РАСКОЛ МЕЖДУ «АНАЛИТИЧЕСКОЙ» И «КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ» ФИЛОСОФИЕЙ

Ответ Рейхенбаха на этот вопрос был таким: «Если возможно, то никто». Данный ответ полон глубокого смысла, если воспринимать Гегеля как философа, который безуспешно пытался делать то, что хотели сделать Локк, Лейбниц, Юм и Кант, а именно понять природу, возможности и масштаб достижений естественных наук. Ему это явно ие удавалось. Имеет также смысл подчеркнуть это для того, кто делает акцент на «Логике», а также на гегелевской риторике о «системе» и «Wissenschafi* Но не эти разделы учения Гегеля были важны для Маркса или, более обобщенно, для исторической и политической мысли XIX века. Важными оказались именно те разделы, которые от- далились от познания природы и от феномена Новой Науки к основанному на историзме само-пониманию и само-определению людей: Феноменология, философия Права, и Философия Истории. С этйх работ Гегеля началась серия частично перекрывающихся повествований о ходе человеческой истории, серия, включающая в себя Маркса, Ницше, позднего Хайдеггера и Фуко. Данные повествования не являются «Философскими системами». Они не пытаются дать решения проблем о субъекте и объекте, или каких-то проблем, которые, по мнению Рейхенбаха, были решены естественной наукой XIX века. Но этот жанр, по-моему, воплощает главную альтернативу ответу Рейхенбаха на вопрос: «Чем может быть философия в эру современной науки?»

Вопрос: «Кто будет теперь преподавать Гегеля?» — это стенографическая форма вопроса: «Кто будет преподавать этот жанр — всех так называемых "континентальных" философов?» Очевидный ответ на данный вопрос таков: «Любой, кого интересует их изучение». Этот ответ верен, но мы можем полностью согласиться с ним только в том случае, если разберемся с рядом искусственных вопросов. Один из них таков: «Действительно ли эти континентальные философы являются философами?» Философы-аналитики из-за того, что они отождествляют философскую способность с умением аргументировать и отмечают, что в багаже у Хайдеггера или Фуко нет ничего такого, что они считали бы аргументацией, наводят на мысль о том, что это, вероятно, те люди, которые пытались быть философами, ио это им не удалось, т. е. некомпетентные философы. Однако, это так же глупо', как и говорить, что Платон был некомпетентным софистом, или что ёж — некомпетентная лиса. Гегель ведь осознавал, что ои думал про философов, имитирующих метод и стиль математиков. Он думал, что Они некомпетентны. Эти взаимные обвинения в некомпетентности никому не приносят добра. Мы , просто должны оставить в покое вопрос о том, чем на самом деле является философия или кто действительно считается философом.

Нынешний период — не первый и, видимо, не последний, когда интеллектуалы, которые в собственное описание включают слово «философия», разбились иа отдельные стаи и стали сражаться за территорию. В Америке конца XIX века то, что мы сейчас называем «философией», выделилось в отдельную стаю из того, что мы сейчас называем «христианской апологетикой», под аккомпанемент взаимных обвинений типа: «А вы вообще не философ». Аналогичные вещи происходили и тогда, когда то, что мы теперь называем «эмпирической психологией», начинало закладывать собственное дело. Сейчас же наблюдаем борьбу между отделениями философии и математики, когда решается вопрос о том, в чей бюджет включать расходы иа единственного специалиста по математической логике, которого может позво- лить себе университет. Такие споры по поводу денег и власти порождают немало риторики ad hoc 104 о «характере данной дисциплины», риторики, которую опытный декан автоматически пресечет. Такие споры становятся опасными только тогда, когда та или иная сторона хочет сказать, что тот материал, который преподает другая сторона, вообще не нужно преподавать.

Как ни печально, подобные вещи иногда действительно говорят.

Из того, что я говорил, следует, что мы не должны волноваться о «наведении мостов» между аналитической и континентальной философией. Такой проект имел бы смысл, если бы, как говорится, две стороны решали общие проблемы разными «методами». Но, во- первых, здесь нет таких общих проблем: в поисках какого-нибудь исторического повествования не наталкиваешься на проблемы, аналогичные тем, что обсуждаются в «аналитических» философских журналах. Во-вторых, знание «методов» не обеспечивает ясного их применения на той или другой стороне. Представление о «мощных аналитических средствах», введенное Рейхенбахом, больше не имеет никакого отношения к тому, что фактически делают философы-аналитики. Эти самые средства были просто позитивистскими особенностями времен Рейхенбаха. Такие новые средства, что мы обрели, суть просто более или менее преходящие особенности более позднего времени. Прорыв пост-гуссерлианской «континентальной» философии тоже произошел против «метода». Осуществляемый Гуссерлем поиск фено- менологического метода был, как и логический позитивизм Рейхенбаха, выражением стремления к «надежному пути науки». Но Гуссерль был краткой и бесполезной заминкой в последовательности Гегель- Маркс-Ницше-Хайдеггер-Фуко, которую я воспринимаю как образцово «континентальную» и которую Гуссерль осуждал как «основанную на историзме». Ницше, Хайдеггера н Фуко отличает от Гегеля и Маркса именно растущая искренность, с которой они расстаются с понятиями «системы», «метода» и «науки», их крепнущая готовность затушевать разделительные линии между дисциплинами, их отказ от настаивания на том, что философия это самостоятельный Fach.

Если оставить в стороне разговор о наведении мостов и объединении сил, мы можем увидеть, что этот аналитически-континентальный раскол носит постоянный и безвредный характер. Нам не следует думать, что он разрывает философию на части. Нет такой единой сущности под названием «философия», которая когда-то была целостной, а теперь разделена на части. «Философия» — это не название какого-то естественного вида, а всего лишь название одной из ячеек, на которые разделена гуманитарная культура в административных и библиографических целях. Мнение Рейхенбаха о том, что считается «научной философией», как и мнение Хайдеггера о том, что считается «онтологическим» в отличие от просто «существующего», — это лишь средство для привлечения внимания к той тематической области, которую стремятся обсудить. Если от такой подтасовки вернуться к нейтральному значению слова «философия», где она не является особой исследовательской программой или стилем, то у нас будет столь же мягкое определение, как и у Селларса: «Понимание' того, как предметы в самом широком смысле этого слова связаны в самом широком смысле этого слова». Но этот нейтральный смысл имеет мало общего с философией в любом «профессиональном» смысле «философии». Поскольку и постпозитивистская аналитическая философия, и постфеноменолошческая континентальная философия отказываются от характерного для Рейхенбща представления о постоянной нейтральной концептуальной матрице, в которую обязательно должны помещаться все мысли и язык, им следует объединиться в отречении от роли мудреца, наивысшего авторитета в том, что касается содержательности или рациональности утверждений или действий. Объединившись » таком отречении, они могут согласиться иметь различия в вопросе о том, что является наиболее выгодным предприятием — искать интересные новые проблемы, чтобы спорить о них, или рассказывать широкомасштабные исторические повествования.