Переломы в развитии психологической науки. "Сплошная павловизация"

Многие страницы истории психологической науки свидетельствуют о том, что долгие годы ученые шаг за шагом уходили от исследования глубин психики человека, в океане человековедческих проблем не оказались в фарватере, который был проложен великими "душевидцами" Л.

Н. Толстым, Ф. М. Достоевским, А. П. Чеховым, К. Д. Ушинским, не использовали предоставляемые наукой возможности создать достоверный, объективный образ субъективного мира людей, а следовательно, соединить с творческим прозрением художников область точного и строгого видения ученого. Для этого были объективные причины, вызванные уже упоминавшимися выше "переломами" в развитии психологического знания.
Как показано выше, можно выделить критические точки развития — или же деградации — науки, выявив векторы, определившие дальнейшее движение мысли ученых.
Если внимательно вглядеться в историю общественной мысли и науки в нашей стране, то в ней легко обнаружить критические временные точки, выступающие в качестве аналога года "великого перелома", которым, как известно, был 1929 г. Для философии в этой роли выступил 1931 г. — дата опубликования упомянутого выше постановления ЦК ВКП(б) «О журнале "Под знаменем марксизма"», после чего философская мысль от рекомендованного в 1922 г. В. И. Лениным углубленного изучения гегелевской диалектики ускоренным темпом покатилась к предельному ее упрощению, задаваемому написанным И. В. Сталиным разделом "О диалектическом и историческом материализме" в четвертой главе "Краткого курса истории ВКП(б)". Год 1938-й, когда вышел в свет "Краткий курс", был переломным не только для истории партии, но и для гражданской истории СССР; переломы и сегодня еще не срослись. Годины "великого перелома" могут быть указаны и для других наук. К примеру, 1948 г. — для всего цикла биологических наук после разгрома, который им учинил Т. Д. Лысенко на августовской сессии ВАСХНИЛ, или 1950 г., когда филологические науки несколько насильственным образом оказались оплодотворенными публикацией брошюры Сталина "Марксизм
26
и вопросы языкознания". Вот именно в этом 1950 г. произошел второй "великий перелом" в развитии психологической науки, способствовавший ее "обездушиванию" (первый следует отнести к 1936 г., когда были разгромлены педология и психотехника).

Очередной "перелом" осуществила Объединенная научная сессия АН и АМН СССР, посвященная учению И. П. Павлова. В дальнейшем ей присвоили имя "павловской". Здесь не предполагается всесторонняя оценка "павловской" сессии. Это входит в прерогативы историков физиологии, психиатрии, неврологии. Нас интересует лишь ее значение для судеб психологии.
На сессии были сделаны два главных доклада. С ними выступили академик К. М. Быков и профессор А. Г. Иванов-Смоленский. С этого момента они обрели статус верховных жрецов культа Павлова. По тем временам всем было ясно, чья могущественная рука подсадила их на трибуну сессии. Уже не было необходимости сообщать, что доклад одобрен ЦК. Это разумелось само собой — на основе учета опыта августовской сессии ВАСХНИЛ, где информация о "высочайшем" покровительстве была сообщена Трофимом Денисовичем Лысенко уже после того, как некоторые выступающие в прениях неосторожно взяли под сомнение непогрешимость принципов "мичуринской" биологии. Подобного "грома среди ясного неба" на "павловской" сессии дожидаться не стали. И полились славословия по поводу главных докладчиков, "верных павловцев", якобы, наконец, открывших всем глаза на это замечательное учение. При этом почему-то подразумевалось, что до той поры никто об этом и не догадывался.
Академик К. М. Быков был известен в научных кругах как один из близких учеников Павлова. Вторым докладчиком стал профессор А. Г. Иванов-Смоленский. Таким образом, два человека оказались во главе целого куста наук: физиологии, психологии, психиатрии, неврологии, дефектологии, да и вообще всей медицины. Последовали трагические события — увольнения с работы, глумление, вынужденные покаяния, самоубийства. Мнение двух основных докладчиков выдавалось за истину в последней инстанции.
Случайно ли, что в качестве ортодоксальных и "непогрешимых" учеников Павлова фигурировали всего два человека? Можно высказать гипотезу. Предполагаю, что здесь действовала своего рода социально-психологическая закономерность. Обозначим ее как закон "диады". Как известно, одним из тактических шагов Сталина в политике было стремление изобразить себя единственным соратником и продолжателем дела Ленина. Отсюда сакраментальная формула: "Сталин — это Ленин сегодня". При этом возникала
27
симметрия: тогда "Маркс - Энгельс", теперь "Ленин - Сталин". Эта симметрия отвечала тому, что в психологии обозначается понятием "прегнантность" (хорошая, законченная форма). В дальнейшем, когда начали формироваться по примеру культа личности вождя новые "микрокульты", они конструировались по тому же "диадическому" принципу и своей прегнантностью поддерживали главную диаду "Ленин - Сталин". "Горький и Маяковский" — создатели литературы социалистического реализма, "Станиславский и Немирович-Данченко" — советского театра, "Сеченов и Павлов" — физиологии и психологии. Вообще дальше все выстраивались строго попарно и фигурировали всегда в таком порядке: "Суворов и Кутузов", "Ушаков и Нахимов", "Белинский и Герцен", "Добролюбов и Чернышевский", "Пушкин и Лермонтов", "Ушинский и Макаренко", "Мичурин и Лысенко", "Пирогов и Боткин", "Ворошилов и Буденный", "Циолковский и Жуковский" и т. д. и т. п. Вставить кого-либо третьего было, по существу, делом предосудительным и опасным. Нельзя было к Станиславскому и Немировичу-Данченко присоединить Таирова или Акимова, а к Циолковскому и Жуковскому — Цандера, к Сеченову и Павлову — Бехтерева.

