Кончина Александра I и легенда о старце Федоре Кузьмиче
Император планировал совершить инспекционную поездку на Урал или в Астрахань, но в дальнюю дорогу не торопился. Вопреки первоначальным планам, по приглашению новороссийского генерал- губернатора М. С. Воронцова, приехавшего в Таганрог, 20 октября (1 ноября) в 8 часов утра Александр I с небольшим конвоем выехал в Крым.
Это было его второе путешествие в Крым после 1818 г. В поездке, рассчитанной на 18 дней, Александра I сопровождали генерал-адъютанты князь П. М. Волконский и барон И. И. Дибич, врачи Я. В. Виллие и А. И. Тарасов, полковник А. Д. Соломко и, как обоснованно предполагает Т. В. Андреева, личный секретарь Елизаветы Алексеевны Н. М. Лонгинов. 23 октября Александр Павлович переночевал в Мариуполе, в окрестностях которого расположились образцовые немецкие менонитские колонии на р. Молочной. 25 октября император прибыл в Крым и целый день он провел в Симферополе. Часть последующего пути по Южному берегу Крыма императора сопровождал новороссийский генерал-губернатор граф М. С. Воронцов. В первые дни император был привычно оживлен и разговорчив. После ночевки в Симферополе Александр I направился через перевал на Южное побережье, по которому совершил двухдневную поездку (25 и 26 октября). Он побывал в Гурзуфе, посетил Никитский ботанический сад (в 7 верстах к востоку от Ялты), заложенный в 1812 г., и, конечно же, — Ореанду с ее прекрасными виноградниками (смежную с Ливадией), которую он приобрел у графа Кушелева-Безбородко. Позднее она станет одним из владений императрицы Александры Федоровны. Крым, освоение которого уже началось, произвел на императора самое благоприятное впечатление. «Я скоро переселюсь в Крым, — сказал он П. М. Волконскому, — и буду жить частным человеком. Я отслужил 25 лет, и солдату в этот срок дают отставку»253. В шутку он предлагал князю П. М. Волконскому тоже выйти в отставку и стать у него библиотекарем. Погостив у князя М. С. Воронцова в Алупке, где еще не был построен знаменитый дворец, но уже можно было дегустировать прекрасные вина, 27 октября, простившись с М. С. Воронцовым и пообедав в Алупке, Александр I отправился в путь, который лежал через Байдарский перевал. Xотя там уже строилось шоссе, часть пути император проделал верхом. У перевала Байдары через Главную крымскую гряду (503 м) с прекрасным видом на побережье его ожидали экипаж и обед. Затем в коляске вместе с И. И. Дибичем он через Ласпинские горы и Кучюк-Мискойскую долину направился в Балаклаву, где состоялся смотр греческого батальона под командованием Ревелиотти, сформированного из переселенцев-греков в конце царствования Екатерины II. В гостях у Ревилиотти Александр Павлович, вероятно, полдничал, но «ел мало, находя его кухню мало подходящей для себя»254. Вечером 27 октября император отправился в древний Георгиевский монастырь в двух верстах от мыса Фиолент, расположенный на краю плато, поражающем своей величественностью. Пока позволяла дорога, император ехал в коляске, затем сел на лошадь и, отпустив свиту, в одной шинели, в сопровождении фельдшера и тата- рина-проводника (у Н. М. Лонгинова—двух татар) продолжил путь. Был теплый день, но к шести часам вечера подул северо-восточный холодный ветер. Резко похолодало, а Александр Павлович отказался взять с собой бурку. «Для императора, — писал Н. М. Лонгинов,—это имело роковые последствия, поелику именно там он простудился»255. Многие мемуаристы связывают начало болезни с посещением именно Георгиевского монастыря, находящегося на высоком обрыве над морем (ныне восстановленного). «Доктор Вилье и генерал Дибич, сопровождавшие императора, — пишет С. А. Муханова (Мадатова),—вмес- то того, чтобы дать ему потогонного, принудили его выпить три стакана пунша, что и вызвало горячку»256. Вечером в десятом часу государь прибыл в Севастополь и