II. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И РАЗВИТИЕ ДРЕВНЕГРЕЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ В ЭПОХУ

Широко известны принципиальные отличия древнегреческой цивилизации от цивилизаций древнеближневосточных стран. Географические и исторические предпосылки исключили возможность появления здесь большого централизованного государства абсолютистско-монархиче- ского типа, какие сформировались в регионах Нила, Тигра и Евфрата. В Древней же Греции образовались небольшие города-государства, именуемые полисами. Период интенсивного формирования в них цивилизации и культуры, который для нас теперь максимально важен, — эпоха так называемой архаики 8 — 6 вв., часто именуемая в исторической науке гомеровским обществом. Именно тогда в условиях изживания родоплеменных отношений возникали полисы, занимавшие небольшие территории, населенные несколькими десятками тысяч жителей. Сельское хозяйство, располагавшее железными орудиями (отсутствовавшими в Египте и Шумеро-Вавилонии), дополнялось в городах все более дифференцированным ремеслом. Труд свободных граждан полисов все в большей мере сочетался с трудом рабов, главным образом иноземцев негреческого происхождения. Нарастало различие между физическим и умственным трудом. Развивалось и дифференцировалось ремесло. Обмен материальными благами рождал все более интенсивную торговлю.

В этой связи необходимо напомнить о таком важнейшем компоненте полисной экономики, как появление монетных денег. В ближневосточных странах торговля тысячелетиями происходила путем прямого обмена потребными вещами — скотом, хлебом, орудиями, а затем и предметными деньгами — металлическими слитками, изделиями из них в виде колец и т. п. В древнегреческом мире до появления монеты эквивалентами обмена бывали быки (волы), медные и железные бруски. В 7 в. сначала в малоазийской Лидии, затем в более значительных масштабах в тех древнегреческих полисах, где особенно процветало ремесло и торговля, появилась и чеканная золотосеребряная монета, как и золотая, с фиксированным весом и полисным знаком, ее удосто- веряющим. Обмен благами, да еще посредством денег, — один из существенных факторов рационализации жизни.

Таковы схематически прописанные важнейшие материальные факторы древнегреческой цивилизации. Но подлинным ее «телом», как и повсюду, был, конечно, человеческий фактор. И здесь уже в рассматриваемую эпоху архаики, главными документами которой являются великие поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея», часто относимые историками ко второй половине 8 в., как затем и поэма Гесиода «Работы и дни», которую вместе с его же «Теогонией» обычно датируют первыми годами 7 в., констатируется наличие частной собственности в землевладении. Гомеровские поэмы свидетельствуют об особо значительных собственниках земли — эвпатридах, родовой знати, царях-басилеях, основных героях Троянской войны, в меньшей мере это касается сюжетов «Одиссеи». «Работы и дни» Гесиода рисуют тяжелую долю крестьянина, обрабатывающего свой участок.

Развитие городской жизни в условиях полисов многократно усилило роль частной собственности, теперь нередко связанной уже и с обладанием деньгами. Уже в эпоху архаики, особенно к концу ее, в полисах углублялась и обострялась борьба ремесленно-торговых слоев и эвпатридов, владевших большими земельными наделами и возглавлявших полисы. Эта ожесточенная и усложнявшаяся борьба, в которой все более активное участие принимали городские «низы», стимулировала выравнивание прав свободных граждан полисов.

Динамизм общественной жизни, весьма характерный для общественной жизни полисов, резко отличал ее от застойности социальных порядков в Египте и Шумеро-Вавилонии, где классы скорее были кастами, а города, будучи больше административными и религиозно-культовыми центрами, не играли той стимулирующей роли в экономической и духовной жизни, как это произошло в древнегреческих полисах.