В 1950 г., казалось бы, начинает складываться новая пара "вождей", открывших своими докладами "павловскую" сессию. Но ненадолго. Хотя в печати их имена еще слиты воедино, но в "кулуарах" об одном из них большинство ученых отзываются нелестно. В частном письме академик В. П. Протопопов в 1952 г. пишет другу: «Иванов- Смоленский, этот типичный временщик в науке, насаждает "аракчеевский режим"». К сожалению, этот "аракчеевский режим" успел причинить долговременный ущерб не одной, а многим наукам.
Сессия с самого начала приобрела антипсихологический характер. Идея, согласно которой психологию следует заменить физиологией высшей нервной деятельности (ВНД), а стало быть, ликвидировать, в то время не только носилась в воздухе, но и уже материализовалась... Так, например, ленинградский психофизиолог М. М. Кольцова заняла позицию, отвечавшую санкционированным свыше настроениям: "В своем
выступлении на этой сессии профессор Б. М. Теплов сказал, что, не принимая учения Павлова, психологи рискуют лишить свою науку материалистического характера. С нашей точки зрения, данные учения о высшей нервной деятельности игнорируются психологией не потому, что это учение является недостаточным, узким по сравнению с областью психологии и может объяснить лишь частные вопросы психологии.
28
Нет, это происходит потому, что физиология стоит на позициях диалектического материализма; психология же, несмотря на формальное признание этих позиций, по сути дела, отрывает психику от ее физиологического базиса и, следовательно, не может руководствоваться принципом материалистического монизма".
Очевидно, что означало в те времена отлучение науки от диалектического материализма. Тогда было всем ясно, какими могли быть после этого далеко идущие "оргвыводы". Впрочем, и сама М. М. Кольцова предложила сделать первый шаг в этом направлении. Она, заключая свое выступление, сказала: "...надо требовать с трибуны этой сессии, чтобы каждый работник народного просвещения был знаком с основами учения о высшей нервной деятельности, для чего надо ввести соответствующий курс в педагогических институтах и техникумах наряду, а может быть, вместо курса психологии" (курсив мой. — А. П.).
Перед историками психологии не раз ставили вопросы, связанные с оценкой этого периода: как объяснить покаянные речи психологов на сессии, так ли была реальна опасность для психологии, а если она была столь уж велика, то почему тогда все-таки психология не была ликвидирована?
Характеристику сложившейся ситуации во время "павловской" сессии и после ее завершения необходимо ввести в широкий исторический контекст. В конечном счете это была одна из многих акций, которые развертывались в этот период, начиная с 30-х гг. и почти до момента смерти Сталина, по отношению к очень многим наукам. Таким образом определялась позиция каждой науки на путях ее бюрократизации и выделения группы неприкасаемых лидеров, с которыми и приходилось всем в дальнейшем иметь дело как с единственными представителями "истинной" науки. Происходила своего рода канонизация этих "корифеев". Поэтому речь идет об общем процессе, а не только о том, что произошло с психологией.
Как объяснить те покаянные речи, которые произносили на сессии видные советские психологи, не протестуя против вульгаризаторского подхода к психологии, закрывавшего
