ВРЕМЯ И ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ В ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОМ МЕНТАЛИТЕТЕ И ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ: ЛИНИЯ И ЦИКЛ1
В Греции уже с архаической эпохи жизнь воспринималась как цикл, делящийся на ряд возрастных стадий. Эти стадии наиболее наглядно описаны в стихотворении афинского поэта Солона, известном под названием «Седмицы человеческой жизни» (Sol.
fr. 19 Diehl). Солон выделяет десять таких «седмиц». В гендерном аспекте солоновская возрастная градация имеет ярко выраженный маскулинный характер. Повсюду эксплицитно говорится только о «муже». Женщины в своей жизни тоже, несомненно, проходили определенные стадии, однако Солона (как и греческих мужчин вообще) эти стадии никогда специально не интересовали. Высказывалась даже мысль, что в античной Греции существовало особое «женское время»2. Как бы то ни было, ясно, что солоновские десять седмиц не могли иметь прямого отношения к женщинам уже потому, что, согласно общепринятому мнению специалистов, средняя продолжительность жизни древнегреческой женщины была короче, чем у мужчины3. Представления о жизни как чередовании возрастных стадий в своем предельном развитии приводят к возникновению системы возрастных классов. В историографии имеется мнение, согласно которому на 1 Первоначальный вариант текста опубликован под тем же названием в: Время и человеческая жизнь в древнегреческом менталитете и древнегреческой историографии: линия и цикл // Время в координатах истории. М., 2008. С. 64—66. 2 Bruit-Zaidman L. Temps rituel et temps feminin dans la cite athenienne au miroir du theatre // Constructions du temps dans le monde grec ancien. P., 2000. P. 155—168. 3 Pomeroy S. B. Goddesses, Whores, Wives and Slaves: Women in Classical Antiquity. L., 1994. P. 45. такой системе зиждилась вся социальная организация греческого полиса4. В данной точке зрения, впрочем, нам все-таки видится некоторое схематизирующее преувеличение. Возрастные классы в античном греческом мире не были столь эксплицитно проявлены и не оказывали столь определяющего влияния на весь ход бытия, как в некоторых других архаических социумах, например, в традиционной Индии. Однако отрицать сам факт наличия этих классов в полисных условиях тоже ни в коей мере нельзя. Где-то они имели большее влияние, где-то — менее значительное. Особенно велика была их роль в Спарте, где наличие возрастных классов сопрягалось с сохранением рудиментов древних инициационных обрядов. Однако элементы возрастного ценза наличествовали не только в жестко-иерархической Спарте, но даже и в Афинах периода наивысшего расцвета классической демократии. Юноши в возрасте от 18 до 20 лет входили в возрастную группу эфебов. После этого они получали полные гражданские права. Точнее, почти полные, ибо некоторые должности для них пока еще были закрыты. Так, членом гелиеи — суда присяжных — можно было стать по достижении 30 лет, должность софрониста — воспитателя эфебов — занять начиная с 40 лет и т. п. В условиях греческого полиса, который был не только государственной, но и постоянно действующей военной организацией, — причем, в отличие от многих индоевропейских обществ, с «воинской функцией», не выделенной в ведение особого сословия воинов, а более или менее равномерно распределенной по всему коллективу граждан5, — важнейшее место занимала такая возрастная категория, как призывной возраст. В большинстве полисов он определялся от 18—20 до 59—60 лет и считался периодом высшего расцвета человеческой личности. Коль скоро речь у нас зашла о возрастных группах, интересно проследить хотя бы вкратце репрезентацию их в ментальных представлениях. Эта репрезентация была отнюдь не одинаковой. В классической Греции ярко выраженным эталоном выступал мужчина «в полном расцвете сил», в период акме, который чаще всего относили к 35 годам. Остальные возрасты под углом сравнения с этим воспринимались как в некотором роде ущербные и потому репрезентировались в меньшей степени. Наиболее характерный пример — отношение к детям и детству. Как и многие традиционные общества, классическая Греция, в сущности, воспринимала детей как «недоделанных», непол- 4 Sallares R. The Ecology of the Ancient Greek World. L., 1991. 5 Vernant J.-P. Myth and Society in Ancient Greece. Brighton, 1980. P. 19 ff. ноценных взрослых; поэтому, кстати, долгое время не могла сложиться традиция художественного изображения ребенка как ребенка.
