§2. Рецепция работы “О разделении общественного труда”
Книга Дюркгейма вызвала довольно энергичную реакцию со стороны наиболее влиятельной в российской социологии конца Х1Х века “субъективной школы”, выражавшей в значительной мере идеологию народничества. Главным “реципиентом” здесь выступил наиболее влиятельный представитель народничества и “субъективной школы” Н.К.Михайловский.
Он откликнулся на книгу Дюркгейма в двух обзорах литературной жизни, опубликованных в 1897 г. в народническом журнале “Русское богатство” и воспроизведенных затем в виде отдельно опубликованных статей: “О Дюркгейме” и “Еще о Дюркгейме и его теории “общественного разделения труда” [19; 20; 21]. В то время это была, пожалуй, одна из самых пространных критических интерпретаций дюркгеймовской работы не только в России, но и в мире. Как уже отмечалось выше, Михайловский признает ряд ее достоинств. Несмотря на то, что он относит Дюркгейма к органицистам, его оценка взглядов французского социолога не столь сурова, как приведенная выше его оценка органицизма в целом. Тем не менее, критика этих взглядов безусловно доминирует, хотя тон ее вполне академический и уважительный по отношению к оппоненту.4 Каковы же основные пункты этой критики? Перечислим их. 1. В отличие от органицистов и Дюркгейма Михайловский рассматривает в качестве организма не общество, а индивида. Отсюда вытекает его первое возражение: “...Так как организм, приближаясь к состоянию органа, не специализируя своих функций, а сам специализируясь, утрачивает свою многосторонность, то общественное разделение труда не только не составляет как бы продолжения разделения труда физиологического (благодаря которому организм прогрессирует, переходя от простого к сложному - А.Г.), как принимают все органисты, но, напротив, эти два процесса прямо антагонистичны” [21, с.73]. 2. Солидарность, называемая Дюркгеймом механической, свойственна не только первобытным обществам; это отчасти признает и сам Дюркгейм, утверждающий, что она постепенно вытесняется органической солидарностью [там же, с.74]. 3. Дюркгейм произвольно использует терминологию, называя ту форму социальности, которая свойственна обществам с “механической” солидарностью, “ассоциацией”, а ту, которая присуща обществам с “органической” солидарностью, “кооперацией”. Эта терминология может внушить странную мысль о том, что в первых обществах люди как будто ничего сообща не делают, а только сожительствуют (для характеристики этой формы социальности Дюркгейм часто использует глагол “juxtaposer” - располагаться рядом), а сотрудничество, “кооперация”, начинается только во вторых обществах, основанных на разделении труда [там же, с.78]. 4. Михайловский критикует теорию Дюркгейма в целом за недооценку роли “механической” солидарности. 5. У Дюркгейма отсутствует очень важное различие технического и общественного разделения труда. “Когда говорят об общественном разделении труда, то дело не в тех 18-и операциях, на которые в классическом примере Адама Смита распадается процесс производства булавок, а в том - обречен или не обречен человек всю жизнь производить исключительно булавки” [там же, с.81]. Здесь Михайловский не учитывает, что Дюркгейм связывает сословные, кастовые и подобные им различия, навечно прикрепляющие индивида к определенной функции, с клановой, сегментарной основой, т.е. с механической солидарностью. Для него кастовое общество - это совокупность рядоположенных обществ, каждому из которых свойственна механическая солидарность. Его теория в принципе (или в идеале) предполагает открытую классовую структуру, социальную мобильность и “равные внешние условия” разделения труда. 6. Дюркгейм не учитывает, что каждая “организованная единица” пользуется разделением труда в своих интересах, а эти интересы отнюдь не тождественны у различных организованных единиц и “ступеней индивидуальности”. В частности, физиологическое разделение труда и общественное не только не тождественны, а прямо противоположны по своим результатам” [там же, с.82]. 7. Признаваемое Дюркгеймом существование аномического и принудительного разделения труда опровергает его тезис о том, что разделение труда является источником и мерилом социальной солидарности, так как, если принять во внимание огромные периоды, когда господствовали и господствуют именно принуждение и аномия, то “окажется, что для “нормального” разделения труда, служащего источником солидарности, остаетстя очень мало места в истории” [там же, с.85]. 