Представители старого философского поколения, руководившие философской мыслью последние десятилетия минувшего столетия и философски воспитавшие народившийся XX век, мало-помалу начинают покидать нас. Паульсен, Керд, Токко, Либман, Дильтей, Фулье, Шуппе, Липпс один за другим сошли с земной арены.
Теперь пришла очередь и Виндельбанда. Вильгельм Виндельбанд был последние два десятилетия одним из самых деятельных и живых центров философской 1 Родился в 1848 г., был профессором в Цюрихе, Фрейбурге, Страсбурге и Гейдель- берге. Перу Виндельбанда принадлежат следующие произведения: «Die Lehre vom Zufall» (1870); «Ueber die Gewissheit der Erkenntnis» (1873); «Ueber den gegenwartigen Stand der psychologischen Forschung» (1876); «Ueber die verschiedenen Phasen der kantischen Lehre vom Ding an sich» (Vierteljahrschrift fllr wissenschaftliche Philosophie. 1877. Bd 1, 2); «Geschichte der neueren Philosophie». 2 Bd (1878—1880. 5 Aufl. 1911); «Praludien» (1884. 5 Aufl. in 2 Bd. 1915); «Beitrage zur Lehre vom negativen Urtheil» (Strasburger Abhandlungen zur Philosophie. 1884); «Geschichte der alten Philosophie» (1883. 3 Aufl. 1912); «Fichtes Idee des deutschen Staates» (1890); «Lehrbuch der Geschichte der Philosophie» (1892. 6 Aufl. 1912); «Geschichtswissenschaft und Naturwissenschafl» (1894. 3 Aufl. 1904); «Gedenkrede auf Kaiser Wilhelm I» (1897); «Vom System der Kategorien» (Philosophischen Abhandlungen. 1900); «Platon» (1900. Aufl. 1919; в cep. Fromman’s Klassiker); «Logik» (Die Philosophie im Beginn des 20 Jahrhunderts I, 1904. 2 Aufl. 1907); «Ueber die Willensfreiheit» (1904. 2 Aufl. 1905); «Nach hundert Jahren» (Zur Kants Gedachtnis. 1904); «La science et Phistoire devant la logique contemporaine» (Comptes rendus du Ill-me Congas de philosophie. 1904); «Kant und seine Weltanschauung» (1904); «Geschichte der Philosophie» (Philosophie im Beginn des 20 Jabrhunderts II. 1905. 2 Aufl. 1907); «Schillers transcendentaler Idealismus» (1905); «Die Philosophie im deutschen Geistesleben des 18 Jahrhunderts» (1909); «Die Wille zur Wahrheit» (1909); «Die Emeuenmg des Hegelianismus» (Sitzungsberichte der Heidelbergischen Akademie der Wissenschaften I. 1910); «Kulturphilosophie und transcendentaler Idealismus» (Logos. 1/2. 1910); «Ueber den Sinn und Art des Phanomenalismus» (Sitzungsb. d. Heidelb. Akademie d. Wissenschaften. III. 1912); «Die Principien der Logik» (Encyclopadie der philosophischen Wissenschaften. 1912. Bd 1); «Die Hypothese des Unbewussten» (1914); «Einleitung in die Philosophie» (1914). Сочинений или статей, посвященных специально учению Виндельбанда, в иностранной литературе как будто не существует. На русском языке см. статью Б. А. Кистяковского «В защиту научно-философского идеализма» («Вопросы философии и психологии». LXXXVI), книгу H. Бердяева «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» (1901) и статью Б. Яковенко «К критике теории познания Риккерта» («Вопросы философии и психологии». XCIII. С. 379 и сл.). 474 Б. В. ЯКОВЕНКО работы. Можно даже сказать, что в широком смысле он является наиболее известным и характерным представителем современной философской жизни вообще. Его философская деятельность была чрезвычайно разнообразна, его мысль не уставала следить за нарождающимися новыми философскими веяниями, его известность собирала в его аудиторию слушателей и из далекой Сибири, и из не менее далекой Америки, его труды переводились на различные языки, его сочинения выходили во все новых и новых изданиях. И во всей этой многообразной деятельности просвечивала одна определенная мысль, одна определенная философская концепция, с годами, конечно, пополнявшаяся, уплотнявшаяся и корригировавшаяся, но по сущности своей остававшаяся все время одною и той же философией критического идеализма. I В лице Виндельбанда в могилу сошел прежде всего самый выдающийся историк философии последнего пятидесятилетия. Его двухтомная «История новой философии»,' охватывающая развитие философской мысли от Декарта до Гербарта, есть лучшее трактование по этому предмету, которое мы имеем. Ни одно из изложений этого периода, за исключением, пожалуй, несколько устаревшего труда Эрдмана,2 не соединяет в себе стольких качеств и достоинств: такой ясности мысли, не чуждающейся наиболее трудных сторон трактуемого предмета, такой краткости изложения, не забывающей, однако, ничего важного и