Самыми древними из литературных памятников Древней Греции являются две большие поэмы “Илиада” и “Одиссея”, автором которых уже в древности считался Гомер. Для нас эти поэмы - начало древнегреческой литературы.
Однако нет никакого сомнения в том, что поэмы Гомера - не начало, а наоборот, итог творческой работы целого ряда поколений. Этот давно известный факт нашел выражение в популярной филологической формуле “Fuerunt ante Homerum poetae” - “Были и до Гомера поэты”. Памятники тех далеких времен, когда “были” догомеровские поэты, до нас не дошли, но следы их обнаруживаются повсюду: и в литературе более позднего периода, и в самих поэмах Гомера. Кроме того, вряд ли есть основания полагать, что начало древнегреческой литературы чем-то отличалось от начала литературы любого другого народа. Именно поэтому современные исследователи с такой уверенностью говорят, что греческая литература началась с фольклора. Основой народного творчества в Древней Греции были мифы о богах и героях. Вся архаическая и классическая литература черпали из этого неистощимого источника сюжеты и темы, но уже в V в. до н.э. мифология начинает изживать саму себя, а в эллинистическую эпоху у александрийских поэтов (и тем более у их последователей в Риме) мифология стала уже лишь богатым “арсеналом”, который они использовали весьма рационалистически. Если та же “Илиада” действительно выросла из мифов, то чуть ли не вся “Одиссея” сплетена из сказочных мотивов. Сказка была еще одним жанром безыскусного народного творчества греков, в котором изображались все блага мира, и в котором воплотилась народная мечта о “молочных реках” и “кисельных берегах”. [Илл. - Приам и Гекуба. Фрагменты росписи амфоры. Стр. 255] Заслуживают внимания и два других источника древнегреческоой литературы: бытовая песня и басня. Народная песня возникла во время работы; она облегчала, скрашивала и даже организовывала труд. Позже из трудовой песни выделились обрядовая и религиозная. К ним можно причислить “френы” - похоронные песни или плачи, в обилии встречающиеся в “Илиаде”, а также свадебные песни, или гименеи, из которых родился потом особый жанр лирики - эпиталамий. Происхождение басни связывают с магическими представленими первобытных охотников об окружающем их царстве природы. Основным жанровым признаком басни с с самого ее рождения было некое нравственное поучение или наставление, выраженное в сказочной, иносказательной форме, хотя древнейшая басня, конечно, сильно отличалась от дошедших до нас басен Эзопа. Все вышеописанные формы литературы, несомненно, существовали в Греции задолго до возникновения эпоса в том его виде, в каком он известен нам по “Илиаде” и “Одиссее”. Но и сам эпос не родился вдруг, когда в один прекрасный день гениальный слепой поэт поставил точку в конце каждого из двух больших памятников греческого эпоса. Считается, что эпос начал складываться в эпоху Великой греческой колонизации. Новые поселения, основанные на малоазийском побережье, - Смирна, Эфес, Милет - взбудоражили “генетическую” память греков, услужливо подсказывавшую, что совсем недалеко от этих мест бились под стенами Трои их далекие предки. А выведение колоний на юг Италии и в Сицилию заставило “вспомнить”, как скитался в этих краях Одиссей по дороге на родную Итаку. Знатные люди в новых городах часто сходились на пиры; их любимым развлечением была песня, и они все чаще стали требовать, чтобы им пели про Троянскую войну и странствия Одиссея. [Илл. - Булевтерий в Милете. Реконструкция. Стр. 196] Пели эти песни сказители - аэды и рапсоды, великие мастера своего дела. Искусство сказителей передавалось от поколения к поколению, причем современным ученым, сравнивающим развитие эпоса у разных европейских народов, удалось установить три ступени его становления. Вначале в народе бытует импровизированное исполнение, в котором нет определенных норм и строгих правил, а каждый новый певец исполняет песню по-своему. Затем возникает определенная табулатура, то есть появляется некий набор повторяющихся отдельных песен в более-менее устоявшемся виде. И наконец, песня сосредоточивается вокруг одной фабулы, одного сюжета. [Илл. - Статуэтка рапсода. VIII в. до н.