Гесиод в своей поэме «Работы и дни», насыщенной в отличие от поэм Гомера крестьянской, «простонародной» тематикой, весьма впечатляюще нарисовал, как индивидуализирующее начало частной собственности глубоко разложило тогда не столь давнее общинное сознание. «Ныне богатство для смертных самою душою их стало»; «зависть питает гончар к гончару и к плотнику плотник; нищему нищий, певцу же певец соревнует усердно» (686, 25 — 26, пер. В. Вересаева).

В таких условиях закономерно развивался дух соревнования. К тому же это было естественно в эпоху, когда военные столкновения между полисами были одним из определяющих компонентов жизни, а война с негреческими народностями, часто вплетавшаяся в торговую деятельность с ними и тем более необходимая для приобретения рабов, породила и спортивные состязания. Самыми знаменитыми были Олимпийские игры, возможно, начавшиеся уже в догомеровские времена, в 776 г., как это устанавливает традиция (зафиксированная в 4 в.). Существовали и другие, менее значительные спортивные соревнования (агон). Они начались в Олимпии благодаря усилиям тогдашних эвпатридов, аристократов, особенно активных участников военных дел, обычно 43

возглавлявших их. На этих соревнованиях они демонстрировали свои «доблести» (арете), стремясь к закреплению руководящих ролей в обществе. Но в дальнейшем, по мере демократизации полисной жизни, открывались все большие возможности для участия в играх и рядовых граждан полисов — в принципе всех, за исключением рабов. Венок из оливковых или лавровых ветвей — основная награда победителям в разнообразных соревнованиях. Как известно, во время Олимпийских игр, проводившихся в честь Зевса и происходивших на Пелопоннесе, куда прибывали толпы изо всех полисов, исключались всякие военные столкновения между ними. Граждане — не только участники, но и «болельщики», стекавшиеся на эти игры, — ощущали себя единым народом. Агонистику не следует понимать как только спортивную соревновательность. В сущности, она стала пронизывать и другие стороны духовной культуры, что будет очевидно из дальнейшего.

Как подчеркнуто в предшествующих разделах, интеллектуальное содержание цивилизаций невозможно без письменности, фиксирующей его важнейшие аспекты.

В крито-мекенской, еще догреческой, а затем и в греческой (ахейской) цивилизации уже во 2 тысячелетии существовала слоговая письменность. Частично расшифрованная, она, однако, немного дает для понимания тогдашней цивилизации и тем более культуры. Решающую роль сыграла та алфавитная письменность, которую обычно относят уже к началу 1 тысячелетия. Истоки этой письменности заключены в шумеро-вавилонской культуре. Выше отмечалось, что схематизация и символизация пиктографической письменности привели к клинописи. Финикийская же культура довела ее до алфавитной формы. Некоторые тексты, написанные этим алфавитом, относятся к 13 в. Финикийский алфавит и был заимствован древнегреческими грамотеями — один из важнейших примеров взаимодействия культур. Для названных грамотеев такое заимствование было поворотным. Несколько изменив начертание финикийских букв, они вместе с тем ввели гласные знаки, отсутствовавшие в финикийском алфавите.

Невозможно переоценить громадную роль алфавитной письменности для дальнейшего прогресса древнегреческой цивилизации и культуры. Такая письменность усиливала познавательные стремления мысли. Тем более что различные памятники социальности и культуры получили возможность письменной фиксации, способствовавшей расширению и углублению творчества.

Напомним здесь также, что рационализирующая и интеллектуази- рующая суть древнегреческой цивилизации в огромной степени была усилена появлением здесь фиксированного, писаного права, трансформировавшего и дополнявшего право обычное, неписаное. Выше была отмечена морально-социальная роль кодекса Хаммурапи, как и многообразных морально-социальных аспектов некоторых ветхозаветных книг. Но громадная роль последних проявилась в последующие века, когда появилось христианство, сами же древнееврейская цивилизация 44 и государственность по приговору истории не приобрели значительных

масштабов ни в npocrpaHCTBef ни во времени (учитывая эфемерность древнееврейских государств, разрушавшихся соседями).