при свете факелов произвел смотр морякам. На следующий день, 28 октября, Александр осмотрел город с его основной застройкой на Южной стороне. В одном мундире, отказавшись надеть шинель, в шлюпке он направился на военный корабль, где завтракал с командующим Черноморским флотом и севастопольским военным губернатором адмиралом А. М. Грейгом. Император присутствовал также на Александровской батарее во время спуска на воду судна «Воробей», а во второй половине дня осматривал укрепления при входе в Севастопольскую бухту. Вечером он давал обед, на котором присутствовали высшие военные чины и представители местного общества. Утром 29 октября император переправился на Северную сторону, где продолжил знакомство с укреплениями Северной стороны Севастополя (которую, в отличие от Южной стороны, так и не смогли взять войска союзной коалиции против России в годы Крымской войны). В тот день государь также почувствовал недомогание. Вечером Александр I отбыл в Бахчисарай. В Бахчисарае находился бывший ханский дворец, с «фонтаном слез», воспетым А. С. Пушкиным (хотя, в прозе поэт отозвался о нем вполне скептически). В окрестностях города находился знаменитый пещерный город Чуфут-Кале, старинный центр караимов — местных жителей-тюр- ков, остатков коренного населения Крыма, сохранившегося со времен хазар, исповедующих иудаизм. По пути из Бахчисарая в Чуфут-Кале император посетил стоящий рядом с тропой Успенский монастырь. 1 ноября Александр I был в небольшом уездном портовом городе Козлове (ранее — Гезлёве, как во времена Крымского ханства называлась древняя Евпатория). Здесь император посетил караимскую кенасу, демонстрируя веротерпимость, в том числе и к иудаизму. Но в данном случае были важны особые отношения, сложившиеся с караимами еще со времени путешествия в Крым Екатерины II в 1787 г. Однажды, когда конь под императрицей испугался и понес, караим И. С. Джигит спас Екатерину II. Это явно легенда, но указом 1795 г. императрица снизила налогообложение караимов. Во время предшествующей поездки в Крым в 1818 г. Александр I останавливался в Евпатории в доме лидера крымской общины караимов Хаджи- аги Симы Бабовича. Уважил Александр I и мусульман — в одном из татарских домов как почетный гость присутствовал на церемонии обрезания. Затем Александр I направился к Перекопу, а 3 ноября после обеда приблизился к Орехову (ныне районный центр Запорожской области на р. Конка). На окрестной станции ему повстречался фельдъегерь Масков с бумагами из Петербурга и Таганрога. Приняв бумаги, Александр приказал фельдъегерю сопровождать его в Таганрог, но по пути курьерская тройка фельдъегеря наскачила на кочку, экипаж опрокинулся, вывалив Маскова на землю. Император приказал Д. К. Тарасову оказать помощь пострадавшему и доложить ему в Орехове. Проявление такой заботы было характерной чертой императора, о чем писала графиня Шуазель-Гуффье. К сожалению, от полученного смертельного удара в голову фельдъегерь вскоре скончался. В среду, 4 ноября, в Орехове императора встречал епископ Ека- теринославский, Таврический и Херсонский Феофил. В тот же день Александр I выехал из Орехова и к 7 часам вечера прибыл в Мариуполь. Его сильно знобило. В десятом часу он потребовал к себе лейб-медика Виллие, который, по словам Д. К. Тарасова, нашел его «в полном развитии лихорадочного сильного пароксизма». Баронет дал ему стакан крепкого пунша с ромом и уложил в теплую постель, чтобы больной пропотел. Он предлагал императору задержаться, но до Таганрога оставалось 90 верст. Александр желал прибыть к Елизавете Алексеевне в соответствии с маршрутным сроком. В четверг, 5 ноября, в 10 часов утра в закрытой коляске и теплой меховой шинели Александр I отбыл из Мариуполя; в седьмом часу вечера больной возвратился в Таганрог. Лейб-медик Я. В. Виллие поставил ему спорный диагноз — эпидемическая