8. Положение о “нормальном” разделении труда основано на чисто отвлеченном рассуждении о том, что взаимозависимость людей сплачивает их, объединяет, формирует между ними солидарность. Если такое и происходит в несложном и небольшом деле, то в большой и сложной функции, если объективно общность, взаимозависимость и существует, то в сознании самих людей, разделивших общий труд, совсем не обязательно присутствует единство: “...Мы очень хорошо знаем, что взаимная зависимость еще не есть нравственная солидарность” [там же, с.86]. 9. Даже если верно дюркгеймовское допущение о том, что разделенеие труда способствует индивидуальным вариациям, оно никак не опровергает давно высказанное мнение о том, что разделение труда пагубно влияет на личность, подавляет ее и превращает “в одностороннее орудие некоторого высшего целого” [там же, с.91]. 10. Не все индивидуальные вариации, вызванные разделением труда, желательны, как “молчаливо” предполагает Дюркгейм [там же, с.91-92]. 11. Даже если обособившиеся в результате разделения труда группы связаны между собой органической солидарностью, действующая внутри каждой из них механическая солидарность и общее сознание противодействуют индивидуальным вариациям [там же, с.92]. Решение противоречий и недоразумений, содержащихся в работе Дюркгейма, Михайловский видит в предложенной им ранее теории борьбы за индивидуальность: “Всякое общество есть своего рода индивидуальность, стремящаяся все к большему усложнению путем общественного разделения труда (это показал и Дюркгейм в главе о причинах разделения труда). Человек, отдельно взятый, есть также индивидуальность, только другого порядка, тоже стремящаяся к усложнению, но путем физиологического разделения труда. Эти два процесса по существу противоположны и, между прочим, первому соответствуют различия между людьми, а второму сходства. Но, будучи по существу прямо противоположными, по обстоятельствам эти два процесса могут вступать в разнообразные комбинации” [там же, с.96]. Необходимо отметить, что в своей критике теории Дюркгейма Михайловский не всегда различает должное и сущее, незаметно переходя от одного к другому, и наоборот; такое смешение, впрочем, вполне логично следовало из его собственных теоретических позиций. Николай Сергеевич Русанов (псевдонимы - Н.Кудрин, Е.К-н и др.) (1859 - 1939) был сторонником взглядов Михайловского, народником, впоследствии - эсером. В 1895 г. он опубликовал большую рецензию на книгу французского социолога в четырех номерах еженедельника “Научное обозрение” [23]. Рецензент дополнил изложение книги мыслями, почерпнутыми из неизданных лекций Дюркгейма, которые он слушал в Бордоском университете с октября 1888 по август 1890 гг. Русанов замечает, что изложение дюркгеймовской теории в книге носит абстрактный, почти схоластический характер, и “тот, кто не слушал лекций Дюркгейма, не может и подозревать, как богат фактический материал (этнографический, исторический, статистический и пр.), на который опираются теории этого исследователя...” [там же, № 14, клн.420, прим.]. Русанов ограничил свою задачу как можно более адекватным и полным изложением дюркгеймовских идей, сочтя “излишним” высказывание собственных критических замечаний. “Моей целью, - писал он, - было только познакомить русского читателя с замечательной, по моему мнению, работой бордоского профессора: если его сочинение обратит на себя внимание ученого мира, то критиков и возражателей найдется достаточно” [там же, № 18, клн.558]. Рецензия выдержана в академическом стиле, тон ее - сдержанноблагожелательный. Ее автор подчеркивает, что идеи Дюркгейма представляют собой хорошую иллюстрацию того, что стремление к социальной справедливости, к равенству и братству может опираться не на наивный спиритуализм прошлого, а на современное научное, “натуралистическое” миросозерцание. Русанов обращает внимание на дюркгеймовское положение о том, что социальные потребности в современную эпоху столь быстро изменяются, что работники должны быть способны быстро переходить от одной функции к другой, а потому превращение человека в орган, навсегда прикрепленный к определенной функции, не является естественным результатом разделения труда. Если такой результат имеет место, то это вызывается особыми причинами, не вытекающими из самого принципа разделения труда [там же, № 17, клн.520]. Таким образом рецензент как бы заранее от имени Дюркгейма отвечает на будущее вышеуказанное 5-ое возражение Михайловского. Позднейшая оценка Дюркгейма