Древнегреческая же цивилизация во многих полисах в ряде первостепенных аспектов получила органическое выражение в юридически сформулированной законности. Наиболее представительны здесь Афины. Жестокие законы Драконта, охранявшие частную собственность и в известной мере личную безопасность, были составлены в 621 г. Еще до этого события наследственные цари-басилеи потеряли верховную власть и стали выборными архонтами-начальниками, правителями. К началу 6 в. и в конце его развернулась законодательная деятельность Солона и Клисфена, в результате которой произошло дальнейшее экономическое и политическое разрушение родового строя и его пережитков, укрепление гражданского общества, распадавшегося на различные классы среди свободных, расширение принципа выборности в различные полисные институции. Принцип закона (nomos) стал определяющим фактором в жизни полиса.

Важнейшие мировоззренческие аспекты древнегреческой мифологии. Первые документы мифопоэтической мысли древних греков — «Илиада» и более поздняя «Одиссея», как считают теперь историки античной литературы, уже в 8 —7 вв. частично, если не полностью, получили письменную фиксацию. Действительно, весьма трудно допустить, чтобы столь большие и сложные поэтические произведения могли полностью поместиться в самой обширной памяти, пускай и опиравшейся на весьма устойчивую и длительную фольклорную традицию. Кроме того, при известной гипотетичности авторства Гомера (особенно в отношении «Одиссеи») эпохальна их соотнесенность с конкретным автором, чего, например, мы не имеем в отношении «Гильгамеша», что свидетельствует об огромном прогрессе индивидуально-личностного начала в древнегреческой духовной культуре.

Для выявления мировоззренческой наполненности древнегреческой мифологии не менее, если не более, важны совсем небольшие по сравнению с «Илиадой» и «Одиссеей» поэмы Гесиода «Теогония» и «Работы и дни».

Четыре эти поэмы, произведения перезрелой мифологии, содержащие значительные предфилософские идеи, можно считать, итожили многие образы и сюжеты предшествующих веков и тысячелетий крито-микенских цивилизаций и родового общества различных древнегреческих племен. Конечно, наши представления о древнегреческой мифологии основаны не только на этих четырех поэмах, но и на множестве их «продолжений», «дополнений» и интерпретаций, писавшихся в продолжение всей Античности, при этом не только на греческом, но и на латинском языках, поскольку римская мифология стала вариантом греческой. Ни одна из предшествующих древневосточных мифологий не имела столь многообразных и многовариантных отражений цивилизаций и культур, как в древнегреческой мифологии. Эволюция ее сюжетов и образов, «облагороженных» в эпоху классики пятого и по- 45

следующих веков, устанавливается по множеству рудиментов, отзвуков предшествующих тысячелетий. Образы и сказания древнегреческой мифологии давно стали широко распространенным компонентом духовной культуры не только европейского человечества. Здесь мы упомянем лишь некоторые ее фрагменты и образы, имеющие наиболее значимое мировоззренческое содержание.

Для мировоззренческой «археологии» древнегреческих мифопред- ставлений более всего дает Гесиодова «Теогония». Здесь совершенно очевиден архаичный и дисгармоничный органицизм ее древнейших мифообразов. Исходное биоморфное начало теокосмогонического процесса, «широкогрудая» Гея-Земля, минимально антропоморфизирова- на — не внешне, а, так сказать, внутренне, ибо этой вселенской матери приписывается некоторая чувственно-психологическая глубина, наличие отдельных мыслей. Гея способна к самопорождению. Мифообразы великой матери — древнейшие у всех народов. Многообразные аналогии с женским организмом — одна из определяющих черт мифологического органицизма. Некоторые историки говорят о матриальности и матри- архатности как его социальной характеристике (Ф. Грейвс, А. Лосев). Способность же к самопорождению возникала в результате неясности действительных причин зарождения.

