Народности, нации, меньшинства, национальные группы
Прежде чем я вернусь к рассмотрению контекстов употребления этих и других терминов в республиканских конституциях, уместно еще раз вернуться к теме обсуждения специфики российской трактовки содержания понятия «меньшинство».
С моей точки зрения, эту специфику невозможно продемонстрировать вне рассмотрения особенностей употребления этого понятия. Разумеется, что ограничение рассмотрения узуса термина узкими рамками текста конституции значительно обедняет наше представление о существующей палитре его значений даже в границах одного дискурса — правового. Включение в это рассмотрение, например, уставов национальных округов, краев и областей увеличило бы число терминов примерно на треть. Если бы рамки статьи позволили включить в анализ тексты федеральных и республиканских законов, число терминов возросло бы вдвое, а обзор законопроектов в сфере национальной политики увеличил бы их число на порядок. Дело, однако, не в ограниченности сроком написания и объемом публикации. Проблема в том, и она проявляется уже даже в этом узко представленном материале — текстах конституций, что мы сталкиваемся с неопределенностью границ дискурсивного поля. Остается неясным, имеем ли мы дело с единым, выстроенным по общему плану и логике дискурсом, отражающим современное состояние российского конституционного права, или мы сталкиваемся с набором плохо соотносимых дискурсивных образований, часть смыслов которых не поддается генерализации. В этом контексте выстраивание «глобальных» тезаурусных связей между всеми существующими понятиями вроде бы единого тематического поля оказывается ошибочным. Деятельность Конституционного суда по приведению республиканских конституций в соответствие с федеральной дает некоторые основания для рассмотрения всех текстов конституций в качестве единого, во всяком случае связного и в принципе соотносимого с неким образцом текста, что и позволяет мне производить логически небезукоризненную процедуру сравнения понятий из разных конституций. Если же исходить из идеи принципиальных различий и несводи- мости этого набора текстов (а основания для этого есть — как известно, тексты конституций республик Якутии, Татарстана и Тувы были приняты до федеральной Конституции, а Конституция Чечни — независимо от последней), то единственной корректной процедурой остаются внутритекстовые (в рамках одной республиканской конституции) сопоставления терминов и понятий и выстраивание их взаимных связей. Выше уже говорилось, что появление в дискурсе хотя бы одного нового понятия преобразует значения и связи всех остальных, хотя бы косвенно. Именно в силу этого наличие в российском дискурсе неизвестных Западу понятий и терминов превращает известные в узнаваемые с трудом и, скорее, по словоформе, нежели по содержанию и референциальному объему. Вот почему, с моей точки зрения, тему взаимосвязей между гражданскими и этническими идентичностями в России мы должны рассматривать как бы заново, «с чистого листа» — слишком много новых понятий и терминов влилось в дискурс совсем недавно и коренным образом изменило прежние понятия и термины. У многих сохраняется иллюзия, что «новые слова» были использованы для переобозначения старых понятий, как, например, выражение малые народности было заменено сначала малочисленными народами, а затем коренными народами Севера. Однако новые термины просто не могут не изменять смысла прежних понятий, выстраиваясь в новые ассоциативные ряды, привнося новые оттенки значений и т. п. Следовательно, с моей точки зрения, необходимо внимательней отнестись к особенностям современных словоупотреблений и уже на основе их анализа заново реконструировать значения терминов. «Вчитывание» же в новые контексты прежних смыслов создает особую ситуацию гетерохронности производства и потребления текста и порождает множество ошибок интерпретации, поскольку смешивает понятия из хронологически различных дискурсивных образований. Вернемся, однако, к рассмотрению текстов конституций, которые располагают рядом терминов, еще более усложняющих схему тезаурусных связей базового для этого рассмотрения понятия «национальное меньшинство». Тексты трех республиканских конституций содержат термин народность. Ст. 1.1 Конституции Удмуртской Республики гласит: «...Удмуртия — государство в составе Российской Федерации, исторически утвердившееся на основе осуществления удмуртской нацией и народом Удмуртии своего неотъемлемого права на самоопределение и суверенно осуществляющее государственную власть на своей территории в соответствии с Конституцией Российской Федерации и Конституцией Удмуртской Республики. Развитие Удмуртской Республики в существующих границах осуществляется равноправным участием всех наций и народностей республики во всех сферах ее жизнедеятельности». Термин народность содержится в преамбуле Конституции Чеченской Республики («По воле Всевышнего народ Чеченской Республики, выражая стремление чеченского народа, руководствуясь идеями гуманизма и целью построения социально-справедливого общества, исходя из высокой ответственности перед нынешними и будущими поколениями наших соотечественников, уважая права и интересы всех наций и народностей, провозглашая Чеченскую Республику самостоятельным суверенным государством и признавая себя равноправным субъектом в системе мирового содружества наций, принимает настоящую Конституцию и считает ее впредь Основным Законом общества и государства»), а также в ст.
