В настоящей работе я остановлюсь лишь на одной стороне такого отношения к исторической и культурологической действительности, которое имеет прямое отношение к поднимающему голову, так называемому «новому (культурному) расизму».
На Международной конференции против расизма, расовой дискриминации, ксенофобии и нетерпимости, проходившей в Дурбане (ЮАР) в начале сентября 2001 г., от неправительственных организаций стран Восточной и Центральной Европы и стран бывшего СССР выступил Юрий Джибладзе. Он сделал особый акцент на «государственном расизме», «типичном для многих стран нашего региона, который нередко демонстрируется политическими и интеллектуальными элитами, использующими националистические и ксснофобные чувства широких кругов населения для политической мобилизации и легитимизации их собственной власти и политического господства. Это делается не только откровенными традиционными способами, но и с помощью относительно новых, более скрытых институциализироваи- ных форм»230. К этому я бы добавил, что современное государство никогда не оперирует институциализированными рычагами, не придав им легитимности путем обращения к истории и культуре. Поэтому здесь речь пойдет о том, как это делается в современной России. С недавних пор в российской науке особой притягательностью пользуется цивилизационный подход, который не только используется немалым числом российских ученых, но и вошел в учебные программы. Крах коммунистической идеологии в СССР во второй половине 1980-х гг. породил у многих историков и обществоведов жестокое разочарование в марксистских подходах к исторической и культурной реальности. Они отказались от принятого прежде формационного подхода и в поисках новой парадигмы обратились к цивилизационному подходу, известному тогда, главным образом, из переводных работ А. Тойнби231. А вскоре на русском языке была впервые издана книга Освальда Шпенглера «Закат Европы»232; тогда же вспомнили о Н. Я. Данилевском и переиздали его книгу «Россия и Европа»233. Правда, при этом не учли, что Данилевский был по образованию естествоиспытателем, а не историком, и его подход к культурному и политическому разнообразию современного ему мира был скорее сродни Ламарку, нежели Дарвину234. Шпенглер, получивший математическое образование, также был далек от исторической науки, а его исполненный трагического пессимизма подход к истории Европы был вызван поражением Германии в Первой мировой войне235 в не меньшей мере, чем взгляды Данилевского были порождены современной ему общественно-политической обстановкой (военной катастрофой в Крыму, польским восстанием, не вполне удачными попытками демократических реформ в России в 1860-х гг., образованием дуалистической Австро-Венгерской монархии и Славянским съездом 1867 г.). Ни один из этих ведущих адвокатов цивилизационного подхода, не говоря об их эпигонах, не смог дать сколько-нибудь стройной классификации отдельных цивилизаций, предложить строгие критерии их выделения или же доказать, что они отличались имманентными, лишь им одним присущими особенностями духовности, якобы обусловливавшими уникальность их исторических путей. Все это неоднократно отмечалось их критиками, которые подчеркивали достаточно шаткое основание цивилизационного подхода, руководствовавшегося скорее интуицией, чем строгими научными критериями. В итоге цивилизационный подход не нашел сколько-нибудь достойного места в рамках современной западной науки. Между тем он встретил восторженный прием в постсоветской России, где ему посвящались многочисленные конференции, круглые столы и научные заседания разного уровня вплоть до Государственной Думы. Правда, среди ученых большого единодушия не наблюдалось — одни проявили недюжинный энтузиазм и, руководствуясь цивилизационным подходом, бросились пересматривать все сложившиеся исторические теории; другие сочли этот подход приемлемым лишь наряду с другими, для решения ряда конкретных исследовательских задач; третьи резко критиковали его за неразработанность и неясность многих методических приемов и постулатов; четвертые просто отмалчивались. Однако это не помешало работникам Министерства общего и профессионального образования РФ ввести цивилизационный подход в учебные программы по истории. Сложилась парадоксальная ситуация, когда, с одной стороны, цивилизационный подход за неимением лучшего лоббировался радикальными демократами и антикоммунистами, делавшими все для того, чтобы не оставить и следа от господствовавшей в недавнем прошлом марксистской идеологии, а с другой — с энтузиазмом подхватывался бывшими обществоведами и преподавателями истории КПСС, которые стремились как можно скорее освободиться от груза своего сомнительного прошлого. Например, некогда неутомимый борец за чистоту марксизма-ленинизма Е. С. Троицкий объяснял, Что «цивилизационный подход призван заполнить теоретический вакуум, образовавшийся в российском обществознании после краха марксизма-ленинизма, падения авторитета вульгарно-материалистического учения о социально-экономических формациях»236. Для оценки этой его позиции полезно знать, что в советское время Троицкий сам сделал немало для создания «вульгарно-материалистического учения».