Первое дитя Геи — «звездное небо», горизонт которого точно совпадает с горизонтом земли. Это уже мужское начало — oyranos (по-гречески мужского рода). Земля и небо — главная органистиче- ская, космическая бинарная оппозиция. Женско-мужское содержание исходного органицизма подчеркнуто в поэме и тем, что среди первых божественных образов появился «Эрос сладкоистомный» — космическая энергия любви, перед которой бессильны не только люди, но и боги. Взаимодействие Земли и Неба производит последующее космообразова- ние. Это —минимально персонифицированные или только названные — глубокий Океан, «бесплодное море» (Понт), горы. Они трактуются как божественные существа, титаны (всего их шесть братьев и столько же сестер), к поколению коих относятся чудовищные сторукие и пятиде- сятиголовые гекантонхейры, могучие одноглазые великаны-киклопы. Все они — зооморфные существа, далекие от земледелия, олицетворяющие разрушительные стихии природы и сохраняющие в своем облике черты примитивной, полуживотной жизни доисторического человечества, когда огромную роль играла грубая физическая сила. Эту фазу греческой мифологии иногда именуют хтонической («земляной»). Определяющим для нее является стихийный процесс порождения зоо- и антропоморфных существ, обычно в результате браков, как Нил от брака Океана и Тефиды, — но нередко и спонтанно. Широко известны такие чудовищные существа, как Тифон, Ехидна, Химера, горгона Медуза, Кербер, Сфинкс, Сирены, Кентавры. Для хтонического зооморфизма особенно показательны образы змеев, драконов, как это было и в древневосточных мифологиях. Становясь даже образами литературы, они продолжали олицетворять загадочность природы и человеческой жизни.

Божественных и богоподобных существ, соотнесенных с многообразными явлениями природы и человеческой жизни, так много, что Гесиод, как бы устав их называть в «Теогонии», признается, что «всех имен их назвать никому из людей не под силу» (369).

Здесь следует вспомнить, что в отличие от древнеегипетской, шумеро- вавилонской, древнееврейской и иранской цивилизаций, где идеологическая роль жрецов как служителей культа, веками отрабатывавших религиозную догматику и устанавливавших какую-то определенность мифообразов, была определяющей, в древнегреческих полисах жрецы не играли большой роли, поскольку каждый гражданин полиса мог осуществлять те или иные элементы культа. Догматика политеизма была здесь весьма расплывчатой, а многовариантные мифы весьма часто становились материалом литературно-поэтического осмысления. Сама многовариантность выражала этиологическую компоненту древнегреческого мифа, отражавшего все усложнявшиеся активность и многосторонность человека, требовавшие своего объяснения. Поэмы Гомера имели огромный авторитет во всей Античности, но они воспринимались именно как художественные, а не сакральные документы, что рождало критическое отношение к ним уже у самого их автора и тем более в дальнейшем.

Варварское начало весьма присуще поколению богов — титанов во главе с Кроном, лишившим власти своего отца Урана, оскопив его по наущению матери Геи. Их облик, однако, уже менее зооморфен, хотя и они символизируют прежде всего стихийность природы. Только последнее поколение олимпийских богов во главе с Зевсом приобрело максимальную антропоморфность, о чем мы судим в особенности по великолепным скульптурам классической и эллинистическо-римской эпох. Но и это завершающее поколение богов, как «волоокая» Гера и «совоокая» Афина, сохраняет многие рудименты зооморфности. Оборотничество же, многообразные превращения олимпийцев — ив первую очередь самого Зевса — в животные и растительные образы, следует трактовать как воспоминания об их тысячелетней родослрвной, хотя те же образы возникали как приемы литературного символизма.