пути ее нормального развития и ставившего под сомнение само ее существование? Дело в том, что любая попытка прямого протеста и несогласия с утвержденной идеологической линией была бы чревата самыми серьезными последствиями, включая прямые репрессии. Однако поведение психологов на сессии нельзя считать всего лишь капитулянтским. Их дежурные ссылки на труды Ленина и Сталина были не более чем расхожими штампами, без которых
29
тогда не обходилась ни одна книга или статья по философии, психологии, физиологии. Иначе они просто не увидели бы света. Вместе с тем если внимательно прочитать выступления психологов, то их тактику можно не только понять, но и оценить, разумеется, если не подходить к ней с позиций сегодняшнего дня.
Разумеется, нельзя игнорировать самообвинения психологов и "разбор" ими книг чужих и своих собственных со скрупулезным высчитыванием, сколько раз на их страницах упоминалось имя И. П. Павлова, а сколько раз оно отсутствовало. Психология фактически привязывалась к колеснице победительницы — физиологии ВНД. Но цель оправдывала средства. В этих выступлениях психология отстаивала свое право на существование, которое оказалось под угрозой. Во время одного из заседаний А. Г. Иванов-Смоленский получил и под хохот зала зачитал записку, подписанную так: "Группа психологов, потерявших предмет своей науки". Уже тогда многие предполагали, что эта записка была инспирирована самим Ивановым-Смоленским. Но если бы в резолюции съезда было сказано, что психология не имеет своего предмета, то это означало бы ее ликвидацию. Такого рода опыт уже был (педология, психотехника, генетика, психосоматика). Поэтому основной пафос и смысл выступлений психологов на съезде — отстаивание предмета своей науки.
Вопрос о том, почему психология не была ликвидирована, не объявлена "псевдонаукой", хотя после "павловской" сессии к этому явно шло дело, остается пока открытым. Можно предположить, что доступ к архивам многое прояснит1.
По всей вероятности, власть предержащих устраивала психология, которая в гимназии ограничивалась описанием психических процессов и не посягала на постижение глубин и противоречий психики человека. Такая психология на самом деле не нуждалась в замене ее физиологией. Школярская, умозрительная
30
психология не представляла тогда опасности для господствующего режима. Другое дело объективная по своим методам наука. От нее можно было ожидать анализа того, что изучению тогда никак не подлежало. Поэтому, надо полагать, были достаточно серьезные основания для того, чтобы именно с помощью "сплошной павловизации"1 командные верхи сталинской эпохи, не упраздняя научную психологию, попытались "реформировать", а точнее, стерилизовать ее. Точное знание психологии личности как социального качества человека, изучение психологии различных групп, их желаний, опасений, притязаний, установок, вообще внутреннего мира человека во всей его сложности и неоднозначности не могло отвечать интересам деспотического режима. Тоталитарному государству нужно было безусловное подчинение, чуждое сомнениям и вообще какой-либо рефлексии. При этом формирование сознания сводилось к формовке "сознательности" и исчерпывалось автоматическим следованием распоряжениям "свыше".

