НИГИЛИЗМ И НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС*

* Опубликовано в: «Литературная газета» от 6 марта 1991 г., с. 13.

Нигилист — это человек, потерявший свое «лицо», утративший способность мыслить и мочь. То есть, другими словами, полагающий, что существует некий самодействующий механизм (будь то механизм счастья, социального устройства, судьбы и т.д.), который так или иначе, но обязательно определяет или «вмешивается» в его жизнь.

Если же этого не происходит или каждый раз не устанавливается заново, то все неизбежно заполняется нигилизмом.

Я думаю, сказанное имеет прямое отношение к национальной проблеме.

Прежде всего хотя бы потому, что у нас по-прежнему очень мало людей, подобных А.Д. Сахарову. Занимающих, в отличие от радикальных демократов, носителей нигилизма, как, впрочем, и от столь же ревностных сторонников возрождения монархии, позицию так называемого среднего пути. Пути медленного созидания. Вынуждающих власть что-то делать и, если она делает, воспринимающих это как элемент именно созидания, не закрывая в то же время глаза на природу, характер и интересы власти.

Хотя я тут же хотел бы заметить, что не считаю национальные движения в нашей стране националистическими. Более того, я готов утверждать, что в Советском Союзе нет националистических движений. Это я, например, как грузин, внутри грузинского движения могу кого-то из его участников назвать национали-

315

стом, поскольку он занимает максималистскую, шовинистическую, крайнюю позицию. Но само движение не дает, повторяю, никому права называть его националистическим. Почему? По той простой причине, что это форма, в которой рождается гражданское общество, решаются проблемы гражданских свобод. Или, как говорили римляне, проблема respublic'и — общего дела. Это внутренний элемент общественной жизни.

Исторически давно признано, что частная собственность неотчуждаема и является основой гражданского общества. Так вот, я перевернул бы этот аргумент, чтобы сказать следующее. Если у тебя миллион, то это твое частное дело. А политическое дело — на уровне respublica. To есть на уровне общего дела, общих усилий, но не по экспроприации миллиона. Следовательно, политика, так же как власть и собственность, должна быть разделена. Советская же система в том виде, как она сложилась, представляет собой крайнюю форму смешения того и другого, поглощения одного другим, и всякая попытка разорвать эту связь, естественно, направлена на возрождение феномена гражданского общества. Любое проявление жизни есть гениальная частность и жизни нации, которая является продуктом конституционного процесса в том числе. В этом все дело. Поэтому внутри национального движения могут быть люди, стоящие на конституционных позициях, понимающие, что то, что называется нацией, есть не этнос, а продукт работы конституции в теле этноса. Что этнос — лишь естественная предпосылка складывания нации. Другие же могут не разделять эту точку зрения и оказаться на максималистских позициях. Иначе говоря, на позициях нигилизма. Это пропасть, в которую очень легко скатиться, тем более в условиях сохраняющегося тоталитарного уклада. Для Кавказа, в частности, это означало бы его неизбежную «ливанизацию». Это иррациональная бездна, где все правы.

Любое тоталитарное государство мононационально. Оно может содержать в себе разные этносы, но оно мононационально по определению.

Например, бросается в глаза такая вещь. У русских демократов очень развита чувствительность к нарушению прав человека. И в той мере, в какой «национальность» является одним из таких прав, входит в их число, нарушение этого права, естественно, вызывает реакцию с их стороны. Однако нередко мы имеем сегодня дело с ситуациями, когда понимание прав человека нуждается еще в интуиции национальных реальностей.

316

Я имею в виду культурно-политическую традицию русского народа и русской интеллигенции. Скажем, приводятся такие аргументы: хорошо, Литва права. С ней не заключали никакого договора — в результате пакта Молотова — Риббентропа она была захвачена и «изнасилована». Но ведь мы прожили столько лет вместе, с этим надо считаться. Имеется в виду: «считаться» не просто прагматически, в политическом смысле слова, а то, что мы же жили вместе, мы вас любим и понимаем. И эта претензия на любовь и понимание просвечивает нередко в самых демократических натурах, как будто есть право, которое вытекает из любви и понимания!

Между тем «подобное право» является, в сущности, проявлением того же нигилизма. Ведь нам ясно, что мы любим, и поэтому имеем право, как герой известной повести «Москва — Петушки», обсуждать вопрос: «По какую сторону Пиренеев больше уважают русского человека — по ту или по эту?»

Реальная опасность и тенденции, кроющиеся в национальных движениях, таковы, что и русские демократы могут тем самым отталкивать «националов» от политического союза, к которому они и так недостаточно склонны по своей неграмотности и что является естественным порождением предшествующей жизни, осадком всей атмосферы тоталитаризма. Многие из них, наученные горьким опытом, не видят часто в русских демократических силах своего союзника. Хотя идею политического союза и сотрудничества, на мой взгляд, нужно развивать максимально, она и конструктивна, и реалистична. Ведь во всякой борьбе нужны союзники.