Даже в V в. до н. э., в период высшего расцвета эллинского искусства, не существовало еще специальной «детской иконографии». По пропорциям тела детей (кроме разве что грудных младенцев) изображали как уменьшенные копии взрослых людей. Иконографически специфику детской анатомии начали передавать только позже, ближе к эпохе эллинизма — общепризнанному периоду новых художественных веяний. Характерно, что в эту же эпоху мы впервые встречаем в немалом количестве также и скульптуры лиц преклонного возраста — стариков и старух, причем нередко сознательно подчеркнуты их возрастные черты — подчеркнуты гротескно, подчас карикатурно-уродливо. В мире классических полисов мы опять же и этого тоже не встретим. Пожилые люди изображены, как правило, без каких-либо признаков дряхлости. Жизнь осмыслялась, бесспорно, как цикл, но при этом — как цикл, делящийся на стадии. Сосуществовали, таким образом, циклическое и стадиально-линейное восприятие хода времени6, которые не обязательно исключают друг друга. Так, даже в рамках древнегреческой цивилизации, которая имеет устойчивую и в целом оправданную репутацию одной из ярко выраженных «цивилизаций циклизма», первая появляющаяся концепция исторического движения общества (в «Трудах и днях» Гесиода) всё же в основном не циклична, а линейна, а именно — регрессивна. Но миф о «металлических веках» (от золотого до железного), каждый из которых, в общем, оказывается ухудшением по отношению к предыдущему, оказывается, подчеркнем, описание некоего единого грандиозного цикла. Но не находит эксплицитного ответа в поэме вопрос, что же произойдет после того, как этот цикл придет к своему концу, когда упадок достигнет предела. Теоретически возможны два ответа: либо полная гибель человечества, либо начало нового цикла. По некоторым косвенным признакам можно заключить, что Гесиод склонялся к последнему варианту. Четко проявляются циклистские представления у некоторых древнегреческих историков, например, у Полибия; но уже и у Фукидида циклизм присутствует — скорее имплицитно, но всё же присутствует. Собственно, каков стимул, двигавший им при создании исторического труда, почему он считал важным и необходимым довести до потомков информацию об уже прошедших делах, иными словами, по- 6 Суриков И. Е. Парадоксы исторической памяти в античной Греции // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени. М., 2006. С. 82 слл. чему история воспринималась как magistra vitae? Да именно потому, что в будущем события могли повториться; тогда-то и пригодилось бы сохраненное знание. Фукидид горделиво называет свое сочинение «достоянием навеки» (ktema es aiei), и делает это по той причине, что уверен: оно окажется полезным тому, «кто захочет исследовать достоверность прошлых и возможность будущих событий (могущих когда- либо повториться по свойству человеческой природы в том же или сходном виде)» (Thuc. I. 22. 4). В сущности говоря, любой автор, признающий дидактическую или вообще утилитарную цель изучения истории, должен иметь в своих исходных воззрениях какую-то толику циклизма. Ибо, если исторический процесс имеет чисто линейный характер, то никакое повторение ситуаций в будущем невозможно, а, стало быть, прошлый опыт не способен иметь никакого значения. С другой стороны, чистый, последовательно проведенный циклизм, как ни парадоксально, приводит к тем же выводам. Это лучше всего видно на примере упомянутых стоиков. Их учение, стопроцентно циклистское, предполагало многократное — как в прошлом, так и в будущем — «вечное возвращение», полное повторение вплоть до мельчайших деталей. Размеренный распорядок этого предопределенного судьбой мирового круговорота человек изменить ни в чем не властен, несмотря на все свои усилия; остается ему подчиняться — ducunt volentem fata, nolentem trahunt. В подобных условиях применение прошлого опыта к будущему тоже оказывается бесполезным. Историописание возникает где-то на стыке циклистского и линейного пониманий развития общества. В самой упрощенной форме можно сказать, что в целом история понималась как чередование циклов, но в рамках каждого цикла время для греков имеет линейную направленность (чаще регрессивную, чем прогрессивную).