Таким образом, возникала заманчивая возможность представить человека как "условнорефлекторную машину", управляемую сигналами различного уровня сложности.

Менее всего есть основания считать, что это отвечало генеральной линии развития павловского учения и позициям самого Павлова. Надо иметь в виду, что Павлов, запрещая в своих лабораториях использовать психологические термины, в то же время считал, как подчеркивалось выше, что психология и физиология идут к общей для них цели разными путями. Примечательно, что он приветствовал открытие Психологического института в Москве. Поэтому не следует рассматривать "павловизацию" психологии со всеми ее драмами и курьезами, к примеру, попытками строить обучение школьников, ориентируясь на механизмы выработки условных рефлексов, как запоздалый результат каких-то волеизъявлений великого ученого. Надо сказать, что к концу жизни с ним вообще не очень-то считались. Он был нужен как икона и сталинскому режиму был полезен скорее мертвый, нежели живой2.
Так, в начале 50-х гг. труды Павлова не только изучались, но воспринимались как откровение. И вдруг обнаруживается, что в многочисленных изданиях его книг допущена ошибка, которую некоторые читатели готовы были расценивать не иначе, как происки
31
"врагов народа". Павлов в статье "Условный рефлекс", написанной для Большой Советской Энциклопедии (БСЭ. М., 1936. Т. 56 С. 332.), указывает: "Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности, и поэтому мы постоянно должны помнить это, чтобы не исказить наши отношения к действительности. С другой стороны, труд и связанное с ним слово сделало нас людьми, о чем, конечно, здесь подробнее говорить не приходится (курсив мой. — А. П.). В Энциклопедии так. Однако в Полном собрании сочинений И. П. Павлова (М., 1951. Т. III. Кн. 2. С. 336) написано по-иному: "... с другой стороны, именно слово сделало нас людьми, о чем, конечно, здесь подробнее говорить не приходится". Что это было? Все дело в том, что в 1936 г. великого ученого бесцеремонно "поправили" — без его ведома вписали ему в текст указание на роль труда в происхождении человека, дабы никаких расхождений с Ф. Энгельсом у него не было. Исправление в Полном собрании сочинений — по-видимому, отзвук возмущения Павлова, потребовавшего, чтобы произвольное обращение с его текстом больше не повторялось.
В начале 30-х гг. чреватая репрессиями жестокая критика рефлексологии вынудила ее адептов сдать свои позиции и, казалось бы, расстаться с механистическими взглядами. Тогда это было воспринято как безусловный отказ, но не было ли отречение тем "галилеевым" покаянием, которое стало печальной традицией для очень многих научных школ и учений в последующие годы? М. Горький в своем дневнике-исповеди "Несвоевременные мысли" замечает: "Идеи не побеждают приемами физического насилия". Это утверждение может быть отнесено к ошибочным идеям не в меньшей мере, чем к идеям, содержащим несомненную истину. Идея, побежденная "физически" и не умершая своей естественной смертью, легко может воскреснуть, если для этого сложатся благоприятные условия. Они и сложились в 1950 г. для антипсихологического наступления рефлексологов, прерванного за двадцать лет до этого времени. Н. И. Бухарин назвал одного из ортодоксальных рефлексологов (Э. Енчмена) "великим упростителем" и замечал: "Ему нужны сейчас весьма простые правила поведения". Простые "правила поведения" для советских людей, сводившиеся к рефлекторным ответам на внешние воздействия, в том числе и словесные, нужны были сталинскому режиму, и Объединенная сессия АН и АМН СССР помогла сконструировать для этого идейную платформу. Было