Понятие любого бога с необходимостью заключает в себе способность к сверхъестественным действиям. Как и вечность нестареюшей жизни, они отделяют абсолютной чертой богов от людей. Говоря о чудесах, творимых богами, можно напомнить об их способности преодолевать огромные расстояния со скоростью мысли. При временном их превращении в животных и в растения боги не теряют своей антропоморфной сути. Если их идеально-скульптурная антропоморфность — явление зрелой цивилизации, то «Илиада» и «Одиссея» насыщены психологической антропоморфностью небожителей. Подобно людям, они нередко здесь высокомерны, и тщеславны, и жадны, и лживы, и завистливы, и коварны. Впрочем, иногда утверждается и моральное превосходство богов (например, Ил., IX 497 — 498). Антропоморфизация олимпийцев, их 47

максимальное приближение к людям иногда приводит автора «Илиады» к обрисовке комических ситуаций, оказываться в которых им совсем не подобает, но в которые тем не менее попадает даже сам Зевс. Но в этих случаях перед нами начало процесса демифологизации, предвещающей критичность будущей философии.

Однако теперь необходимо еще раз подчеркнуть, что при всей насыщенности образов олимпийских богов природной стихийностью в них преобладает уже человеческо-социальная содержательность. Эпохальным мифофактом стала здесь борьба Зевса с титанами, затем с гигантами и змеедраконом Тифоном, концентрировавшими в своих образах сверхчеловеческую неуемность хтонических сил. Эта многолетняя борьба обрисована в «Теогонии» как геологическая ожесточенность и даже катастрофа, закончившаяся торжеством антропоморфных богов во главе с Зевсом и низвержением хтонических противников во главе с отцом олимпийцев Кроном в сумрачный Тартар. Торжество олимпийцев ознаменовало гармонизацию представлений о космической, земной, человеческой и социальной реальности.

Кровно-родственные отношения связывают не только олимпийцев, но и огромное, если не бесчисленное, множество божеств, далеких от их сияющей обители. Сколь бы ни увеличивалось это число в вековых процессах мифотворчества, вновь появляющиеся существа или переосмысляемые старые увязывались с прежними или между собой различным кровным родством. Сами же олимпийцы, как уже отмечено, состояли в кровном родстве с побежденными ими титанами, а по существу, все они происходили от Геи-Земли и Урана-Неба. Олимп, лесистый, самый высокогорный массив Греции, вершина которого была всегда покрыта снегом (но там же находился и таинственный дворец Зевса), с низины представлял как бы слиянность земли и неба. Поэтому все божественные существа древнегреческой мифологии, имевшие прямое или косвенное отношение к тому дворцу, в своей совокупности образовали в принципе единую кровно-родственную общину.

Здесь выявляется тотальная особенность мифологического мировоззрения, мыслительный вектор которого направлен от образов максимально общих и весьма аморфных к образам все более частным, определенным и конкретным. Сам Зевс, верховный бог, каким он стал уже у Гомера и Гесиода, в дальнейшем все более укреплял свою власть, а по мере этого укрепления все более четко выявлялась определенность функции Геры, супруги Зевса, как богини наиболее устойчивого брака, Афродиты — любви и красоты, Афины — мудрости и упорядоченной войны, в отличие от Ареса как бога дикой и жестокой воинственности, Аполлона — просветленной духовной деятельности и т. д. Конечно, функции этих и множества других богов многозначны и многовариант- ны, что отражало усложнение деятельности человека по отношению к природе и тем более их отношений между собой.

Функции богов в своей усложняющейся совокупности объясняют, таким образом, все увеличивающееся многообразие связей в природном и человеческом мире. Эти функции антропоморфных богов принято именовать термином социоморфизм. В мифологическом мировоззрении он выступает в своей простейшей форме объективации кровно-родственных отношений. Так, в принципе единый космос, состоящий из неба-земли, водной и подземной стихий, управляется Зевсом, Посейдоном и Аидом, поделившими между собой наследие отца своего, Крона, и управляющими своими регионами. Однако их единство поддерживается владыкой Олимпа, дворец которого время от времена вынужден посещать Посейдон и даже Аид. Более частное проявление социоморфизма — близость Солнца и Луны, олицетворяемая всевидящим божеством Гелиосом и его сестрой (женой, дочерью) Селеной. Социоморфическое осмысление самого человека заключено, в частности, в образах братьев-близнецов Гипноса, олицетворяющего сон, и Танатоса, представляющего смерть.