лихорадка, которая обострилась из-за того, что император отказывался от лекарств. Сам Александр считал, что схватил «крымскую лихорадку», а также приписывал свою болезнь кислому сиропу из барбариса, который пил в Бахчисарае. Первые дни в Таганроге прошли в борьбе организма с неизвестной болезнью с переменным успехом. Император изредка уже соглашался принимать лекарство, в частности, слабительные пилюли. Он старался выходить как всегда к обеду, а днем отдыхал на канапе, временами впадая в беспамятство. Первый «обморок», по свидетельству Д. Бабкина, произошел в субботу 7 ноября, когда началась сильная «горячка». Ночь с 7 на 8 прошла неспокойно. По воспоминаниям императрицы, Александр Павлович чувствовал себя сносно и жаловался только на боли в животе от слабительного. Он читал и перечитывал Библию, в тот вечер впервые позвали священника. Данные о состоянии императора ночью противоречивы. Как отметил камерфурьер Д. Бабкин, ночь прошла неспокойно, а днем 8 ноября императору также «не было лучше». В следующую ночь, с 8 на 9 ноября, у врачей появилась надежда на благополучный исход, но днем император «отказался принимать лекарство». Верный слуга Д. Бабкин не щадит самолюбия Виллие: «Этот подлый интриган и малодушный медик не нашел искусства и душу убедить императора принимать лекарство». Он пытался лечить «одним только питьем разных лимонадов». Считая болезнь «желудочно-желчной лихорадкой», Виллие продолжает прописывать слабительное. Императора поили яблочной водой с соком черной смородины, но жар не спадает, кожа лица желтеет, глухота усиливается. Александр еще крепится и пытается заниматься текущими делами. «Работа настолько сделалась моей привычкой, — признается он Елизавете Алексеевне, — что я не могу без нее обойтись, и, когда ничего не делаю, то чувствую пустоту в голове. Если я покину свой пост, мне придется поглощать целые библиотеки, иначе я сойду с ума»257. Действительно, он даже подготовил бумаги для отправки почтой (последнее письмо государя датировано 6 ноября), а Елизавета Алексеевна показывала ему модные журналы. Он попросил императрицу отослать приготовленные им пакеты И. И. Дибичу. Утром 10 ноября больному полегчало. Он вспоминает еще о делах, приказывает, в частности, начать аресты членов тайного общества, но затем он теряет сознание. На следующий день, 11 ноября, Александр снова почувствовал себя лучше, Елизавета Алексеевна приходила к нему обедать. В тот день он дал попробовать показавшееся ему подозрительным питье Елизавете Алексеевне. Утром следующего дня, 12 ноября, император снова не хотел принимать лекарство. Он оставался в своей комнате, жар спал, но была испарина. 13 ноября утром, вероятно, под действием принятых накануне пилюль, снова наступило облегчение. Император отверг предложение о «кровопускании». Но в тот же день дежуривший при нем лейб- медик Елизаветы Алексеевны Э. И. Рейнгольд заметил первые признаки поражения мозга и пришел к выводу о том, что «нет никакой надежды»258. 14 ноября Александр Павлович вновь отказался от лекарства. В тот день Виллие записал в дневнике его слова: «“Уходите!”. Я заплакал, и, видя это, он мне сказал: “Подойдите, мой милый друг! Я надеюсь, что вы не сердитесь на меня за это. У меня свои причины”». По свидетельству Н. М. Лонгинова, «врачи, уже исчерпавшие все возможные в таких случаях средства, были близки к отчаянию...»259. Император продолжал отказываться от лекарств и саму болезнь объяснял их воздействием. С этого дня он не встает с постели. Утром следующего дня, в воскресенье, у больного был жар, и Елизавета Алексеевна напомнила ему о духовнике. Это было в 6 часов утра. К нему приходит протоирей местной церкви Алексей Федотов. Великий князь Николай Михайлович сообщает: «15 ноября Государь пожелал приобщиться Святых Тайн, которые были ему даны священником Федотовым, с которым