полностью исключено проявление научного интереса к тонким движениям души человека. Не представлялось возможным проводить исследования конформного
32
поведения в ситуациях, когда люди думают одно, а говорят другое, роли стереотипов в формировании общественного мнения, уровня притязаний человека, феномена слепой веры и тому подобного. Существование кафедр психологии было после "павловской" сессии под угрозой, во всяком случае, в 1951—1952 гг. В научных журналах психологию третировали, бесцеремонно переводили на "единственно правильный павловский путь" и постоянно ставили ей в пример "верных павловцев". Особенно усердствовали в этом бывшие рефлексологи: они явно брали реванш за то, что им приходилось некогда каяться в рефлексологических "грехах". Но если в печати им хоть сколь-нибудь приходилось придерживаться академических манер, то в кулуарах, да и на собраниях уже не стеснялись... Некоторое представление о накале антипсихологических страстей в первой половине 50-х гг. дают письма, которые писал видный педагог, в прошлом рефлексолог С. академику В. П. Протопопову: "Я давно пришел к убеждению, что все дело путает психология. У меня она вызывает к себе прямо-таки остервенение" (8.11.1951). "Нужно знать учение о ВНД как естественнонаучную основу педагогики, и вечная слава Сталину, что он вывел великое учение наших физиологов о ВНД из подполья, куда его загнали было мракобесы-психологи. Теперь перед педагогикой открыты просторы научной работы. Пусть сегодня разные там психологи мутят воду, недалеко то время, когда слово психолог будет ругательным словом" (7.04.1953).
Модель уже была, и ей можно было следовать — слово "педолог" действительно сделали ругательным, как двадцать лет спустя — трехэтажное "вейсманист - менделист - морганист". Теперь была очередь за психологами...
На протяжении долгого времени сохранялся миф о якобы благотворном влиянии "павловской" сессии на развитие психологической науки. Историю психологии, как и предлагал К. М. Быков, делили всего лишь на два периода: "допавловский" (до 1950 г.) и "павловский". Где-то с середины 50-х гг., в особенности после XX съезда, положение стало меняться: крайности антипсихологизма времен "павловской" сессии явно начали преодолеваться, хотя это и вызывало неудовольствие "верных павловцев". Об этом опять- таки свидетельствует эпистолярное наследие С.: "Некоторые наиболее развязные и наглые психологи так разнуздались, что уже имя Павлова для них ненавистно. Уже и Павлова подводят под "культ личности". Словом, конъюнктурщики в области психологии опять у власти... О чем можно говорить с психологами? Только чудак может вступить с ними в спор" (18.08.1956).
33
Эти последствия имели в основном негативный характер. Вынужденное следование "компетентным" рекомендациям Объединенной сессии предельно сузило рамки психологического исследования, сводя их главным образом на единственно разрешенную проблематику — "психика и мозг". И хотя некоторое число психологов (к примеру, А. Р. Лурия, Е. Н. Соколов и другие) и в самом деле обогатили психофизиологию значительными работами, основная масса психологов занималась тем, что тогда называли "приговариванием" Павлова, т. е. наполнением своих сочинений к месту или не к месту цитатами и ссылками на Павлова 1.