Роль Зевса весьма важна и в качестве социально-культурного устроителя. Правда, в этом качестве «отец бессмертных и смертных» (Теог., 457) проявляет себя не столько как креационистское, сколько как органицистское начало. Любвеобильный, он непрерывно изменяет основной своей супруге-сестре Гере, и каждая его связь приводит к появлению не только конкретно-антропоморфных богов и героев, но и лишь формально олицетворенных принципов цивилизации и культуры. Так, вторая его супруга Фемида — одна из титанид и, следовательно, как бы тетка нового «отца богов» — рождает Гор (Ор) — трех богинь, ведающих не только сменой времен года, но и важнейшими установлениями коллективной, в сущности, уже полисной жизни. Об этом говорят сами имена божественных сестер — Евномия (благозаконие), Дике (справедливость) и Эйрена (мир). Они — главные помощницы Зевса в поддержании порядка и справедливости среди людей. Детьми того же брака стали и богини судьбы Мойры, о которых в дальнейшем мы скажем особо.

К сходному результату привел и «брак» Зевса с другой титанидой, Мнемосиной, богиней памяти. Плодами «девяти ночей» (Теог., 56) их связи стали девять муз (moesai — букв, мыслящие): Клио, зачинательница истории (первоначально — вдохновительница героической жизни), Мельпомена — вдохновительница трагедии, Терпсихора — танда, Урания — астрономии и другие музы.

Широко известны и герои древнегреческой мифологии — сыновья богов и смертных женщин (или наоборот). В шумеро-вавилонском комплексе известен лишь один герой, соединивший в своем существе человеческое начало с божественным, — Гильгамеш. В греческой их много. Смертные существа, как и все люди, они выражают возрастание и огромное напряжение человеческой деятельности в рождавшейся: древнегреческой цивилизации.

Самый известный из героев, прославляющийся во всей Греции (а затем и в Риме), — Геракл. Из двенадцати его подвигов особенно символичен первый, когда Геракл, обманув Атланта (или убив дракона- хранителя), добывает золотые яблоки Гесперид. Яблоки эти гарантируют вечную юность — несбыточная мечта всех людей (впрочем, по более

позднему Аполлодору, II в., Афина вернула эти яблоки на их постоянное место). Символичен и 12-й подвиг, совершая который Геракл не только укрощает Кербера, чудовищного хранителя подземного царства Аида, но в схватке наносит рану и ему самому. Геракл — единственный из героев, кому Зевс дарует бессмертие, подняв его на Олимп и выдав за него свою «законную» дочь (от Геры) — богиню юности Гебу. Геракл принадлежал к тем героям (сыновьям Зевса, как Персей и другие), которые были весьма близки к самим богам и удостаивались персональных культов.

Среди героев были и многие цари. Один из них — Диомед, который в «Илиаде» дважды поднимал руку на богов, ранив свирепого Ареса и его любовницу Афродиту. Афинский царь Тесей многими считался вполне историческим лицом (биография Плутарха). Поздний герой Дедал — просто искусный умелец, строитель и художник. В классическое время посмертно причисляются к героям некоторые выдающиеся люди (например, великий трагик Софокл).