он оставался больше часа наедине во время исповеди и причащения». «Священник, — как свидетельствует Д. Бабкин, — умолял его принять врачебное пособие». Император приобщается Святых тайн в присутствии императрицы, врачей, камердинеров. На прощание он поцеловал руку Елизавете Алексеевне. В тот день государю прикладывали горчичники к рукам, пиявки за уши (по 35 по обеим сторонам), которые, по одному из свидетельств, император пытался сорвать, а на голову — холодные примочки. Все чаше император впадал в бессознательное состояние. Ночь на 16 ноября прошла трудно, в два часа ночи император попросил лимонного мороженого, которого смог съесть одну ложечку. Вечером, по свидетельству П. М. Волконского, «прикладывали к ляжкам синапизмы (горчичники. — Л. В ), но жар не уменьшался. Государь был все хуже, в забытьи и ничего не говорил». В некотором противоречии с этим Д. К. Тарасов (впрочем, он писал воспоминания много позже) считал, что ночь прошла спокойно, так как подействовали «шпанские мушки», приложенные к затылку (то есть специальный пластырь)260. Но это еще был не конец: 17 ноября Елизавета Алексеевна писала в письме в Петербург: «Ему заметно лучше, но он очень слаб». Это было предсмертное временное улучшение. В тот же день Виллие записал в дневнике: «Князь (П. М. Волконский. — Л. В.) в первый раз завладел моей постелью, чтобы быть ближе к Императору, барон Дибич находился внизу». На следующий день в дневнике Я. В. Виллие появился категорический диагноз: «Ни малейшей надежды спасти моего обожаемого повелителя. Я предупредил Императрицу, князя Волконского и Дибича». В пасмурное утро 18 ноября площадь перед дворцом была запружена народом. Государь слабел, часто открывал глаза, устремляя взоры на императрицу и Святое причастие. Секретарь Елизаветы Алексеевны Н. М. Лонгинов писал: «Священник находился здесь же и читал отходную. В 9 часов позвонили настенные часы, и император посмотрел на них глазами, еще полными жизни! Его взгляд встретил горячо любимый предмет—то была императрица.
Он улыбнулся ей, еще раз сжал ей руки и поцеловал их. Увы! Более он уже не говорил! По движению губ некоторое время догадывались, что он хотел сказать. Никакого более звука не доносилось из его уст. К вечеру судороги в разных участках головы, в частности, в глазах, с каждым мгновением обнаруживали приближение конца существа... Дыхание являло собой лишь приглушенный храп. Позднее однако вновь наступило спокойное облегчение... Блеснул слабый луч надежды, и лакей (точнее камердинер. — Л. В.) императора Анисимов уже был убежден, что он “выбаливается” и будет здоров, выражение характеристическое, но, к несчастью, не сбывшееся. Поелику император более ничего не говорил, то ему сделали два клистира из бульона со смоленской крупой. С наступлением ночи лихорадка вновь усилилась»261. С 23 часов 40 минут император не приходил в себя, точнее почти не приходил. Александр Павлович впал в дремотное состояние. Лейб- медик Д. К. Тарасов в воспоминаниях позднее писал, что он «часто открывал глаза и прямо устремлял их на императрицу и святое причастие»262. О том, что император открыл глаза за час до кончины и подозвал государыню движением рукой, упоминает Добберт. Но более подробно об этом сообщает камердинер Федоров, который писал об императрице Елизавете Алексеевне: «Она полторы сутки находилась при императоре; за час до кончины, государь, открыв глаза и видя около себя предстоящих любезнейшую царицу, барона Дибича, князя Волконского и прочих особ, но не мог говорить, но память имел; сделал движение рукою, звал государыню, которая к нему подошла...»263. Агония, начавшаяся вечером, продолжалась около 11 часов. Утром в четверг 19 ноября состояние больного резко ухудшилось. В акте о кончине императора Александра болезнь, начавшаяся «на возвратном пути из Крыма 3-го и в особенности 