Поиск «середины» как альтернатива расколу между культурой и обществом в науке о России (XX-XXI века)
Поиск «середины» — это прежде всего результат мышления дуальными оппозициями (например, день — ночь, рождение — смерть, всеобщее — единичное, статика — динамика, новое — старое) в анализе реальности, это попытка преодоления дуальности в поиске третьего, альтернативного смысла, это процесс и результат перехода от дуальности к тернарности в анализе.
Об этом переходе писали М. Бахтин, Ю. Лотман, хотя «серединой» специально не занимались. К смыслу «середины» как способу разрешения противоречия между полюсами оппозиции привлек внимание А. Ахиезер. Как концепция воспроизводства культуры и общества понятие «срединная культура» сложилось в антропологических трудах К. Леви-Стросса [Леви-Стросс 1983]. У Ахиезера идея медиации представлена не в статике, как у французского антрополога, а в динамике. По мнению философа В. Федотовой, в революционные эпохи в России происходит разрушение того, что можно назвать «срединной культурой», и это разрушение становится фактором криминализации общества [Федотова 2000, 205-206]. Философ и культуролог И. Кондаков пользуется понятиями «инверсия» и «медиация», которые, по его мнению, вполне инстру- ментальны для анализа не только культуры России, но и культур Запада [Кондаков 19996, 67]. Филолог В. Земсков применяет категории инверсии и медиации для анализа латиноамериканской литературы, пытаясь осмыслить медиацию через вводимое им понятие «парафраз» [Земсков 1999, 240-252]. Культуролог Л. Брусиловская видит один из источников современной «срединной культуры» в России в переходе от антагонизма к взаимопониманию, сближению художественной литературы, появившейся в России в 1960-е годы, в период хрущевской «оттепели», и русской зарубежной эмиграционной литературы поздних волн политической миграции [Брусиловская 2000]. Историк Д. Кухарчук, отмечая, что «интерес к пространству медиации приобретает все более устойчивый и глубокий характер» [Кухарчук 1999, 205], связывает «срединную культуру» в России со средним классом и предлагает обогатить общепринятые социально-экономические характеристики срединности среднего класса социокультурной характеристикой — способностью человека к критике абсолютов и выходу за рамки традиционности на основе способности личности к рефлексии, к медиации и формированию срединной культуры» [Кухарчук 2000, 152-157]. Философ, культуролог Е. Яркова осмысливает «срединную культуру» через развитие утилитаризма, но приходит к выводу, что элементы «срединной культуры» в России «зыбки и ненадежны», так как они всё еще лишь «тождественны полезности» и в массовом сознании не являются желанным «ценностным установлением», а в этих условиях «общение не поднимается до уровня диалога» [Яркова 1998, 50-61]. Работы этих авторов объединяет представление о том, что формирование «срединной культуры» основано на отрицании абсолютности сложившихся смыслов, на их конкретизации в процессе усложнения развития культуры, а также на постоянном возвышении «срединной культуры» как абстракции, росте значимости медиации в формировании господствующего нравственного идеала в обществе. Некоторые авторы разворачивают критику инверсионности культуры России объективно с позиций «срединной культуры», не обращаясь к этому термину непосредственно. Философы Л.Незамова [Незамова 1977, 23] и С. Неретина [Неретина 1995; 1994; Неретина, Огурцов 2000] исследуют эмоциональный инверсионный механизм, который в российском мышлении оттесняет механизм развитых абстракций. О механизме принятия крайних, инверсионных решений в противовес логике «середины» пишет историк Д. С. Лихачев: «Одна черта, замеченная давно, действительно составляет несчастье русских: во всем доходить до крайностей, до пределов возможного... и при этом в кратчайшие сроки... Не только в пресловутых русских внезапных отказах от всех земных благ, но и в русской философии и искусстве. К ней же восходят многие проявления утопизма в русской истории и в русской культуре. Хорошо это или плохо? Не берусь судить, но что Россия благодаря этой своей черте всегда находилась на грани чрезвычайной опасности — это вне всякого сомнения, как и то, что в России не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта о счастливом будущем» [Лихачев 1995, 14-16]. Историк А. Янов считает, что Россия с конца XVI века и до настоящего времени находится в «исторической ловушке». Ее смысл заключается в дурной повторяемости циклов исторического развития, подавляющих ценность личности [Янов 2001]. Среди воспроизводственных механизмов в России господствует саморазрушительная тенденция к инверсии, которая подавила тенденцию к развитию цивилизации личности, к формированию медиационной тенденции — считают культуролог С. Лурье [Лурье 1998, 120-127], философы А. Пелипенко и И. Яковенко [Пелипенко, Яковенко 1998]. Демограф А. Вишневский использует понятие «маргинал», которое несет в себе ценности соборности и авторитарности и определяет существо субъекта русской культуры. Маргинализации автор противопоставляет тенденцию к развитию личности, индивидуализма, новой меры, которую я называю «серединой» [Вишневский 1998]. Историк В. Булдаков выявил тождество между структурой массового сознания периода Смуты (начало XVII в.) и советского периода, доказывая, что в России сложился саморазрушительный социальный механизм, который имеет инверсионную природу и коренится в религиозном сознании русского человека [Булдаков 1997]. Социолог А. Трошин, рассматривая культуру как биологическое образование, считает, что ее основной характеристикой в России является «неустойчивость», отсутствие центростремительной тенденции к консолидирующей «середине», из-за чего происходит «перманентное расщепление» культурного субъекта на изолированные сообщества, которые в силу своей крайней замкнутости ориентированы на саморазрушение [Трошин 1997, 208-214].