э. Стр. 556] Закреплению в памяти потомства устного эпоса способствовало живое отношение слушателей к содержанию. В зависимости от настроения публики певец всегда мог сжать или, наоборот, растянуть свой рассказ - добавить подробностей и деталей, например, о том, как герой, готовясь к бою, надевает поножи, шлем, доспехи, берет меч, щит, копье. Тут же вспоминается какая-нибудь история о том, как эти щит или копье достались герою, или о том, какой мастер изготовил щит, и что на нем изображено. Поколения аэдов выработали не только форму, но и специальный размер для своих поэм - гекзаметр, и богатый поэтический язык, и набор готовых выражений для описания часто повторяющихся действий, так чтобы они всегда были “под рукой”. Песни первых аэдов были, вероятно, похожи на древнерусские былины. Позже от сочинения небольших былин перешли к сочинению длинных связных эпопей. И здесь все тоже зависело от мастерства исполнителя. Можно было механически нанизывать одни эпизод на другой, одну былину на другую, сводя конец одной с началом другой. Но был и другой, более трудный способ: выбрать какой-нибудь один эпизод и, дополняя его всевозможными подробностями, вместить в этот один эпизод все, что могло заинтересовать слушателей, из десятилетних событий Троянской войны или странствий Одиссея. Для такой песни нужен был не просто хороший, но исключительно талантливый и одаренный аэд. Таким аэдом и был Гомер, о котором мы не знаем ничего, кроме имени и весьма сомнительной информации о его слепоте. [Илл. - Гомер. С античного бюста. Стр. 253] Дошедшие до нас древние жизнеописания Гомера полны самых фантастических подробностей; в них, к примеру, называются семь разных городов, в которых родился поэт. В Древней Греции было популярно двустишие: “Семь городов соревнуют за мудрого корень Гомера: Смирна, Хиос, Колофон, Саламин, Пилос, Аргос, Афины”. Не сходится в этих жизнеописаниях и список произведений, автором которых считался Гомер, и время его жизни, и время создания поэм. Единственное, в чем древние историки были уверены до конца, так это в том, что Гомер, безусловно, существовал. И только у ученых нового времени, подверженных влиянию гиперкритицизма, возникли подозрения по поводу того, жил ли когда-нибудь такой поэт, и действительно ли “Илиада” и “Одиссея” - его произведения, и не являются ли они продуктом некоего коллективного труда, и не сложили ли отдельные былины в одну поэму в гораздо более позднее время. “Шекспировский”, точнее, “гомеровский вопрос” имеет очень давнюю традицию еще со времен античности. Сложились целые школы, отстаивавшие ту или иную теорию возникновения гомеровских поэм. Наконец победила та точка зрения, что у “Илиады” и “Одиссеи” был только один автор, и что он был гениальным аэдом, мастерство и талант которого выделяли его из других многочисленных сказителей.
Он, как колдун, зачаровывал публику, на долгие часы приковывая ее внимание своим искусством. Итак, Гомер из двух описанных выше путей перехода от былин к эпосу “выбрал” более трудный. Для каждой поэмы он взял только по одному эпизоду из десятилетней войны и десятилетних же странствий. Для “Илиады” таким центральным эпизодом стал гнев Ахилла, а для “Одиссеи” - два последних “этапа” в возвращении героя - от острова Калипсо до острова феаков, где он на пиру рассказывает о своих прежних скитаниях, и от острова феаков до родной Итаки. Обо всех остальных эпизодах рассказывается либо в попутных замечаниях, либо в речах действующих лиц. И за всем этим развивается длинной лентой подробнейшая картина не только военной, но и мирной жизни. Причем, мирной жизни отнюдь не былинных героев далекого прошлого, а современников Гомера. В самых мелких подробностях и деталях - то в пространном описании, то в беглом упоминании по ходу рассказа, то в развернутом сравнении - изображается народное собрание, суд, дом, сражение, оружие, утварь, детские игры, состязания атлетов, труд пахаря и кузнеца. И если современному читателю все это может показаться лишь длиннотами, запутывающими и уводящими от основной линии развития событий, то слушатели Гомера именно в этом находили особое удовольствие и наслаждение. Они прекрасно чувствовали и понимали, что между ними и героями Гомера - пропасть, и старались сохранить в памяти и как можно дольше любоваться каждой подробностью давнего времени, когда что ни поступок - то подвиг, что ни человек - то герой, доблестный и благородный. [Илл. - Щит древнегреческого воина. Стр. 697] Вопрос о том, когда и как были записаны поэмы Гомера, начиная с XIX века занимал умы многих ученых, пока они не остановились на одном прямом свидетельстве - эпиграмме на статуе афинского тирана Писистрата: “Трижды меня, тираном бывшего трижды афинским, Изгнал народ, и вновь трижды на трон свой вернул Писистрата, в советах великого, кто и Гомера Прежде петого врозь, вновь воедино связал”. На основании этой эпиграммы и пришли к выводу, что в эпоху правления Писистрата под его руководством была создана комиссия, восстановившая и записавшая “Илиаду” и “Одиссею” в том виде, в каком ее исполнял автор. В Россию интерес к поэзии Гомера был перенесен вместе с византийской культурой. Во многих сочинениях, уже в XIII веке переводившихся и переделывавшихся на русский язык, нередко упоминались или даже пересказывались произведения Гомера. В XVIII веке в эпоху русского классицизма началось знакомство с Гомером в русском переводе. Правда, началось оно не с “Илиады” или “Одиссеи”, а с пародийной поэмы, по ошибке приписанной великому сказителю - “Войны мышей и лягушек”. Появился этот перевод под заголовком: “Омиров (т.