и его теории разделения труда у Русанова была гораздо более критической, возможно, под влиянием Михайловского. В своей рецензии на книгу Дюркгейма “Самоубийство” он характеризует ее автора как “мыслящего”, хотя и в некоторых отношениях “одностороннего” и “прямо парадоксального” социолога [24, с.72]. К числу дюркгеймовских “парадоксов” Русанов в данной рецензии относит то, что французский социолог не только констатирует разделение труда в качестве факта, но и считает это явление крайне желательным и прогрессивным. Дюркгеймовскому идеалу специализированного человека он противопоставляет древних греков, которые были “цельными людьми” [там же, сс. 79-82]. С народнической критикой теории Дюркгейма перекликалась и в ряде пунктов совпадала марксистская критика. В развернутом виде она была представлена переводчиком книги “О разделении общественного труда” П. С. Юшкевичем. Павел Соломонович Юшкевич (1873-1945) был социал-демократом, меньшевиком. В теории познания он попытался дополнить марксизм “эмпириосимволизмом”, доказывая символический характер данных человеческого опыта, за что, подобно многим другим философским еретикам, подвергся суровому осуждению со стороны В.И. Ленина. В 1898г. П.С.Юшкевич опубликовал в народническом журнале “Русское богатство” две статьи под псевдонимом П.Ю., озаглавленные “Социологические взгляды Дюркгейма” и посвященные анализу дюркгеймовской теории разделения общественного труда [25; 26]. В первой статье автор рассматривает методологию дюркгеймовского анализа, привлекая к рассмотрению и работу “Метод социологии”; во второй сосредоточивается на предметной теории разделения труда, разработанной Дюркгеймом. Анализ его взглядов Юшкевич сочетает с их подробным изложением. Юшкевич не согласен с Русановым, характеризующим книгу французского социолога как “замечательную”, но он признает, что она “носит на себе печать сильного таланта и бесспорно интересна” [25, с.95]. Несмотря на это признание, статьи в целом направлены на обоснование несостоятельности воззрений Дюркгейма на разделение общественного труда. Основные пункты критики со стороны Юшкевича во многом совпадают с теми, которые выдвигал Михайловский. Назовем их. 1. Вопреки утверждению Дюркгейма, общество отказывается санкционировать разделение труда в качестве нравственного правила и, тем более, порицать неподчиняющихся этому правилу. Чем выше степень разделения труда, тем отрицательнее относится к нему общество [26, сс.125-126]. “Внушения инстинкта и простой здравый смысл оказываются в данном случае выше ученых измышлений, видящих в прогрессировании какого-нибудь явления безусловное доказательство его неизбежности, следовательно, нормальности, и отсюда - желательности” [там же, с.126, прим.]. Для решения вопроса о нравственном значении разделения труда “плебисцитарный способ”, опрос общественного мнения, не пригоден [там же, с.125]. 2. Главное положение Дюркгейма о том, что разделение труда порождает социальную солидарность, не доказано [там же, с.126 и дал.]. Сам способ доказательства: всего лишь несколько общих рассуждений о солидарности по несходствам. Обмен, связанный с органической солидарностью и представленный Дюркгеймом как процесс идиллический и гармонический, в действительности является неэквивалентным. Само понятие солидарности в дюркгеймовской интерпретации неопределенно: это и разного рода чувства, связывающие между собой индивидов, и состояние зависимости, и согласование усилий. Иногда солидарность, по Дюркгейму, связывает между собой индивидов, иногда - социальные функции. 3. Метод обоснования преобладания органической солидарности над механической у Дюркгейма непригоден. Право в действительности не является выражением солидарности; оно зачастую базируется на силе, господстве и подчинении, тогда как французский социолог рассматривает право “сквозь розовые очки” [там же, сс .129-130]. 4. Помимо сходств и разделения труда могут существовать и другие источники солидарности: привычка, физиологические инстинкты, вроде материнских чувств и др. [там же, с.133]. 5. Противоположность между сходством и разделением труда не есть нечто неизбежное, например, в признаваемом Дюркгеймом простом сотрудничестве [там же]. 