4: «Государство, его органы и должностные лица служат всему обществу, а не какой-то его части. Оно способствует консолидации всех социальных слоев и групп, наций и народностей Чеченской Республики на основе социальной справедливости, гражданского согласия и мира». Наконец, Конституция Чувашии, принятая в 1978 г. и действующая с поправками 1989, 1991-1993 и 1998 гг. содержит несколько контекстов, иллюстрирующих употребление этого термина: «Социальную основу Чувашской Республики составляет нерушимый союз рабочих, крестьян и интеллигенции. Государство способствует усилению социальной однородности общества — стиранию классовых различий, существенных различий между городом и деревней, умственным и физическим трудом, всестороннему развитию и сближению всех наций и народностей» (ст. 19); «Граждане Чувашской Республики различных рас и национальностей имеют равные права. Осуществление этих прав обеспечивается политикой всестороннего развития и сближения всех наций и народностей, воспитанием граждан в духе патриотизма и интернационализма, возможностью пользоваться родным языком и языками других народов...» (ст. 31); «Долг каждого гражданина Чувашской Республики — уважать национальное достоинство других граждан, укреплять дружбу наций и народностей многонационального государства» (ст. 58). Архаика этого словоупотребления особенно выразительна на фоне значительных изменений дискурса, связанных с самоутверждением титульных народов и новой риторикой прав человека, заимствованной авторами конституций из документов международного права. Понятно, что термин народность, помещенный рядом с термином нация, отсылает к известной сталинской триаде «племя — народность — нация» и подразумевает разновидность этнической общности, «находящейся стадиально между племенем или союзом племен и нацией»222. Остается малопонятным, каким образом схемы социальных эволюционистов, дожившие с помощью марксистского исторического материализма до середины XX в. в советских общественных науках, оказались «стадиально совпавшими» с либеральной риторикой прав меньшинств. Любопытно в этой связи отметить, что практически единственно возможным в данном отношении переводом термина народность, например, на английский, оказывается термин nationality, который, в свою очередь, соотносится отнюдь не со стадиальными схемами эволюционистов, а прежде всего с идеей гражданства. Тезаурус американского английского Microsoft в компьютере, которым я пользуюсь для написания этой статьи, дает следующие синонимы к слову nationality, national loyalty, allegiance, love of country, civism, patriotism, public spirit, good citizenship, loyalty. Заметим, что сопоставлением с объемом русского понятия практически не обнаруживает сходства и тем не менее русско-английские словари предлагают именно этот термин в качестве основного для перевода народности. На этом примере отчетливо видно, как разница, условно говоря, «западной» и российской парадигм, лежащих в основе конструирования сфер гражданского и этнического, сказывается на диалоге Восток—Запад в этой сфере. На фоне пары нации—народности понятия национальная группа, этническая группа, этническая общность, коренной этнос, национальная общность воспринимаются как концептуальные новации. Все они так или иначе оказываются связанными с концептом национальное меньшинство, либо замещая его (как в случае национальной и этнической группы, как в случае конституций Башкирии и Алтая соответственно), либо противопоставляясь ему (коренной этнос — в Конституции Хакасии), либо вступая с ним в синонимические отношения (национальная общность — в Конституции Хакасии). Для удобства сопоставления терминологических особенностей текстов республиканских конституций и федеральной все данные представлены в конце текста в виде таблицы. Из экономии места в нее не были включены некоторые единичные (не встречающиеся в текстах других конституций) термины типа п-ское население (например, в ст. 140 Конституции Республики Алтай, определяющей принципы местного самоуправления говорится: «На территориях компактного проживания алтайского населения и других этнических общностей могут быть образованы национально-родовые общины и органы их самоуправления»), а также менее определенно относящиеся к концептуализации этнического понятия типа соотечественники и др. Я не останавливаюсь также на обсуждении понятия национальность, которое потребовало бы привлечения всех контекстов терминов национальный, этнический, нация и т. п. и заслуживает отдельного рассмотрения. Повторю, что это лишь краткий очерк, ставящий в качестве цели постановку проблемы, поскольку топология концептуального пространства российской национальной политики необычайно усложнилась за счет обретения некоторыми понятиями официального статуса и вхождения их в правовой дискурс. За рамками права остается подводная часть айсберга многочисленных дисциплинарных традиций и школ и региональные тезаурусы обыденного сознания. Не рассматривается здесь также и вся совокупность правоприменительных и политических практик.