существенного в трактуемых философиях, редкой точности передачи, указывающей на глубокое знание источников, и подлинной образности и красоты языка, которыми блещут произведения Виндельбанда. При этом в обоих томах, можно смело сказать, нет ни одной трафаретной строки, ни одной просто позаимствованной из историко-философского обихода мысли, но каждая из трактуемых философских систем самостоятельно продумана от начала и до конца и представлена в более или менее оригинальном освещении, проявляющемся то в истолковании основных идей, то в интерпретации второстепенных и детальных частностей. К этому присоединяется еще то важное обстоятельство, что Виндельбанд трактует постепенное развитие философской мысли в новое время в тесной связи с духовно-культурным развитием человечества вообще. Это дает, с одной стороны, гораздо более правильное и точное представление и об отдельных трактуемых системах, 1 «Geschichte der Philosophie» (2 Bd. 4 Aufl. 1911) (есть русский перевод под ред. проф. А. Введенского в 2-х тт. СПб., 1902—1908). 2 Erdmann Ed. Grundriss der Geschichte der Philosophie. 2 Bd. 4 Aufl. 1896. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 475 и о философии вообще, а с другой — позволяет судить о взаимоотношениях и взаимовлияниях между различными областями человеческой культуры. Философия перестает, таким образом, казаться заоблачной, безжизненной, сухой, и наоборот, предстает перед взором читателя во всей своей жизненности и тесной связи с наукой, искусством, религией, политикой и общественной жизнью. Большинством этих достоинств отличается и книга Вин- дельбанда, посвященная изложению древней философии.1 И здесь обнаруживается самостоятельность подхода, точность изучения, широта культурного охвата, ясность и образность языка. Тем не менее это произведение Вивдельбанда никак не может быть поставлено в один ранг с предшествующим, и это объясняется особенными условиями обработки древней философии. А именно: она требует гораздо большей специализации, чем все другие периоды, и притом специализации филологической и исторической. В этом отношении пальму первенства, бесспорно, сохраняет за собою Целлер, замечательные труды которого и дают лучшее изложение истории древней философии. Но помимо этих двух трудов, посвященных более или менее обстоятельному изложению отдельных периодов истории философии, Виндельбанд написал еще общий курс, охватывающий все ее эпохи и периоды и выпущенный им под заглавием: «Учебник истории философии».3 Этот труд составляет наибольшую славу Виндельбанда и делает его прямо-таки самым замечательным историком философии. Тут он резко изменяет обычный метод исторического изложения философии, руководствующийся главным образом хронологическим порядком и отводящий слишком много места биографическому материалу, и ведет изложение в духе культурно-философской науки, видя в истории философии один цельный процесс, вдохновляемый определенными идеями и задачами. «История философии, — говорит он, — есть тот процесс, в ходе которого европейское человечество запечатлело в научных понятиях свое миросозерцание и жизнепонимание».4 И потому его учебник дает прежде всего и главным образом «историю проблем и понятий», т. е. поистине историю философии, а не историю философов. Притом, однако, Виндельбанд никогда не забывает за понятиями фактов, никогда не подавляет стройной конструкцией живой исторической действительности. В этом-то 1 «Geschichte der alten Philosophie* (3 Aufl. 1912). Есть два русских перевода: под ред. проф. А. Введенского и М. М. Рубинштейна. 2 Очень хорош также труд Бёрнета «Early Greek Philosophy*. 3 «Lehrbuch der Geschichte der Philosophie» (6 Aufl. 1912). Есть устаревший русский перевод Рудина. 4 Lehrbuch der Geschichte der Philosophie. 5 Aufl. 1912. S. 8. 