Географ Г. Гольц установил связь между высокой степенью непредсказуемости климатических условий российского Нечерноземья и инверсионной спецификой российского менталитета [Гольц 2002]. Современная наука, так или иначе, вскрывает смысл «застрявшей цивилизации», «маятника», «циклов», «исторической ловушки», «тупика», «инверсии», то есть историко-культурной динамики России. С авторами можно спорить в отношении интерпретации исторических фактов, периодизации циклов, методов исследования, но они показывают главное — в России исторически сложился социокультурный механизм, порождающий раскол в культуре, в котором инверсия подавляет тенденцию к формированию «срединной культуры». В гуманитарных науках о России выделяется также существенный блок работ, тематика которых в значительной степени совпадает с поиском «середины» в науковедении. Авторы ставят задачу расширить предмет философствования за счет включения в него не только научного, но и вненаучного (но не антинаучного!) знания — эмоций, переживаний, религии. Они настаивают на необходимости развивать диалог форм культуры, мышления (В. Степин, А. Гусейнов, Т. Ойзерман, В. Лекторский, В. Порус, И.Касавин, А. Антоновский, А. Круглов) [Разум и экзистенция 1999]. Это медиационный процесс. Ученые пытаются понять возможность формирования единой науки о человеке, стремятся осуществить синтез знаний о нем, осмыслить пути объединения философии, социологии, искусства, религии в познании человека, выявить современные сдвиги во взаимопроникновении философского, культурологического, социологического и психологического подходов в изучении человека (В. Библер, И. Фролов, М. Мамардаш- вили, Б. Раушенбах, В. Розин, Ю. Замошкин, А. Мысливченко, П. Гуревич, Н. Хренов, И. Петров) [О человеческом... 1991; Субъект действия... 2002; Человек в системе наук 1989]. На решение этой же задачи нацелены попытки ученых рассматривать культуру и общество друг через друга, через сферу «между» [Орлова 1994]. Этот сдвиг в философском мышлении свидетельствует о разворачивающемся переосмыслении традиционного представления о философствовании и о его модернизации за счет погружения философии в проблематику культуры и культурологию. И хотя глубина осмысления и теоретическая разработанность этого сдвига в основном не вышла пока за пределы представления о механическом, бутербродном сложении знания и религии, за грани традиционного помещения Бога в сферу между людьми как существа-арбитра и снятия противоречий между противоположностями более на полюсах дуальных оппозиций, чем в сфере между ними, этот сдвиг можно интерпретировать как инновацию. Эта инновация открывает новые пути осмысления сложившихся стереотипов культуры, общества, изменяя представления о предмете науки, углубляя постановку вопроса о «срединной культуре». Попытка понять смысл диалога через священность и неприкосновенность свободы личности и права личности на голос как альтернативу властным полюсам содержится в концепции полифонизма М. Бахтина [Бахтин 1972]. Это понимание диалога можно рассматривать как одну из предпосылок формирования «срединной культуры». Ю.Лотман внес вклад в разработку методологии осмысления «перекрестка» в диалоге смыслов, рассматривая «перекресток» как фокус прорыва к новым смыслам. Это направление в методологии могло бы быть социально продуктивным. Но лотмановский треугольник ставит перед собой лишь лингво-филологические задачи, то есть анализирует лингвистическое происхождение новых филологических смыслов [Лотман 1992, 445-451]. Синтез противоположностей не может быть полным — на этот вывод В. Лекторского [Лекторский 1999, 205-216], относящийся к логике расширения предмета философствования за счет включения в него религии, мифов, можно опереться при осмыслении принципов формирования «срединной культуры» как противоречивого и динамичного единства, ориентированного на синтез. А. Гусейнов находит середину у Аристотеля: «У Платона души летают. Аристотель обрубает моральной душе крылья, чтобы она навсегда потеряла охоту рваться ввысь. Он очень озабочен тем, чтобы душа держалась посередине, постоянно отгоняет ее от опасных краев. Аристотель — чрезвычайно трезвый мыслитель. Ему настолько чуждо стремление доходить до пределов, а тем более заглядывать за них, что он саму середину объявил пределом, крайностью, удовлетворившись вместо аргументации простой игрой понятий: середину он назвал крайним совершенством» [Гусейнов 1999, 255]. Но это не игра понятий. Отвергая крайности, встать на край как на вершину знания, достигнув крайнего совершенства в познании и морали, — в этом суть поиска середины. Таким образом, в элитарной культуре от Пушкина до Чехова и до ученых, писателей и бардов конца XX — начала XXI века за 200 лет сложилась связь времен, сформировалось «срединное» мышление, на основе ценности личности противостоящее логике и державно-«симфонической» религиозности, и соборно-державного атеизма. Диссидентская логика этого мышления, сегодня все более смыкающаяся с диалогизмом, медиационной методологией, становится выразителем способности искать новые меры сущности, перейти к «срединному», почвенно-либеральному идеалу, к диалогу небесного и земного в повседневном творческом человеческом, к формированию «срединной культуры» как способу предотвращения опасности социокультурного раскола. 1.