4-го ноября», объяснялась «желчной лихорадкой, из коей образовалась впоследствии жестокая горячка с прилитием крови в голову»264. Смерть была зафиксирована 19 ноября, «по полуночи в 10 часов 50 минут». Секретарь Н. М. Лонгинов определял время кончины императора в 10 3A часа265. Камерфурьер Д. Бабкин в письме к сыну писал: «19 ноября 47 минут 11 часа утром я видел последний вздох его!» Вероятно, это одно из наиболее точных наблюдений, при возможной разнице в показаниях самих часов. Старому слуге, находившемуся непосредственно у больного государя, можно верить. «За труды, понесенные при пе- ревезении из Таганрога тела в Бозе почившего императора Александра I», как отмечалось в документах о службе Даниила Бабкина, он 2 мая 1826 г. был пожалован перстнем, а затем 30 000 рублями на покупку дома. Почтенный придворнослужитель вышел в отставку в 1851 г., прослужив при Дворе 61 год266. Акт о кончине императора был подписан двумя генерал-адъютантами и членами Государственного Совета: генералом от инфантерии князем Петром Волконским; начальником Главного штаба бароном И. И. Дибичем. Ниже поставили свою подпись два лейб-медика: тайный советник баронет Яков Виллие и действительный статский советник Конрад Стоффреген. В экземпляре на французском языке среди лиц, подписавших документ, фигурирует также генерал-адъютант А. И. Чернышев. О первых минутах после кончины Александра I сохранились сведения камердинера Федорова, наблюдавшего за императрицей: «Наконец, в исходе души великого своего супруга, сама изволила закрыть дражайшему своему царю глаза и, подвязав ему платком подбородок, залившись слезами, получила сильный обморок. Немедленно вынесли ее в другую комнату»267. Бывший выше его рангом по придворнослужительской «табели о рангах» камерфурьер Д. Бабкин писал в письме к сыну от 23 ноября: «Императрицу отвели в ее покои, а я с камердинером обмыли драгоценное тело его, надели чистое белье и белый шлафрок268, положили на дорожную его кровать в кабинете, засветили около кровати 4 свечи, в головах же образ Спасителя, и в ногах—налой (аналой. — Л. В.) и евангелие, позвали духовенство и пение упокой господи усопшего раба твоего Благочестивейшего государя императора Александра I-го. Императрицу перевезли в другой дом...». Прошло более суток. Только на следующий день, 20 ноября, в 7 часов вечера, через 32 часа после кончины, началось вскрытие, продолжавшееся и ночью. Эта затянувшаяся пауза — самый таинственный период в истории кончины императора. Возможно, нужно было приготовить препараты для последующего бальзамирования. Известно, что Елизавета Алексеевна 20 ноября переехала в частный дом Шахматовых и только 29 числа вернулась во дворец. По воспоминаниям чиновника Канцелярии Главного штаба Николая Игнатьевича Шенига (1795-1860), «20 числа, князь Волконский, Дибич, Чернышев присутствовали при вскрытии тела, которое делали Вилье, Тарасов и другие доктора. Все тело найдено здоровым, только в голове нашли 5 унций воды...»269. Более подробно о вскрытии пишет Н. М. Лонгинов, который был своим человеком при Дворе: «У императора было атлетически сложенное тело. Как и предполагалось, в голове покойного, ближе к затылку, обнаружилась вода, почти полстакана, мозг с левой стороны был почти черным, как раз в том месте, где покойный постоянно жаловался на жестокую головную боль, и артерия, что у левого виска, оказалась прилегающей к другой вене, и обе были как бы связаны вместе. Сердце по отношению к телу было скорее небольшим, а вокруг него скопилась жидкость, которая могла образоваться там еще до болезни; все это дает основание предположить, что император в течение некоторого времени чувствовал болезненное сердцебиение. Печень не представляла собой ничего особенного; но, будучи слишком распластанной, она была залита желчью, несмотря на сильное выведение