6. Выделяемые Дюркгеймом два источника солидарности разнородны: 1) сходство - факт психологический; 2) разделение труда - факт социально-экономический. Вместо этих источников следовало бы рассмотреть простое и сложное разделение труда. “Задача Дюркгейма сводилась к изучению судеб обоих видов сотрудничества и их значения для солидарности. Нельзя сказать, чтоб он успешно справился с ней. На место простой кооперации он поставил психологическое явление - сходство; говоря о сложной кооперации, он ее выдал за кооперацию вообще; вместо солидарности он исследовал юридические правила [там же, с.136]. 7. Интересы труда и капитала настолько противоположны, и эта противоположность настолько ясно теперь осознана, что невозможно видеть серьезное решение социального вопроса в таком предлагаемом Дюркгеймом паллиативе, как более детальное юридическое определение отношений между ними; невозможно поверить в то, что вследствие быстроты экономической эволюции сталкивающиеся интересы еще не успели прийти в равновесие [там же, с.139]. 8. Дюркгейм не замечает, что помимо упадка коллективного сознания и процесса сложного разделения труда в настоящее время существует третий процесс: одно из формирующихся групповых сознаний, основанных на “простой кооперации” (на “сходстве”), охватывает все большую массу членов общества и затем - человечества, “обещая таким образом превратиться снова в коллективное сознание, основанное, конечно, не на абсолютной тождественности чувств и верований, а на общности интересов и борьбы за них - что и есть солидарность” [там же, с.136]. На смену прежнему приходит новое коллективное сознание, и если теперь “солидарность вызывается главным образом междуобщественной и внутриобщественной борьбой, то в будущем ту же роль будет играть борьба с природой” [там же]. 9. Дюркгейм исходит из неизбежности конкуренции, считая, что солидарность должна лишь умерить ее, тогда как конкуренция может и должна быть уничтожена [там же, сс .141-143]. 10. Разделение труда не социализирует, а обособляет индивидов [там же, сс.144-145]. 11. Вопреки мнению Дюркгейма, разделение труда отрицательно влияет на человеческую личность, доводя ее до состояния машины [там же, с.140 и др.]. Положительной стороной теории Дюркгейма Юшкевич считает его тезис о все большем отделении функции от органа в процессе разделения труда, о пластическом характере разделения общественного труда в сравнении с физиологическим. Он признает, что некоторые выводы французского социолога относительно разделения труда с абстрактной и односторонней точки зрения в какой-то мере верны; это касается, в частности, трактовки разделения труда как источника солидарности.
Но они верны в том же смысле, в каком карикатура похожа на оригинал, поскольку они утрируют действительно существующие в оригинале черты, непропорционально увеличивая их. “В разделении труда, наряду с указанными элементами солидарности, существует целый ряд противообщественных тенденций, несравненно более сильных, чем первые; только игнорируя их, мог Дюркгейм нарисовать по поводу обмена свою фантастическую идиллию” [там же, с.144]. Дюркгеймовской утопии Юшкевич противопоставляет марксистскую утопию, в свою очередь выросшую из многочисленных социалистических и коммунистических проектов Х1Х века: человек будущего освобождается от власти определенной профессии, отрасли занятий и от определенной профессиональной группы; он “приучается видеть своих сотрудников не в людях, делающих то-то и то-то, а в людях вообще” [там же, с .146]. Как и для народников, идеал человека для Юшкевича - целостный человек. Этот идеал может быть достигнут не традиционным органическим, а “культурным разделением труда”. Последнее понятие автор заимствует у представителя “субъективной школы”, народника С.Н.Южакова (1849-1910). Под “культурным” он понимал такое разделение труда, при котором дифференцируется не общество, а его культура, предлагающая недифференцированному общежитию специальные орудия, методы, организации, благодаря которым индивиды, имеющие общую культурную подготовку, могут выполнять различные специальные функции, не специализируя своего организма и сохраняя “многосторонность своей индивидуальности”. “Культурное разделение труда насильно ставит перед личностью обширные горизонты, и, как бы она от них ни отворачивалась, она не сумеет уйти от них. Оно же из человека-куска снова делает цельного человека” [там же, с.147]. Характерно, что и Михайловский, и Юшкевич используют не дюркгеймовское выражение “разделение общественного труда”, а термин “общественное разделение труда”; слово “труд” здесь имеет скорее экономическое значение и ближе, в частности, к марксову словоупотреблению, чем к дюркгеймовскому. Н.А.