476 Б. В. ЯКОВЕНКО и сказывается незаурядность и исключительность этой замечательной книги, что общая схема изложения, в ней взятая за основание, есть в то же время и стержень самого конкретного историко-философского процесса. Таким образом, Вивдель- банд избегает ошибки Гегеля, который так же схематически насильствен в своей истории философии, как и в своих систематических конструкциях всего сущего. Виндельбанд — первый историк философии, открывший живую историко- философскую схему. И потому он, собственно, первый историк философии вообще в прямом и точном смысле этого слова. II В лице Виндельбанда сходит со сцены один из вожаков того философского движения, которое в начале семидесятых годов минувшего столетия кликнуло властный клич: назад к Канту! * Это движение сосредоточилось сначала на точном изучении кантовской буквы и восстановлении подлинного смысла его учения, позабытого за теми оригинальными преобразованиями, которые ему дали его великие ученики, и за наступившим вскоре после Гегеля философским безвременьем. Правда, в смысле филологического изучения Канта Виндельбанд сделал немного: его перу принадлежит лишь одно небольшое детальное исследование о кантовской философии, само по себе хотя очень ценное, но никаких важных разоблачений в кантотолкование не вносящее.1 Зато Виндельбандом дано в высшей степени ценное и своеобразное изложение учения Канта в его целом.2 Он представляет систему Канта как идеалистический нормативизм, противопоставляющийся антропологизму, генетизму и психологизму, так старательно навязываемому ей многими интерпретаторами из противников учения Канта. Под мастерским пером Виндельбанда тут сразу падает вся эта путаница кантовской терминологии, еще связанной тесно с докантовскими ассоциациями, и новое, небывалое еще ядро учения Канта становится самоочевидным и незабываемым. И самый строй кантовской системы Вивдель- банд передает совсем по-своему. Не в «Критику чистого разума» и не в «Критику практического разума» стремится он переложить идейный центр всего построения, а в «Критику силы суждения», которая является как бы куполом всего здания, венчающим его и влагающим в него последний смысл. Но восстановление и интерпретация кантовской буквы привели очень быстро руководителей неокантианского дви 1 Ueber die verse hi edenen Phasen Kantischen Lehre vom Ding an Sich // Vierteljahrschrift flir wissenschaftliche Philosophie. I. 1877. 2 Во втором томе «Истории новой философии». МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 477 жения к созданию новых учений, держащихся, конечно, крепко за свои кантианские базы, но в то же время во многом дающих новое освещение и разрешение основным проблемам философии. Не избежал этой естественной эволюции и Виндельбанд: перенеся основные идеи своего кан- тоистолкования на систематическую почву, он сделался родоначальником того особого разветвления трансцендентального идеализма, которое именуется обычно нормативизмом или телеологическим критицизмом. В кратких чертах философское credo этого течения можно формулировать следующим образом. Все отдельные науки занимаются рассмотрением того, что есть, бытия, данного, фактов. Философия своим исключительным предметом имеет не то, что есть, а то, что должно быть, долженствующее быть, заданное, идеалы, ценности. Философия есть наука о должном или ценностях. Она спрашивает не о том, какие естественные законы руководят такими-то и такими-то явлениями. Она спрашивает о том, существует ли и как возможна наука, т. е. такое мышление, которое, обладая всеобщей и необходимой значимостью, благодаря тому составляет истину; существует ли и как возможна мораль, т. е. такое хотение и действование, которое обладает всеобщим и всеобязатель- ным значением добра; существует ли и как возможно искусство, т. е. такое созерцание и чувствование, которое наделено обязательным и всеобщим значением красоты. Таким образом, в ней речь идет не о суждениях с фактическим содержанием, а об оценках, утверждающих должное, и притом об оценках абсолютных, непреложных и всепредполагаемых. Само собой разумеется, что утверждаемые в этих оценках ценности представляют собой нечто самодовлеющее, от утверждения и утверждающего независимое. Аксиомы логики или нравственные максимы, например, не зависят от человека или утверждения их высказывающего. Их значимость заключается в них самих и не может быть оправдана более уже ничем другим. Даже наоборот, все остальное получает свое оправдание только через них, только в них черпая свою силу. Релятивизм, сводящий все на факты и явления, подверженные постоянному изменению во времени, заключает бессознательное самоотрицание, так как, с одной стороны, тем самым он и свои собственные утверждения лишает какой-либо длительной цены, а с другой —подрывает значение своего закона всеобщей изменчивости, так как и этот закон может изменяться, т. е. всеобщая изменчивость может исчезать, давая место хотя бы частичной неизменности. Совокупность абсолютных