е. Гомеров) бой жаб и мышей, изданный Илиею Копиевичем в Амстердаме у Ивана Тессинга на русском и латинском языке”. Наконец, в 1787 г. была предпринята попытка первого стихотворного перевода “Илиады” - шесть песен, переведенных александрийским стихом. Автором перевода был Ермил Костров. Несмотря на все неточности, этот перевод пользовался большим успехом, а В.В.Капнист приветствовал его появление такими стихами: “Седмь знатных городов Европы и Асии стязались кто у них Омера в свет родил? Костров их спор решил: Он здесь в стихах своих России Отца стихов установил”. К труду Кострова обращался Н.И.Гнедич, для которого перевод “Илиады” стал главным делом всей жизни: он переводил поэму 20 лет - с 1809 по 1829 г. Перевод Гнедича был не только важным литературным явлением, приобщившим русскоязычных читателей к одному из величайших произведений мировой литературы, но и результатом серьезных научных изысканий, проводившихся Гнедичем для лучшего понимания текста. Благодарность русских читателей Г недичу прекрасно выразил Пушкин в стихотворении “С Гомером долго ты беседовал один”, и в знаменитом двустишье: “Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи, Старца великого тень чую смущенной душой”. По поводу и без повода Значение труда Гнедича для русской литературы бесспорно, и восхищение Пушкина было полностью оправдано. Но справделивости ради надо отметить, что перу того же Пушкина принадлежит и крайне злая эпиграмма, также посвященная Гнедичу и его “Илиаде”: “Крив был Гнедич поэт, переводчик слепого Гомера. Боком одним с образцом схож и его перевод”. Пример Гнедича вдохновил В.И.Жуковского, и в 1849 г. появился перевод “Одиссеи”, над которым Жуковский, не знавший греческого языка, в течение пяти лет работал по подстрочникам. Но вернемся в Грецию, где на рубеже VIII - VII веков до н.э. творил первый из древнегреческих поэтов, чья личность не подлежит сомнению - Гесиод. Причем, личность его отчетливо выступает из самого произведения - дошедшего до нас дидактического эпоса “Труды и дни”. Надо сразу заметить, что дидактический эпос сильно отличается от героического. Основу последнего составляют мифы о героях: здесь нет и следа черт характера, мыслей или идеалов автора. Индивидуальность поэта скована вековой традицией, которой подчинялся всякий новый деятель в этой области художественного творчества. Гесиод (VII в. до н.э.) - древнегреческий поэт, автор эпических поэм. Совсем не то в дидактическом эпосе, судить о котором мы можем по поэме Гесиода. Индивидуальность автора проявляется уже в том, что повод к написанию “Трудов и дней” был сугубо личный - тяжба Гесиода с братом Персом. Но дело не только в этом; в произведении Гесиода впервые встречается личная заинтересованность автора в теме, потому что пишет он о том, чем заполнена его собственная жизнь: вся поэма отражает бытовые привычки и нравственный уклад жизни автора. И если о родине Гомера нам так ничего и неизвестно, несмотря на все “споры семи городов”, то о родине Гесиода все ясно безо всяких споров. Он сам рассказывает о себе все: и что родом он из беотийской деревушки Аскры, и что отец его был крестьянином, и что брат отобрал у Гесиода законно принадлежавшую тому землю. Дабы поучать брата, а вместе с братом - всех крестьян, и написал Гесиод свою наставительную поэму : когда пахать землю, когда сеять, как вести хозяйство, чтобы оно приносило доход, как жить, чтобы пользоваться почетом и уважением. Рассказывали, что Гесиод хотел научить справедливости народ Греции. С этой целью он всю страну, состарился, одряхлел, а задуманного так и не исполнил. Боги сжалились над поэтом и подарили ему вторую молодость. Она-то и погубила Гесиода: в одном из городов, где он проповедовал, в него влюбилась девушка из самого знатного рода. Братьям ее жених не понравился. Они убили Гесиода, тело бросили в море, а море выбросило его к берегам родной Беотии. Об этой истории свидетельствует надпись на могиле Гесиода, сочиненная другим великим беотийцем - Пиндаром: “Дважды ты юношей был и дважды поведал кончину, - Будь же для нас, Гесиод, мудрости вечный пример!”