Рожков, который сочетал неортодоксальный марксизм с некоторыми социологическими идеями Конта, в своей рецензии на книгу Дюркгейма отметил ряд ее достоинств и в целом оценил ее положительно. В то же время он подверг критике французского социолога за недооценку роли экономических факторов и отсутствие экономической интерпретации изучаемых им явлений. “В самом деле: что такое сегментарное общество Дюркгейма, как не общество, живущее на основе натурального хозяйства? И что такое органическая кооперация, как не господство системы денежного хозяйства?” - спрашивал он [27, с.343]. Социальные ученые либерального направления оценили работу “О разделении общественного труда”, как и социологию Дюркгейма в целом, либо сдержанно-благожелательно, либо сдержаннокритически. Выше отмечалась быстрая и позитивная реакция на книгу Дюркгейма в рецензии В.А.Гольцева, помещенной в ежедневной газете “Русские ведомости” [см.28]. Е.В.Де-Роберти, напротив, оценил взгляды Дюркгейма на разделение труда отрицательно. Он подверг критике дюркгеймовскую теорию (в изложении Бугле) по следующим пунктам [29]: 1) в противовес точке зрения Дюркгейма, разделение труда - явление чисто утилитарное; 2) разделение труда не тождественно ни социальной, ни индивидуальной дифференциаци; 3) взаимопомощь и постоянный обмен имеют место не только в развитых, но и в самых первобытных обществах; 4) солидарность возникает не благодаря, а вопреки разделению труда. М. М. Ковалевский признавал плодотворность идей Дюркгейма относительно влияния роста объема и плотности обществ на развитие разделения труда; различия механической и органической солидарности; интенсивности коллективного сознания в древних обществах; роли разделения труда в формировании социальной солидарности. Вместе с тем он не считал эти идеи оригинальными, принадлежащими именно Дюркгейму [30, с.134]. С его точки зрения, в “Социальной дифференциации” Г.Зиммеля “можно найти целиком основную теорию, развитую впоследствии Дюркгеймом” [там же, с.135] Ковалевский не был согласен с дюркгеймовской трактовкой древнего репрессивного права, на которой строилась концепция механической солидарности. Кроме того, он отвергал тезис Дюркгейма о том, что право - это лишь организованная, кодифицированная мораль, что между этими двуми сферами нет принципиальных различий. По Ковалевскому, мораль опережает право и находится с ним в частичном столкновении [там же, сс.134, 138-139] Впрочем, эта точка зрения, по-видимому, не расходилась, по существу, с точкой зрения Дюркгейма, так как последний утверждал не тождество морали и права,а подчеркивал лишь то, что это два аспекта одной системы: системы правил, норм и ценностей. В отличие от Ковалевского, его последователь К.М.Тахтарев резко критически оценил идею Дюркгейма о солидаризирующем влиянии разделения труда, назвав ее “извращенным пониманием” [31, с.163]. Известный социолог, этик и правовед неокантианской ориентации В.М.Хвостов (1868-1920) [о социологических взглядах В.М.Хвостова см. 32; 33, сс.192-213] положительно оценил тезисы Дюркгейма о воздействии увеличения объема и плотности населения на развитие разделения труда и о влиянии разделения труда на разнообразие состава и подвижность населения, на ослабление силы традиции. Кроме того, он подчеркнул вытекающее из дюркгеймовской теории положение о том, что разделение труда, которое превращает людей в узких специалистов и делает их односторонними, в то же время обусловило возникновение современных идеалов свободы индивидуального развития и социального равенства [34, сс.202-205]. П.А.Сорокин оценил дюркгеймовскую теорию разделения труда и социальной солидарности значительно выше, чем его учителя Де- Роберти и Ковалевский, хотя и не принял ее целиком. В его ранней замечательной работе “Преступление и кара, подвиг и награда” (1914) чувствуется довольно значительное влияние идей французского социолога. Речь идет, в частности, о трактовке Дюркгеймом моральных и правовых санкций как выражения определенного типа социальной солидарности, его представления об эволюции соотношения репрессивных и реститутивных санкций, уголовного и других видов права и т.