оценок или норм составляет нормальное или всеобщее сознание, которое является тем идеальным пределом, к которому должно стремиться и невольно стремится всякое эмпирически-индивидуальное созна 478 Б. В. ЯКОВЕНКО ние.1 Не стремиться к нему человек не может, так как он составляет содержание его совести, будь то логическая, чисто нравственная или эстетическая — безразлично. В душе человеческой всегда живет в широком смысле нравственное хотение знать истину, совершать добро, созерцать красоту. Совершенным человеком был бы тот, чья деятельность всегда соответствовала бы нормам. Этот совершенный человек был бы вместе и абсолютно свободным человеком, так как все его жизнепо- ведение было бы определено должным, идеальным, общеобязательным и ни одно действие из его действий не происходило бы в силу чисто механического принуждения. Совершенный человек жил бы одною только совестью, действовал бы в силу одного только долга и стоял бы всегда над грубой и безжизненной причинностью. Ибо свобода это — «господство совести», повиновение разуму в силу разумности его и значимости.2 Таким образом, философия является в широком смысле этикой, наукой о совести, долге и свободе. Отправляясь от эмпирического сознания, она анализом добывает и устанавливает основные черты и формы абсолютных значимостей, т. е. нормального сознания. Но она является также и в узком смысле этикой, поскольку дело идет о практическом долженствовании, о нравственной совести. Основной формальный принцип нравственного поведения и морали гласит: выполняй свой долг. Содержанием же этой нравственной первоформы является смысл общественного существования, так как только в общественном организме как целевой, телеологической системе получает действительно общеобязательный смысл и каждый отдельный индивидуум, и каждое отдельное его дело. Перенесение смысла в самого индивидуума означало бы дробление этого смысла до бесконечности, т. е. уничтожение его. Всякое общество имеет своей нравственной задачей поднять в своих членах до ясного сознания свое духовное содержание и сорганизовать, согласно этому своему содержанию, весь строй своей внешней жизни. Нравственным долгом каждого общества является «сознание своей культурной системы».3 Устанавливая и утверждая таковую, отдельное общество осуществляет в своей исторической ограниченности абсолютно обязательные ценности, ценности добра и справедливости.
Сообразно этому материальный принцип этики гласит так: «Делай свое дело так, чтобы в том обществе, к которому ты принадлежишь, его общее духовное содержание достигало до сознания и пользовалось господством».4 1 См.: Praludien. 2 Aufl. 1903. S. 279. 2 Ibid. S. 279-286. 3 Ibid. S. 353. 4 Ibid. S. 354. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 479 Но истиной, добром и красотой исчерпывается еще не все содержание абсолютно ценного, равно как сверх науки, морали, права и искусства есть еще одна мощная культурная деятельность человека — религия. Эта деятельность возникает на почве антиномии между должным и необходимым, между абсолютными ценностями всех трех порядков и эмпирической действительностью и направляется на них все, как на царство святого. «Святое есть, стало быть, нормальное сознание истинного, доброго и прекрасного, пережитое как трансцендентная действительность», повелевающая человеком, ведущая его к преодолению упомянутой антиномии, гарантирующая ему ее грядущее преодоление.1 «В этом смысле совесть предполагает метафизическую реальность нормального сознания: эта реальность, как только мы дадим себе отчет в значимости абсолютных ценностей, является самым достоверным из наших переживаний, и именно в этом-то смысле нормальное сознание составляет святое».2 «Стало быть, в самой смене моей жизни неизменное, вечное обнаруживается в форме ценностного сознания».3 Поскольку человек оказывается определенным в своей совести чем-то запредельным, трансцендентным, постольку он религиозен. Он живет в разуме, а разум — в нем. Религия есть трансцендентная жизнь; самым существенным в ней является жизневыхождение за пределы опыта, сознание своей принадлежности к миру духовных ценностей.4 «Это возможно при помощи некоторой переформации и содержательного преобразования эмпирических функций; и задачею религиозной философии является дать систематическое изложение того, какую интенсификацию преиспытывают имманентные функции душевной жизни, будучи ставимы в течение трансцендентной жизни религии в связь со сверхэмпи- рическим».5 III Но систематическое дело Виндельбанда не ограничивается только таким общим наброском системы телеологического идеализма. Он является не только одним из главных руководителей этого философского течения, а также и инициатором целого ряда отдельных его существенных учений. Так, еще в самом начале его философской деятельности им была в высшей степени обстоятельно разработана проблема достоверности познания, установлена необходимость резко различать достовер 1 Ibid. S. 367. 