Что касается позиции Сахарова, то она и в национальном вопросе, мне кажется, была безупречно демократической. Есть только один момент, с которым я мог бы не согласиться. При этом степень моих претензий не превышает степени обычного несогласия по поводу, скажу так, частного пункта политической программы, поддающегося обсуждению в терминах политической дискуссии или беседы. Речь идет о его отношении к Грузии.

Аналитически сомнительным является принцип, который я назвал бы принципом «русской матрешки». Принцип простой. Существует ситуация, когда можно решить проблему прав человека и прав нации, наделяя малое, окруженное большим, символами или признаками большого. Например, превращая область в республику и распространяя символику большого на малое. Это может быть решением, скажем, в условиях Российской Федерации, где некоторые национальные территории являются продуктом русской истории и этническое меньшинство окружено русским населением. Это вполне разумная по своей демократической ориентации позиция.

317

Но этот принцип «матрешки», я считаю, не годится в условиях Грузии. Кавказ — это Вселенная, живущая на давно выработанных внутренних основаниях. Ни одна из республик здесь (кроме особого случая с Нахичеванью и Карабахом) не включает в себя территории, которые были продуктом завоевания большим народом. Думать так — значит входить в противоречие со всем политическим опытом совместной жизни кавказских народов и тех войн, которые они вели в своей истории. А война, как известно, всегда ритуализирована, у нее свои правила. И все эти правила и наработанные схемы и механизмы политики и совместной жизни, сложившиеся исторически, противоречат названному принципу «матрешки», который в условиях Кавказа может оказаться лишь миной замедленного действия. Иногда общая правильность, если к ней не добавляется интуитивное понимание внутренней реальности, ощущение ее изнутри, способна порождать только химеры. А таких химер советская власть породила немало. Скажем, когда мы обращаемся сегодня к проблеме автономии Абхазской республики, беря сам термин «автономия» в отрыве от его химерического, псевдоморфного содержания и предполагая за ним реальное содержание, мы неизбежно попадаем в неразрешимое противоречие. Неразрешимое в силу хотя бы того, что здесь задействована, во-первых, чувствительность народа Грузии, помнящего свою историю. И задействована очень просто — я сейчас отвлекаюсь от вопроса о территориальных правах и т.д., — я беру то, что в действительности работает в истории, то есть уровень страстей. А уровень страстей — это уровень исторических символов. Так вот, на этом уровне слово «Абхазия» является синонимом слова «Грузия». Этот синоним, повторяю, в рамках той символики, в которой нация помнит свое происхождение, помнит условия, когда возникла государственность и когда в силу целого ряда исторических причин тот, кто называл себя абхазом, был одним из участников создания грузинской государственности. Причем грузиноязычным участником. Политически активная часть абхазского этноса участвовала в создании грузинской государственности и грузинской культуры. И это необратимо. Поэтому сказать грузину, что Абхазия может выйти из Грузии (я объясняю структуру страсти, а не реальность), — значит сказать примерно то же самое, что Грузия может выйти из самой себя. Или скажу еще резче: это то же самое, что быку показывать красную тряпку, а потом удивляться, что бык такой недемократический.

318

И во-вторых. Ведь известно, что автономии создавались советской властью для решения ее собственных проблем. То есть за этим стоит прежде всего социальная проблема, которая, кстати, в той же Абхазии прекрасно осознается. Особенно теми, кто продолжает поддерживать ту степень гражданского невежества, в которой абхазы находятся относительно самих себя. Она ничуть не выше и не ниже, чем уровень гражданского и политического невежества грузин. И поэтому, когда человек думает в этой ситуации, что он защищает автономию, он ошибается. На самом деле его дергает за ниточку советская власть.

Признаюсь, я действительно не понимаю, почему, когда мы видим просто человека, мы задаемся социальным вопросом и готовы обсуждать его социальное положение. А как только перед нами человек какой-то национальности, мы забываем все социальные и правовые проблемы и начинаем сразу говорить о чем-то другом, как будто эти проблемы исчезли. Они не исчезли! Проблема Грузии для меня есть прежде всего проблема столкновения и борьбы корпоративного строя с возможным демократическим строем. С возможной демократической структурацией общества.

Конечно, лозунг грузинского национального движения должен был бы звучать примерно так: «Слушайте, братцы, давайте возьмемся за руки, давайте помогать друг другу, чтобы выйти из общего мрака. Все в дерьме — и вы, и мы, и это дерьмо источает запахи, одуряющие нас. Не будем забывать об этом».

Казалось бы, ясно. И нормальные политики должны говорить именно это. Но беда в том, что и в грузинском национальном движении таких политиков практически нет. А есть лишь столкновение слепых амбиций, обоюдных невежеств — относительно себя, своих действительных интересов, цели движения и т.д. Между тем реальная проблема — и это очевидно — состоит в преодолении и изживании нигилизма и тоталитаризма, на что и должны быть ориентированы национальные движения, поскольку по своей природе они являются, я уже повторяюсь, не чем иным, как потугами шевеления гражданского общества.