п. В этой работе Сорокин разделяет с Дюркгеймом общий оптимизм относительно прогресса социальной солидарности. Он приходит к выводу, что во внутригрупповом аспекте основная роль кар и наград состоит в поддержании и укреплении солидарности, а во внегрупповом аспекте “социальная роль кар и наград заключается в создании, расширении и укреплении круга солидарности” [35, с.233, 235]. В своем наиболее значительном, хотя и неоконченном, труде русского периода “Система социологии” (2 тома, 1920) Сорокин часто ссылается на дюркгеймовское исследование разделения труда. Признавая, что разделение труда порождает взаимозависимость и взаимодействие между людьми, он вместе с тем отвергает тезис Дюркгейма о том, что подобное взаимодействие всегда является ”солидарным”, “бесконфликтным”, “морально-положительным”. Он присоединяется к точке зрения Михайловского, утверждая, что взаимозависимость, порождаемая разделением труда, может быть бесконфликтной, но может быть и “конфликтно-антагонистической”. “Дюркгейм бессознательно придал своей конструкции нормативнооценочный характер”, - справедливо отмечает он [36, т.1, с.347]. Теория социальной солидарности Дюркгейма в социальноприкладном аспекте явилась существенным вкладом в общую доктрину солидаризма, составлявшую своего рода идеологическую основу Третьей республики во Франции. Помимо Дюркгейма эту доктрину разрабатывали психолог и педагог Анри Марион, экономист Шарль Жид, политик Леон Буржуа и др. Эта практическая сторона теории социальной солидарности также нашла отражение в русской социальной мысли. В обзорной статье В.П.Хопрова она оценивалась положительно [37]. Видный философ, этик и правовед неокантианской ориентации Павел Иванович Новгородцев (1866-1924) посвятил анализу этой концепции социальной солидарности, в том числе взглядов Дюркгейма, отдельную главу в своей книге “Кризис современного правосознания” (1909) [38, сс.367-391]. В принципе одобряя доктрину солидарности, он скептически оценивал ее практическую эффективность и подчеркивал ее запутанность и противоречивость. Последние недостатки, с его точки зрения, обусловлены стремлением французских солидаристов объяснять солидарность на основе позитивизма, смешивая биологические и социальные данные с требованиями морали и права. Между тем, по Новгородцеву, “солидарность-долг” отнюдь не выводится из “солидарности-факта”, как доказывал Л.Буржуа. В своей книге “Об общественном идеале” Новгородцев противопоставил революционному социализму идеи “солидарности и социального мира”, провозглашаемые современным правовым государством [39, с.382]. Та же доктрина французских солидаристов подверглась критике с позиций православного христианства в рецензии Михаила Михайловича Тареева (1867-1934) на книгу Дезера “Современные теории морали” [40]. “Мораль солидарности”, разработанную Леоном Буржуа, автор считает суррогатом социологической морали: “...Это - та же социологическая мораль, но без научных претензий” [там же, с.260]. Дюркгейм, согласно автору, является родоначальником социологической морали, “самой модной” из современных этических доктрин, а Л.Леви-Брюль - ее популяризатор. Тареев утверждает, что, подобно тому, как мораль силы и эгоизма - явление немецкое (Штирнер, Ницше), мораль эволюционная - явление английское (Дарвин, Спенсер), мораль социологическая принадлежит преимущественно Франции [там же, с.253]. Мотивы православной критики “социологической морали” перекликаются и совпадают с мотивами ее католической критики во Франции (С.Деплуаж, О.Абер и др.). Среди них: 1). несостоятельность утверждения о том, что факты должны превалировать по отношению к идеалу; 2) социальный релятивизм, по которому нравственно то, что принято в данный момент в группе; 3) несостоятельность тезиса о примате права, необходимости безусловного уважения к закону. “Где же в таком случае останется место для абсолютных устремлений духа?” - вопрошает автор [там же, с.259]. Хотя Тареев был противником марксизма, он, подобно последнему, утверждал нереальность, невозможность солидарности капиталистов и рабочих [там же, с.262]. Он утверждал также, что невозможна “научная мораль” (о которой писали Л.Леви-Брюль и А. Байе), ссылаясь при этом на то, что и сам Дюркгейм признает, что есть “наука о морали”, но нет “научной морали” [там же, сс.267-268]. Общий вывод работы состоит в том, что теория солидарности, основанная на отрицании христианских идей, не имеет под собой твердой основы [там же, с.261]. На основе предыдущего изложения можно сделать следующие выводы. Рецепция идей, представленных в первой книге Дюркгейма, в России была достаточно активной. Книга вызвала значительный интерес, что выразилось в большом количестве отзывов, суждений и специальных аналитических работ. Рецепция первой книги Дюркгейма в России была самой масштабной и энергичной в сравнении с реакцией на другие его главные труды. Причина