2 Ibid. S. 366. 3 Ibid. S. 395. 4 Ibid. S. 367. 5 Ibid. S. 367-368. 480 Б. В. ЯКОВЕНКО ность субъективную и объективную, и сущность этой последней перенесена из мира явлений в сферу нормативного сознания. Ибо «логическая необходимость парит над репрезентативным процессом всех индивидуумов с априористической значимостью и в совершенной независимости от них и требует от них своего признания».1 Равным образом им самим обстоятельно исследовано и показано все принципиальное различие между критическим и генетическим методом, а соответственно и нормами и естественными законами. «Психологические законы суть принципы объясняющей науки, из которых должно быть выведено происхождение отдельных фактов душевной жизни... Законы же, преднаходимые нами в сфере нашей логической, этической и эстетической совести, не имеют ничего общего с теоретическим объяснением тех фактов, к которым они соотносятся. Они высказывают лишь то, какие свойства должны иметь эти факты для того, чтобы они могли быть с общезначимостью признаны как нечто истинное, доброе, прекрасное»,2 — вот та отчетливая формулировка, которою Вин- дельбанд в свое время очень помог уяснению и разрешению столь важной в современной философии проблемы психологизма. Далее следует отметить его попытку установить самостоятельность отрицательного суждения, как суждения именно, и наличность в процессе познания различных логических степеней достоверности. В связи с этим последним пунктом интересно его объяснение проблематического суждения или положения: «Оно содержит в себе полностью, — говорит он, — точно так же, как и вопрос, теоретический момент суждения, осуществленную связь представлений, но вместе с тем оно заключает в себе и прекращение оценки».3 И в учение о категориях Виндельбандом сделан немалый вклад, благодаря его оригинальному различению среди них двух порядков: категорий конститутивных и рефлективных. В первом случае категория имеет предметную значимость, во втором — только репрезентативную; в первом случае мыслимая в ней связь относится к «действительному» существу самих содержаний, во втором — эти содержания получают объединение лишь через посредство связующего их сознания для него».4 Прекрасным образчиком критического исследования является книжка Вандельбанда о свободе воли, в которой он тонко различает между свободой мотивов, свободой выбора и свободой нравственного сознания, только этому последнему при 1 Ueber die Gewissheit der Erkenntnis. 1873. S. 69. 2 Praludien. S. 257. 3 Beitrage zur Lehre vom negativen Urtheil // Strasburger Abhandlungen zur Philosophie. 1884. S. 189. 4 Vom System der Kategorien // Philosophischen Abhandlungen. 1900. S. 48. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 481 суждая подлинную свободу, мотивы же и выбор признавая в конечном счете несвободными и оставляя их всецело в сфере психической необходимости. Лишь «поскольку человек в состоянии достигнуть этой высшей цели нравственности, лишь постольку совпадают между собою нравственная свобода и свобода выбора. Тогда то, в чем полагает отдельный человек при выборе свою сущность, покрывается всецело нормативным понятием человечества вообще, которого требует нравственное сознание».1 Далее в высшей степени интересен общий очерк осново- начал логики, данный совсем недавно Виндельбандом. Он делит сферу логики на четыре части: феноменологию знания, формальную или чистую логику, методологию и теорию познания. Эта последняя занята вопросом об отношении объективной картины мира, доставляемой научным познанием, к самой абсолютной действительности мира. Между прочим Виндельбанд явственно признает проблему и исследование теории познания онтологическими и метафизическими2 и именует теорию познания критической метафизикой.3 Чрезвычайно сильна и ценна та часть этого очерка, в которой