Ричард РОРТЙ ФИЛОСОФИЯ В АМЕРИКЕ СЕГОДНЯ 971. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ И ТРАДИЦИЯ

Она утверждает, что философское размышление — это преходящая стадия, которая имеет место тогда, когда философские проблемы поднимаются в момент, нерасполагающий логическими средствами для их решения. Книга говорит о том, что научный подход к философии существует и всегда существовал. И она призвана доказать, что именно на этой почве возникла научная философия, которая в науке нашего времейи обрела средства для решения тех проблем, которые ранее были лишь предметом догадок. Короче говоря, эта книга написана для того, чтобы показать, что философия перешла от спекуляции к науке 98

Историю Рейхенбаха сейчас уже нельзя было бы писать в тех терминах, в каких он ее писал, поскольку он считал негребующими доказательств все те позитивистские доктрины, которые В течение дальнейших тридцати лет были развенчаны Витгенштейном, Куайном, Селларсом 8 Куном. Но большинство постпозитивистских филосо- фов-аналитиков и сейчас согласились бы с тем, что философия относительно недавно «перешла от спекуляции к науке». Они разделили бы ту точку зрения, по которой философию можно определить в терминах набора поддающихся идентификации постоянных проблем, ко- торые ранее решались наивными и неуклюжими методами, а теперь решаются с дотоле неведомой точностью и строгостью. Могут существовать разногласия в вопросе о том, какие из этих проблем надо решать, а какие следует разделить на составные части или просто отложить. Могут также существовать разногласия и в том, предоставляются ЛИ эти средства' наукой, как считал Рейхенбах, или их должны изобретать сами философы. Но эти разногласия ие столь важны по сравнению 66 всеобщим согласием о типе исторического повествования, которому предстоит быть изложенным.

РейхеибаХ СОздал широкомасштабную историческую драму, и это потребовало оТ нет избирательности в выборе эпизодов. Если кому- то угодно толковать философию как попытку понять характер естественной науки, как то, что расцветает с расцветом естественной науки, и то, что способно привести к удовлетворительному заключению теперь, когда науки достигли «зрелости», то необходимо принимать «Проблемы философии» как проблемы, которые были впервые четко сформулированы в XVII—XVIII. веках — в период, когда феномен Новой Науки был главным объектом внимания философов. Это были прежде всего проблемы, связанные с характером и возможностью научного познания, эпистемологические проблемы. Идентифицировав философию с этими проблемами, можно объяснить, почему греческим и средневековым философам не удалось четко их сформулировать, приписав эту неудачу примитивному состоянию науки до 1600 года и отметая при этом как нефилософский и идеологический интерес греков к политике и поэзии и интерес христиан к Боту. Это позволит взглянуть на Канта как на «высшую точку умозрительной философии», по выражению Рейхенбаха, и легко перескочить через XIX и начало XX Века (эта привычка все еще сохраняется среди фи- лософоВ-аналитиков, которые рассматривают временной интервал от КаНта до Фреге как некий период замешательства).

Рейхенбах считал серьезным Заблуждением видеть в Гегеле преемника Канта. Рейхенбах поэтому говорил: «Система Гегеля — это слабое построение фанатика, который увидел одну эмпирическую истину и пытается сделать ее логическим законом в рамках самой Ненаучной из всех логик» (с. 72). По мнению Рейхенбаха, Маркс, к несчастью, отказался от эмпиризма и воспринял гегельянство по «психологическим причинам» (с. 71). XIX век следует рассматривать не как начало поисков смысла истории, но как время, когда к решению вопросов, поставленных Декартом, Юмом и Кантом, приступили ученые-естественники, а не профессора философии.

философия систем заканчивается Кантом, и обсуждать более поздщне системы на одном уровне с системами Канта или Платона — значит не понимать историю философии. Эти более старые системы отражали науку своего времени и давали псевдоответы, когда более подходящих ответов не было. Философские системы XIX века строились во время формирования более развитой философии; они являются творением людей, которые не считали философские открытая присущими науке своего времени и которые развивали, под именем философии, системы наивных обобщений и аналогий... С исторической точки зрения, эти системы следовало бы сравнить с рекой, которая, пройдя через плодородные земли, в конце концов иссякает в пустыне (с. 121—122).

Такой взгляд на историю философии полон глубокого смысла, даже если согласиться с Куном в том, что иаука не столь систематична, как мы когда-то считали, и с Куайном в том, что те «философские открытия», которыми восхищался Рейхенбах, были в основном догмами. Можно отказаться от этих догм и все же сохранить большую часть истории Рейхенбаха. Можно все еще придерживаться того мнения, что философия началась как самооценка естественной науки, что попытки претендовать на знания вне естественных наук следует соизмерять с используемыми в этих науках методиками и что философия лишь недавно стала научной и точной. Я полагаю, что этих взглядов придерживается подавляющее большинство философов-аналитиков, и я не хочу спорить против контекстуального определения «философии» в этих терминах. Это вполне подходящее определение, если мы хотим, чтобы «философией» называлась дисциплина, набор исследовательских программ, самостоятельный сектор культуры. Рейхенбах был прав, говоря, что некоторые проблемы XVII-XVIII веков, — грубо говоря, кантовские проблемы, — которые возникли из попытки дать научную оценку самой науке, зачастую считались философскими проблемами. Думаю, что он прав и в отмежевании опт многих философских программ как от попыток претендовать на статус «науки», ие придерживаясь при этом ее методах и не учитывая ее результатов.

Я бы сам вместе с Рейхенбахом отмежевался от классической гуссерлианской феноменологии, Бергсона, Уайтхеда, Дьюи с его «Опытом и Природой», Джеймса с его «Радикальным Эмпиризмом», неотомистского эпистемологического реализма и целого ряда других систем конца XIX — начала XX века. Бергсон, Уайтхед и неудачные («метафизические») разделы Дьюи и Джеймса мне кажутся просто более слабыми вариантами идеализма, попытками ответить на «ненаучно» сформулированные эпистемологические вопросы об «отношении субъекта и объекта» с помощью «наивных обобщений и анало- гий», которые подчеркивают скорее «чувство», чем собственно «познание». Если продолжить направление, заданное Рейхенбахом, то феноменология и неотомизм тоже, видимо, подлежат диагнозу и от-ме- жеванию. Оба эти направления напрасно старались обособить для1 себя некий Fach 3, отличный от науки и ее саморазъяснения, придавая значение идее исключительно «философского», сверхнаучного знания

Поэтому я считай», что позитивизм вообще и Рейхенбах в частности хорошо послужили американской философии тем, что проведи четкое разграничение между философией как объяснением и продолжением научного познания и философией как чем-то еще. Но я хочу поднять два вопроса об отношении между аналитической философией и традицией: 1)

Может ли оценка прошлого в духе Рейхенбаха дать нам картину настоящего и будущего, которая описывает значительную культурную функцию, некую постоянную задачу, которую бы выполняла философия? 2)

Что можно сказать о *философии в качестве чего-то еще*, — X примеру, о работе философов, которые не претендуют на то, что дают нечто вроде «решений философских проблем» или ісверхнаучного знания* — о *континентальном» соревновании, о таких авторах, как Хайдеггер, Фуко и их предшественниках в XIX веке? Что мы теряем, исключая их из философии?

Далее я попытаюсь ответить па оба эти вопроса.