этого заключалась, среди прочего, в том, что разрабатываемые в первой книге Дюркгейма ключевые проблемы и понятия занимали одновременно важнейшее место и в российском обществе, и в российской социальной мысли Х1Х - начала ХХ веков. Центральные темы дюркгеймовского исследования: социальная солидарность и моральное значение разделения труда, - совпали с центральными темами иследований и размышлений властителей дум российской интеллигенции. Но трактовка этих тем у русских мыслителей и французского социолога в большинстве случаев существенно различались. В отмеченных выше основных социальных теориях в России, несмотря на важные различия между ними, социальная солидарность и как реальное, фактическое состояние, и как идеальное, желаемое состояние, трактовалась, по дюркгеймовской терминологии, как “механическая” солидарность. Тезис Дюркгейма об “органической” солидарности как “нормальном” следствии разделения труда был воспринят скептически. Его идея “аномии”, вызванной отклонением от “нормального” разделения труда и ’’переходным” состоянием современного общества, была оценена как подрывающая предыдущий тезис и мало убедительная или же была оставлена без внимания. В противовес позиции Дюркгейма, общество с “механической” солидарностью, или, по Тённису, Gemeinschaft, считалось обществом одновременно “нормальным”, “идеальным” и “желательным”. В этом сходились представители самых разных направлений, вопреки существовавшим между ними разногласиям. С такой позицией непосредственно переплеталось укоренившееся и в обществе, и в социальной мысли России, отношение к разделению труда (в данном случае не имеет значения, идет ли речь только об экономическом или о более широком, социальном значении этого термина). Если для Дюркгейма (вслед за Адамом Смитом, Огюстом Контом, Гербертом Спенсером и др.), упрощенно говоря, разделение труда - это благо, то для преобладающей части русской интеллигенции и ее социальных мыслителей - это, несомненно, зло. Среди последних доминировало представление о том, что разделение труда разрушительно влияет на общество, уродует человеческую личность, порождает и увековечивает социальные антагонизмы. Идеалом человека для российских интеллектуалов была не “специализированная” личность Дюркгейма, а “целостная личность”. С этой точки зрения русская интеллектуальная традиция оказалась, безусловно, ближе к Марксу, чем к Дюркгейму. Конечно, Маркс признавал неизбежность и экономическую эффективность разделения труда на определенном этапе исторического развития. Тем не менее, для него разделение труда - одно из главных выражений отчуждения человека, характерное для «предыстории» человечества. Оно является одним из главных источников социальных антагонизмов и лежит в основе формирования классов, групп с противоположными интересами. Наступление «подлинной» истории, коммунизма, т.е. «золотого века», когда будут преодолены различные формы отчуждения человека, будет означать исчезновение порабощающего человека разделения труда и всестороннее развитие индивидов. В сочетании с ожесточенной критикой западной цивилизации эта утопия Маркса реально была ближе доминирующим тенденциям российской мысли, чем теория Дюркгейма, который, доказывая, что разделение труда неуклонно ведет к созданию и поддержанию социальной солидарности, разумеется, в значительной мере также выдавал желаемое за действительное. Доказывая нравственную роль разделения труда, Дюркгейм как бы прямо полемизирует с одной из преобладающих тенденций российской социальной мысли. Хотя в России имели место и позитивные оценки социальной и моральной роли разделения труда, в целом они встречались довольно редко. И это неудивительно. В условиях тогдашней России, где сословные барьеры были чрезвычайно велики, а возможности социального продвижения для представителей низших сословий, слоев, групп, были минимальными, положение о том, что разделение труда - это процесс благотворный в социальном и нравственном отношениях, - выступало как обоснование полезности неравенства возможностей, необходимости привилегий и отсутствия свободы выбора. В глазах демократически и гуманистически настроенных кругов российской интеллигенции такая позиция выступала как обоснование и оправдание вопиющей социальной несправедливости. Учет отмеченных тенденций социальной мысли и обстоятельств, в которых она развивалась, имеет важнейшее значение для понимания российской рецепции идей, изложенных в работе Дюркгейма “О разделении общественного труда”.