Отрицательными героями становятся те, кто злостно противостоит богам. Особенно известен из таковых Сизиф (по одному из мифов — отец Одиссея) — изощренный хитрец, обманувший Персефону и сумевший покинуть царство Аида. Посланного за ним бога смерти Танатоса Сизиф не только обманул, но даже заковал в цепи, в результате чего на земле в течение нескольких лет люди не умирали. Попав в Аид уже навсегда, Сизиф обречен там на труд, тяжесть которого прямо пропорциональна его бессмысленности. Наказание это символизирует тщетность нарушения установлений богов. Сходно наказан и Тантал, тоже позволивший себе обманывать олимпийцев.

Обращаясь от темы героев к проблеме человека как природного существа, исследователь мифологических сюжетов встречается, конечно, с различными вариантами его происхождения и его «структуры». Ахейское племя мирмидонян, сражавшееся под Троей, этимологией своего имени (myrmex — муравей) свидетельствует о тотемистических следах представлений о человеке, следовательно, об их органицизме. Но поскольку образы древнегреческой мифологии многообразно переосмыслены и тем более созданы в условиях все более углублявшейся цивилизации, в представлениях о возникновении людей преобладают креационистские. Так, даже мирмидоняне, по Овидию, трансформированы из муравьев в людей Зевсом, чтобы заселить остров Эгину.

Тема человека природного и тем более цивилизованного весьма тесно связана со сверхисторическим образом Прометея. Он как бы соревнуется с Зевсом в борьбе за человека. Но это уже философская тема, которой мы коснемся позже. Здесь лишь заметим, что в древнегреческой мифологии нет однолинейных представлений о Прометее как благодетеле людей и о Зевсе как только их враге. С одной стороны, Прометей как отец Девкалиона и его жены, своей племянницы Пирры, предупредил их о грядущем потопе (отзвук шумеро-вавилонского и еврейского мифов), которым Зевс решил погубить человеческий 50 род. Отсюда древнегреческий ковчег — гора Парнас (или Этна) как

спасительница этих детей Прометея, его научение их способу нового возрождения исчезнувших людей. Здесь креационистский элемент смешан с органицистским, ибо камни, бросаемые Девкалионом и Пиррой через голову и превращавшиеся в людей, суть «кости праматери», т. е. камни — частицы всеобщей прародительницы Геи-Земли. Хтоническая субстанция не может исчезнуть.

С другой стороны, порядок, приобретаемый в условиях социальности, и тем более совесть и сфера моральности оказались даром не Прометея, а самого Зевса (утверждается уже в «Теогонии»). Сыновья Зевса Минос, Радамант и Эак, благочестивые герои, становятся судьями душ умерших в подземном царстве Аида. С развитием полисной, а затем и монархической государственности в эллинистическую эпоху роль верховного древнегреческого бога (ставшего и древнеримским) как вседержителя социального порядка, от которого неотделим и моральный, достигает своего максимума. Уже в гесиодовых «Работах и днях» подчеркнуто, что «Зевсово око все видит и всякую вещь примечает» (267). И все же верховный бог Античности, окруженный другими олимпийцами, которым он поручает различные более частные — но первостепенные для человеческой жизни — функции, не достигает уровня, так сказать, стопроцентной монотеистичности, какую приобрел еврейский Яхве, ставший в конечном итоге единственным христианским богом.

В олимпийскую организованность, порядок и спокойствие уже в послегомеровские времена ворвался неистовый культ Диониса. Первоначально он был рожден смертной женщиной от Зевса в качестве героя, но затем стал единственным из них, кого отец еще при жизни произвел в боги. В действительности же древние и весьма обильные растительно- зооморфные ипостаси этого божества в его оргиастических, «пьяных» культах вырывали человека из сдержанности цивилизации, пробуждая в нем полузаснувшие, затаенные инстинкты. Широкая распространенность этого культа обычно расценивается как его демократическая наполненность, противопоставляемая аристократической сдержанности, мерности и благоразумию, внушаемым культом Зевса и его олимпийских сподвижников (Аполлон —Дионис). Но значение дионисийских культов не только в этой их социальной противоположности, а еще больше в том, что они освобождали иррациональную стихию человеческого существа.