Добродетель

1. Можно сказать, что Платон в целом разделял мнение Сократа о том, что добродетель – это знание. В «Протагоре», критикуя софистов, Сократ говорит, что абсурдно было бы предполагать, что может быть нечестивая справедливость или несправедливая набожность и что добродетели не могут быть несовместимыми.

Итак, Платон считал, что добродетель – это знание и ей можно научить; он был также убежден, что никто не делает зла осознанно и по своей воле. Когда человек сознательно совершает поступки, являющиеся de facto злом, он совершает их sub specie boni21: он думает, что делает добро, а на поверку оказывается, что совершил зло. Платон, вне всякого сомнения, понимал, какой силой обладает влечение к чему–то, оно способно смести все препятствия на своем пути, увлекая за собой своего хозяина, который одержим одной идеей – получить то, что кажется для него благом. Однако, по мнению Платона, если человек теряет способность противостоять своим желаниям, это происходит потому, что он либо не знает, в чем заключается истинное благо, либо это знание на какое–то время затмевается вспышкой желания. Может показаться, что подобная доктрина, унаследованная от Сократа, вступает в противоречие с убеждением Платона, что человек несет моральную ответственность за свои поступки. Однако Платон мог бы возразить, что человек, знающий, в чем заключается истинное благо, может позволить страсти, хотя бы на время, взять верх над разумом, когда сиюминутное благо начинает казаться ему истинным. В данном случае человек несет ответственность только за то, что позволил страсти временно омрачить его разум. А если бы Платону возразили, что человек может намеренно выбрать зло, хорошо понимая, что совершает неблаговидный поступок, Платон ответил бы только, что этот человек сказал самому себе: «Зло, будь мне благом». Если этот человек сознательно выбирает то, что приносит зло и вред, это можно объяснить только тем, что он, несмотря на то что понимает, что совершает зло, фиксирует свое внимание на том аспекте своих поступков, которые, как ему кажется, принесут ему благо. Такой человек несет ответственность за то, что он сосредоточил свое внимание именно на этом, но действия он совершает только из лучших побуждений. Человек может очень хорошо понимать, что, убив своего врага, он в конечном счете нанесет вред самому себе, и все–таки идет на убийство, ибо фиксирует свое внимание на удовлетворении чувства мести или на получении выгоды от устранения врага – и все это кажется ему благом. (Следует отметить, что греки плохо понимали разницу между тем, что хорошо и что правильно, а также связь этих понятий между собой. Убийца мог прекрасно знать, что убийство – это зло, и все–таки совершал его, считая его в определенном смысле благом. Убийца мог также понимать, что понятия «неправильное» и «приносящее вред или зло» неразделимы. Однако «положительный» аспект убийства (то есть его полезность или желательность) перевешивал все остальные. Когда мы произносим слово «зло», мы часто подразумеваем под ним «неправильное», но когда Платон говорил, что никто по собственному желанию не совершает зла, зная, что это зло, он имел в виду не то, что никто сознательно не делает того, что считается неправильным, а то, что никто сознательно не совершает таких поступков, которые во всех отношениях причинят ему вред.)

В «Государстве» Платон рассматривает четыре главные добродетели: мудрость, смелость или доблесть, умеренность и справедливость.

2. В «Горгии» Платон возражает против отождествления добра и зла с удовольствием и болью и против этики «Сверхчеловека», предложенной Калликлом. Сократ, выступая против Пола, пытался показать, что совершать несправедливость и, к примеру, играть роль тирана гораздо хуже, чем терпеть несправедливость, ибо от несправедливых поступков душа становится хуже, а это величайшее зло для человека. Более того, нет ничего хуже, чем совершить несправедливость и остаться безнаказанным, ибо это только усиливает урон, нанесенный душе, в то время как наказание может привести ее к исправлению. Калликл прерывает Сократа и заявляет, что тот апеллирует «к популярному вульгарному понятию правильного, которое является условным, а не естественным»4. С точки зрения общепринятой морали совершать зло – безнравственно, но это мораль стада. Слабые, составляющие большинство, собираются вместе, чтобы сдерживать «более сильных людей», и объявляют правильными те действия, которые их (то есть членов стада) устраивают, и неправильными те, которые наносят им вред5. В природе же, как среди людей, так и среди животных, «справедливость состоит в том, что превосходящие силой правят и владеют большим, чем низшие»6.

Сократ благодарит Калликла за то, что тот открыто высказал свой девиз: «Сильный всегда прав», и указывает ему, что если слабое большинство тиранит «сильных», значит, оно на самом деле сильнее, а потому его тирания оправданна, по признанию самого же Калликла. Это не просто словесная эквилибристика, поскольку, если Калликл собирается и дальше отрицать общепринятую мораль, он должен показать, в чем сильные, жестокие и беспринципные индивидуалисты качественно «превосходят» людей, образующих стадо, и потому имеют право управлять ими. Калликл пытается доказать это, утверждая, что его индивидуалист мудрее «этого скопища рабов и ничтожеств» и потому должен руководить ими и иметь больше, чем его подданные. Раздраженный замечанием Сократа о том, что в таком случае у врача должно быть больше еды и питья, чем у других, а у сапожника обувь размером больше, чем у кого–либо, Калликл заявляет, что он имел в виду, что государством должны управлять самые мудрые и храбрые из государственных мужей и что справедливость состоит в том, что они должны иметь больше своих подданных. Подстрекаемый вопросом Сократа, должны ли правители уметь управлять также и собой, Калликл неосторожно заявляет, что сильный человек может позволить себе не сдерживать своих желаний и страстей. Сократ хватается за это заявление и сравнивает сверхчеловека Калликла с дырявым бочонком: он гоняется за удовольствиями, но никак не может насытиться; его жизнь – это жизнь не человека, а баклана. Калликл готов признать счастливым человека, который, почесавшись, избавляет себя от постоянного зуда, но сомневается, стоит ли оправдывать жизнь мальчика–педераста, а в конце вынужден признать, что удовольствия бывают разные по своему качеству. Это признание приводит к заключению, что удовольствие подчинено благу и потому разум должен стать их судьей и допускать только те из них, которые приносят здоровье и гармонию, а также приводят в порядок душу и тело. Таким образом, истинно счастливым можно назвать только умеренного человека, а не того, кто склонен к излишествам. Такой человек наносит себе вред, и Сократ ставит точку в разговоре, заявляя, что никто не сможет избежать суда после смерти.

3. Платон весьма эмоционально отвергает идею о том, что друзьям нужно делать добро, а врагам – зло. Зло вообще никогда делать не стоит. В первой книге Полемарх выдвигает теорию, что «справедливо делать добро своему другу, если он хороший человек, и вредить врагу, если он плохой»7. Сократ (понимая под словом «вредить» нанесение настоящего ущерба, а не простое наказание, которое можно рассматривать как способ исправления провинившегося) возражает, что вредить – значит делать еще хуже, что с точки зрения человеческого совершенства означает совершать несправедливость. Поэтому, если принять точку зрения Полемарха, несправедливость, допущенная со стороны справедливого человека в отношении несправедливого, вполне оправданна. Но разве можно после этого называть такого человека справедливым?