Тогда он не покладая рук развивал «марксистско-ленинское учение о некапиталистическом пути развития», боролся против «национального социализма» и «неоколониализма», пропагандировал опыт КПСС по экспорту революции и отчаянно разоблачал «фальсификации ленинизма». Именно в этой обстановке, не имевшей никакого отношения к внутренним потребностям развития науки, и произошло стремительное проникновение цивилизационного подхода в школу. Первой ласточкой стал учебник Л. И. Семенниковой, которая в советское время работала на кафедре истории КПСС и была специалистом по истории революции 1917 г. (в настоящее время она заведует кафедрой истории Российского государства Института государственного управления и социальных исследований МГУ). Ни культурологией, ни общими проблемами исторической науки она никогда прежде не занимались. Тем не менее ее учебник, основанный на цивилизационном подходе, показался свежим словом в науке и даже получил поддержку в московском фонде «Культурная инициатива», финансировавшемся Дж. Соросом. Учебник, изданный в 1994 г., понравился чиновникам из Министерства образования, и с тех пор содержавшаяся в нем схема была воспринята и воспроизведена в десятках подобного рода пособиях и учебниках как в различных столичных вузах, так и в провинции. Вкратце подход Семенниковой состоял в следующем. По ее мнению, в мире сосуществуют три типа относительно замкнутых цивилизаций, или культурноисторических комплексов, — западный, или прогрессивный («цивилизации непрерывного развития»), восточный («цивилизации циклического развития») и внеисторический («цивилизации непрогрессивной формы существования»). Западные отличаются высоким динамизмом и безграничными возможностями к техническому совершенствованию; восточные (примерами служат прежде всего Китай и Индия) демонстрируют большой консерватизм и, несмотря на временный технический прогресс, неспособны вырваться за рамки восточных деспотий; наконец, внеисторическим цивилизациям (типа австралийских аборигенов, американских индейцев или бушменов юга Африки) вовсе противопоказано какое-либо развитие, и им, по Семенниковой, удается жить «в единстве и гармонии с природой», а фактически — добавим мы — суждено бесконечно прозябать в бедности и невежестве. Схема Семенниковой, жестко ограничивавшая способности отдельных цивилизаций к эволюции, фактически наделяла их имманентными качествами, преодолеть которые люди были не в состоянии. Не помогали и межци- вилизационные контакты, которые вели лишь к разрушению самобытных цивилизаций237. Тем самым культурные особенности, отличавшие цивилизации друг от друга, оказывались прирожденными, а отдельные цивилизации сближались с биологическими организмами. Вряд ли надо объяснять, что эта схема создает идеологическое обоснование расизму. Действительно, в литературе уже неоднократно отмечалось, что резкое противопоставление Запада Востоку и «ориентализация» последнего служит оправданию колониализма и легитимизирует неоколониализм, а также провоцирует расист ские чувства238. И делу мало помогают утверждения Семенниковой о том, что «весь человеческий опыт бесценен». Ведь стержневая идея ее книги заключается в том, что «нельзя перевести общество, относящееся к одному типу развития, на принципиально иной»239. Любопытно, как в эту схему вписывается Россия. Удивительно, что этот принципиальный для российского автора вопрос получал у Семенниковой весьма маловразумительный ответ. Не считая Россию самостоятельной цивилизацией и не относя ее ни к одному из рассмотренных выше типов, она отводила ей особое место между Западом и Востоком, однако оставляла открытым вопрос о ее специфике. Читатель пребывал в неведении о том, в чем же состояло своеобразие России, кроме ее промежуточного географического положения, способствующего тому, что там переплетались черты разных цивилизаций240. И уж совсем опускался вопрос об отдельных народах России, часть из которых (малочисленные народы Севера) были в недалеком прошлом типологически сходны с народами «внеисторической цивилизации», другие (например, тюркские и монгольские народы) — с обитателями «восточной цивилизации». Оставалось неясным, как они вписывались в российское общество, если они состояли плоть от плоти других цивилизаций со всеми их прирожденными качествами; если же эти народы прогрессивно развивались вместе с другими обитателями России, то рушилось представление Семенниковой о строгих культурных барьерах между цивилизациями. Кстати, представителей малочисленных коренных народов Севера вовсе не устраивает образ неисторических и «непрогрессивных» цивилизаций, который им навязывала Семенникова. Устами первого президента Республики Саха-Якутия М. Н. Николаева оии причисляют себя к особой арктической (циркумполярной) цивилизации, имеющей перед западной цивилизацией то преимущество, что в основе первой «лежит не противоборство с природой, а слияние с ней». Поэтому западной цивилизации предлагается учиться этому у аборигенных народов241.