Пока речь шла о ближайших последствиях "павловской" сессии. Но существовали и отдаленные, которые давали о себе знать еще очень долгое время. Больше всего это затронуло три отрасли психологии.
"Верные павловцы" лишали своего благословения любую сколь-нибудь далекую от соприкосновения с ВНД психологическую проблематику. Социальная психология по понятным причинам не соприкасалась с физиологией мозга и поэтому лишалась необходимых приоритетов. Многолетний перерыв в развитии социальной психологии, длившийся с конца 20-х гг., затянулся в связи с этим на еще более продолжительное время, хотя в период "оттепели", казалось, для ее продвижения открылись шлюзы. Достаточно сказать, что на 1-м съезде Общества психологов в 1959 г. всего лишь несколько докладов может быть отнесено к рубрике "социальная психология" (см. гл. 2). Впрочем, до начала 60-х гг. сам термин "социальная психология" имел одиозный характер, фактически не употреблялся, а если использовался, то только применительно к западной "буржуазной" психологии. Именно рефлексология в прошлом продемонстрировала попытки представить социальную жизнь людей как совокупность рефлексов или "суперрефлексов". Наследники рефлексологии, не вспоминая собственную вульгаризацию социологии, препятствовали психологии исследовать с научных позиций взаимодействие личности и общества.
Не в менее тягостном положении, длившемся ряд лет, оказалась психология личности (см. гл. 3). Само собой разумеется, что
34
в годы сталинизма возможности объективного изучения целостной личности человека были предельно сужены. Значительная часть советских людей оказалась отчуждена от результатов собственного труда, и модель нового "советского человека" создавалась исключительно умозрительным путем, при декларировании того, что ему "жить стало лучше, жить стало веселее". При этом возникла парадоксальная ситуация. С одной стороны, теоретики и методологи неустанно призывали бороться с "функционализмом" (см. гл. 5), т. е. с исследованием изолированных психических функций и качеств по отдельности (мышления, воли, чувств, памяти и т. д.), а с другой стороны, при попытке "собрать" из этих элементов "целостную личность", живущую и действующую в конкретных исторических условиях, надо было бы отвечать на бесконечные вопросы. Как принцип диалектически мыслящих людей "подвергай все сомнению" может уживаться с верой в непогрешимость "вождей"? Каким чудесным способом удалось вычеркнуть из памяти людей тех, кто реально совершал Октябрьскую революцию, и тысячи этих героев заменить несколькими официально утвержденными свыше "руководителями"? Как был вздут "священный гнев" масс против "врагов народа", еще недавно ближайших друзей и сподвижников Ленина? Не требуется объяснять, насколько самоубийственно было в те годы не только искать ответы на эти вопросы, но даже ставить их. Люди не похожи друг на друга, подобно близнецам; целостная личность человека соткана из противоречий, и набор их у разных людей разный. Но противоречия у советских людей исключались априорно. У винтиков резьба должна быть нарезана единообразно.
Однако отрицать, что в чем-то люди различаются, было бы нелепо. Задачу описать эти отличия могла бы решить психология. После "павловской" сессии такой предмет исследования был найден, и к его изучению надолго свелась вся психология личности. Им послужили индивидуальные психофизиологические свойства нервной системы человека дифференциальная психофизиология. Здесь действительно успехи оказались значительными. Б. М. Теплов и его ученик и сотрудник В. Д. Небылицын, В. С. Мерлин и
другие углубили понимание природы темперамента. Заметим, что задача изучения темперамента для периода "павловской" сессии оказалась достаточно удобной, не нарушающей "законопослушание" ученых, так как темперамент не характеризует содержательную сторону личности (ее мотивы, ценностные ориентации, интересы, сомнения, веру и неверие и т. п.), не выявляет бедность или богатство психики человека.
35
Правда, с течением времени удельный вес психофизиологических исследований существенно снижается, но принципы изучения личности, сложившиеся в предшествующий период, сохраняют надолго свою инерцию (см. об этом подробнее гл.
4).
Рефлексологический или, точнее, неорефлексологический подход на протяжении двух десятилетий доминировал и в педагогической психологии, которую многие исследователи пытались строить на основе условных рефлексов, или временных связей. Это вызвало возрождение господствовавших в психологии XIX в. теорий, сводивших обучение и усвоение к ассоциациям. А у нас такой подход считался в 50-е гг. XX в. прогрессивным и плодотворным только потому, что декларировался в качестве воплощения идей И. П. Павлова в психологии.
Вновь воспроизводилась классическая рефлексологическая схема. Что такое знание? Ассоциация. Что такое понимание? Ассоциация. Что такое память? Ассоциация. Что такое воображение? Ассоциация, и т. д. Научная бесплодность подобных голых констатаций сейчас очевидна. Теории обучения сводились к примату заучивания, механического запоминания и воспроизведения. Новые же подходы (Д. Б. Эльконина, Л. В. Занкова, П. Я. Гальперина и других) с трудом прокладывали себе дорогу в школу, встречая сопротивление приверженцев "павловской" психологии...
Административный произвол обездушивал науку, лишал ее творческого начала, а если и заставлял принимать во внимание факты, то только те, которые соответствовали спущенным свыше указаниям. История "павловизации" в 50—60-е гг. является яркой иллюстрацией идеологического прессинга, которому подвергались многие области знания в годы советской власти.

<< | >>

↑

Источник: Артур Владимирович ПЕТРОВСКИЙ. Психология в России XX век. 2000

Еще по теме Переломы в развитии психологической науки. "Сплошная павловизация":