желчи, вызванное применением лекарств 15-го и 16-го ноября. Почки были словно окаменевшие, но окостенение еще не наступило, однако они находились в хорошем состоянии, как и прочие внутренние органы»270. В заключении официального протокола о вскрытии тела говорилось, что император Александр I «был одержим острою болезнею, коею первоначально была поражена печень и прочие к отделению желчи служащие органы; болезнь сия в продолжении своем постепенно перешла в жестокую горячку, с приливом крови в мозговые сосуды и последующим затем отделением и накоплением сукровичной влаги в полостях мозга, что и было, наконец, причиною самой смерти Его Императорского Величества»271. В процессе анатомического обследования и анатомирования были выявлены раны на ногах императора, полученные им в Брест-Литовске в 1823 г., которые затем вызвали рожистое воспаление, проявившееся в январе 1824 г. в Царском Селе. Это лишний раз доказывает, что забальзамированное тело принадлежало именно Александру I. Тексты медицинских документов слишком туманно указывают причину кончины императора. Во всяком случае, то, что пишет, например, великий князь Николай Михайлович — «специфическая форма горячки (тифозный вид запущенной лихорадки, по нынешним понятиям)» — не доказывается фактами. Не было характерных при таком диагнозе опухания кишечных желез, увеличения или другого изменения в селезенке. Отзывы медиков и патологоанатомов, полученные в начале XX в., позволяют утверждать, что император скончался не от тифа или малярии («крымской лихорадки»). Следы язв на ногах от рожистого воспаления («различные рубцы») напоминают о болезни Александра I, которой он страдал в январе 1824 г. Это были последствия удара копытом лошади во время поездки в Брест. Доктор М. М. Манасевин обратил внимание на «сомнительные следы сифилиса», но тоже не считал это диагнозом. Возможная причина смерти, по мнению хирурга В. Б. Гюббенета,—«кровоизлияние в мозг вследствие склероза сосудов мозга на почве луэса—сращения мозговых оболочек с черепом и пр., утолщение черепных костей»272. В воспоминаниях Шенига более подробно рассказано о бальзамировании тела покойного императора, так как он при этом присутствовал. «21 ноября поутру в 9 часов, по приказанию Дибича, отправился я, как старший в чине... для присутствия при бальзамировании тела покойного государя. Вошед в кабинет, я нашел его уже раздетым на столе и четыре гарнизонных фельдшера, вырезывая мясистые части, набивали их какими-то разваренными в спирте травами и забинтовывали широкими тесьмами. Добберт и Рейнгольд с сигарами в зубах, варили в кастрюльке в камине эти травы. Они провели в этом занятии всю ночь, с той поры как Виллие вскрыл тело и составил протокол. Череп на голове был уже приложен, а при мне натягивали кожу с волосами, чем немного изменилось выражение черт лица. Мозг, сердце и внутренности были вложены в серебряный сосуд, вроде сахарной большой жестянки с крышкою, и заперты замком. Кроме вышесказанных лиц и караульного казацкого офицера, никого не только в комнате, но и во всем дворце не было видно. Государыня накануне переехала в дом Шахматова. Доктора жаловались, что все разбежались, и что они не могут даже добиться чистых простынь и полотенец... По окончании бальзамирования, одели государя в парадный общий генеральский мундир с звездою и орденами в петлице...»273. В воспоминаниях А. И. Шенига характерно упоминание об изменении лица в связи со вскрытием. Кроме того, при теплой погоде с бальзамированием явно запоздали. В письме к статс-секретарю Г. И. Вилламову князь М. П. Волконский советует отпеть тело императора в Таганроге, «ибо хотя тело и бальзамировано, но от здешнего сырого воздуха лицо все почернело, и даже черты лица покойного совсем изменились, через несколько же времени и еще потерпят»274. За участие в бальзамировании, по представлению Виллие, перстнями были пожалованы медики Рейнгольд, Тарасов, Добберт и Александрович, младшему лекарю Яковлеву была пожалована золотая табакерка. Остальные лица были награждены деньгами. Штабс-ле- карь Васильев, аптекарь Прот, лекарские помощники Матвеев и Щедрин, 4 фельдшера и 4 рядовых получили в общей сложности 1150 руб.: от 250 до 50 руб. каждый275. Несколько дней тело Александра I находилось в его кабинете, так как ждали регалии из Москвы. 