дана критика математической логики или логистики, поскольку эта последняя претендует на господство своей точки зрения в сфере логики. Эта претензия отвергнута у Виндельбанда импонирующим и фундаментальным образом: «Существуют, — говорит он, — логические принципы математики, но нет никаких математических принципов логики».4 Наконец, Виндельбанд является инициатором свеобразной методологии и классификации наук, соответствующей в точности его основному философскому credo. Виндельбанду принадлежит ясное и методологически обоснованное расчленение наук на естественные и исторические. «Опытные науки, — говорит он, — ищут в познании действительного либо общего в форме естественного закона, либо отдельного в виде исторически определенного образа; они рассматривают в одном случае всегда остающуюся себе равной форму, а в другом — однократное, в себе определенное содержание действительно происходящего. Одни из них суть науки закона, другие — науки события; первые учат о том, что всегда есть, вторые о том, что было однажды. Научное мышление — если только позволительно пустить в оборот новые искусственные термины — в одном случае номотетично, а в другом идиографично».5 1 Ueber die Willensfreiheit. 1904. S. 101. 2 Die Principien der Logik // Encyclopadie der philosophischen Wissenschaften. Bd 1. 1912. S. 49. 3 Ibid. S. 50. 4 Ibid. S. 33. 5 Geschichtswissenschaft und Naturwissenschaft. 3 Aufl. 1904. S. 12. 16 Б. В. Яковенко 482 Б. В. ЯКОВЕНКО Только такая классификация наук, базируемая на методе исследования, а не на предмете и содержании его, оказывается способна гарантировать истории самостоятельность отдельной науки. По предмету своему история ничем не отличается от любой естественной науки: их общим предметом являются факты действительности. И если даже считать, что история сосредоточивается преимущественно на фактах духовной действительности, то и этим она не будет отделена от естественных наук, так как духовными фактами интересуется также и целый ряд их, как-то: психология, социология, этнография и т. д. Классификация наук по предмету или содержанию неизбежно приводит к подчинению истории — психологии как общей базе всех духовных наук, к установлению так называемых исторических законов и т. д., т. е. к трактованию истории как одной из естественных наук, или же к лишению ее наличного в ней конкретного своеобразия. Таким образом, «различие между естественнонаучным исследованием и историей начинается только там, где дело идет о познавательном употреблении фактов»,1 о той цели, о том подходе, с которым познание обращается к их изучению. История по-своему научно преследует совсем иную цель, чем естественнонаучное мышление: она устремлена на изложение единичного, на созерцательность, она работает индивидуализирующим методом. И только в этом заключается ее действительная научная характеристика.2 IV Но помимо всех этих теоретических заслуг, о которых может судить любой его читатель, у Виндельбанда есть еще одна практическая, о которой знают только те, кому приходилось работать в непосредственном контакте с ним. В лице Виндельбанда мы потеряли замечательного академического оратора и не менее замечательного академического педагога. Быть может, не будет преувеличением сказать, что он превосходил в этом отношении всех своих выдающихся современ- ников-философов. Кому пришлось присутствовать на его лекциях, в особенности на лекциях, посвященных истории философии, у того никогда из памяти не изгладится эта стильная, мерная речь, 1 Ibid. S. 16. См. также соответствующий отдел в «Principien der Logik» (есть русский перевод, 1913). 2 Недавно выпущенное Виндельбандом «Einleitung in die Philosophie» (1914) не дает ничего нового по сравнению с прежними произведениями его. Но оно является более систематизированным очерком его взглядов и представляет собою едва ли не лучшее введение в философию вообще. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 483 никогда не прибегающая к резким эффектам, никогда не пускающаяся в шутливые штучки. Виндельбанд говорил всегда философски научно, именно настолько научно, насколько это нужно и подобает философии. Но вместе с тем он говорил всегда образно, красиво, отчеканивая и закругляя периоды, допуская в нужных местах строгий пафос, а иногда и повышая его до потрясающей высоты. Это последнее впечатление особенно производило его изложение философии Фихте, с которым он более всего чувствовал себя духовно солидарным. Зато на семинарских занятиях перед слушателями представал совершенно иного рода преподаватель. Виндельбанда было трудно узнать тогда: из идеального академического оратора, устремленного всегда на главное и общее, он превращался мгновенно в тонкого и скрупулезного аналитика разбираемых философских сочинений. Тут-то обнаруживалось его замечательное знание текстов, поразительная ориентировка в эпохах и чисто научное беспристрастие, с отвращением относящееся к методу изложения на исторически данные философские системы какой-либо предопределенной схемы развития и истолкования. Можно смело сказать, что лучший историко-философский семинарий находился в последние годы в Гейдельберге. И, пожалуй, именно в постановке и ведении семинарской работы и семинарских дискуссий сказывался наибольший талант Виндельбанда. Эти высокие практические качества в связи с оригинальным и чрезвычайно современным устремлением его самостоятельного философского мышления дали Виндельбанду возможность основать философскую школу, которая распространила, углубила и разработала основные положения намеченного им телеологического идеализма. И тут прежде всего выделяются философские труды Риккерта, давшего, с одной стороны, более целостное, продуманное и систематическое изложение гносеологии и онтологии этого течения, а с другой — фундаментальным исследованием закрепившего методологический дуализм, обосновывающий самостоятельность истории.1 Аудитория и семинарии Виндельбанда были всегда битком набиты слушателями. Они стекались сюда, как уже упоминалось, со всех частей света и, разумеется, со всех сторон Германии. Ни одна философская кафедра в Германии не пользовалась таким успехом и вниманием, как гейдельбергская. И мы, русские, отдали Виндельбанду, бесспорно, свою дань, тоже устремляясь с особенной охотой и в исключительно большом числе в Гейдельбергский университет. Редко кто из русских, изучавших философию и сопрележащие ей науки за 1 К этой же школе в большей или меньше мере принадлежат: Гуго Мюнстерберг, Генрих Майер, Теодор Липпс (последнего периода), Йонас Кон, Эмиль Ласк, Бродер Христиансен, Адольф Рава, Георг Мелис, Рихард Кронер, Арнольд Руге и целые вереницы еще не выступивших на академическом поприще учеников. 484 Б. В. ЯКОВЕНКО границей, не побывал в аудитории Виндельбанда и не поработал под его руководством с особым интересом и рвением. И нигде за границей Виндельбанд не пользовался такими симпатиями, нигде столько не переводился и не трактовался, как именно в России. * * * Значительна утрата, понесенная современным философским миром в лице Виндельбанда, и тяжко писать об его отходе каждому, кто обязан ему в той или иной мере своим философским образованием и убеждением. Но особенно тяжко писать об этом нам, русским его ученикам, в нынешнюю ужасную годину, ибо наш учитель нанес нам всего лишь какой-нибудь год тому назад глубочайшую обиду, подписав пресловутый манифест 93-х немецких ученых. В этом манифесте по адресу нашего народа говорится дословно следующее: «Выдавать себя за защитников европейской цивилизации имеет менее всего права тот, кто соединяется с русскими и сербами и открывает миру постыднейшее зрелище натравливания монголов и негров на белую расу».1 Здесь не место входить в рассмотрение этого пассажа по существу, но нельзя удержаться и не протестовать против этих обидных, мало человечных и ни на чем не основанных слов. Подписавшись под ними, Виндельбанд навсегда уронил себя в глазах каждого сознательного русского. И потому весть о смерти его лишний раз будит и не может не будить в душе его учеников рядом с чувством искренней признательности и глубокого уважения к философу, профессору и учителю и чувства определенного неуважения и сожаления к человеку. Разумеется, над могилой можно было бы воздержаться на границе признательности и уважения и не упоминать о дурном и недостойном. Но, к сожалению, не таков сейчас момент, и слишком явен и значителен жест, сделанный Виндельбандом. На немецкое заносчивое и шовинистическое презрение, звучащее в его словах, мы должны без колебаний и стеснений отвечать, как оно того заслуживает. И тем лучше, если наш ответ прозвучит над свежей могилой, так как и слова Виндельбанда ведь несутся тоже над тысячами свежих могил... 1 Dimier L. L’appel des intellectuels allemands. 1914. P. 54.