27 ноября облаченное в общий генеральский мундир со звездою и орденами (кроме Андреевской ленты и шпаги) с возложенной на голову короной, тело было положено в свинцовый гроб и выставлено в тронном зале таганрогского дворца. Здесь оно оставалось до 11 декабря, потом было перенесено в собор греческого Александровского монастыря. Перед этим гроб вскрыли, сняв временно корону (и не запаяли), обложив тело «травными подушками с хлопчатою бумагою»276. В соборе был сооружен катафалк под балдахином, украшенный императорской короной. Свинцовый гроб был помещен в деревянный, обитый золотым глазетом277 с золотым газом278, и усыпан шитыми императорскими гербами... Сердце Александра I было положено в серебряный позолоченный сосуд, а внутренности — в особый кивот279. Герметически закрытые, они были затем помещены в гроб280. Снятая с лица гипсовая маска позднее хранилась в кабинете покойного императора в Царскосельском дворце. Утром 29 декабря траурный кортеж двинулся в путь. Организация похоронной процессии была возложена на князя П. М. Волконского, а командование войсками, охраняющими процессию, — на генерал-адъютанта графа В. В. Орлова-Денисова. Среди 45 лиц, сопровождавших тело Александра I, был Д. К. Тарасов, который пять раз секретно в полночь производил осмотр останков. Процессия направилась через Харьков, Курск, Орел, Москву, где гроб покойного стоял в Архангельском соборе, затем через Новгород и Тосно в Санкт-Петербург. 28 февраля 1826 г. процессия приблизилась к Царскому Селу. Навстречу выехали Николай I и великий князь Михаил Павлович, а также высшие чины Двора. Тело было выставлено в дворцовой церкви. 1 марта после очередного осмотра тела Д. К. Тарасовым в половине двенадцатого ночи императорская семья без священников и охраны простилась с покойным. 5 марта тело покойного императора было перенесено в Чесменскую церковь и переложено в новый свинцовый гроб. На следующий день, 6 марта, траурный кортеж двинулся в Санкт-Петербург, где великолепный катафалк был установлен в Казанском соборе. 13 марта 1826 г. Александра I проводили в последний путь. Процессия двинулась по Невскому проспекту, Малой Садовой улице и новой улице между Михайловским дворцом и Инженерным замком (Караванной) к Марсову полю и затем вдоль Летнего сада и через наплавной Троицкий мост к Петропавловской крепости. Во втором часу дня тело Александра I было погребено в царской усыпальнице. Слухи, что гробницу царя вскрывали после революции и будто бы гробницу нашли пустой, документально не подтверждаются. Скоропостижная смерть императора в возрасте 47 лет одиннадцати месяцев сразу же породила массу легенд. Чего только не рассказывали: царь не умер, а на английской яхте отплыл в Палестину, к святым местам; царя похитили казаки; государь тайно уехал в Америку. Версии были разные, но сходились в одном: император не умер, а вместо него в гроб положили похожего на него человека. Говорили, что это камердинер Александра I Федоров. Постепенно возникла легенда о Федоре Кузьмиче (Козьмиче; 1777-1864) — старце- отшельнике (но не черноризце, не монахе), который жил в Сибири (Томская губ.). Согласно легенде, под этим именем скрывался Александр I, хотя реальным человеком мог быть любой образованный дворянин, говорящий по-французски и знакомый со светским обиходом. И снова вспоминаются стихи Петра Вяземского «Сфинкс, не разгаданный до гроба».