ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ ВОСПРИНИМАЕМЫХ ЦИВИЛИЗАЦИОННЫХ РИСКОВ

^ 7

сты действуют не изолированно , а нуждаются в поддержке «зловред- 6

о / ч

решающий момент (англ.).

ных» государств, президент США Буш выстраивает новую военную доктрину, оправдывая вооруженные интервенции против угрожающих США государств правом на самозащиту. Более того, Вашингтон зашел так далеко, что не исключает немыслимое — нанесение по подозреваемым в терроризме государствам первого удара так называемым миниатомным оружием.

Какую цель имеет война с терроризмом? Нечеткие определения цели — уничтожение зла, корней терроризма — не знают границ, возможной конечной точки и, таким образом, эквивалентны всеобщему полномочию. Отменяются фундаментальные различия между войной и миром, нападением и защитой. Подозрение в терроризме делает более радикальным и гибким конструирование образа врага. Концерны производят товары независимо от государств, и точно так же мощные государства могут создавать меняющийся образ врага. Кто будет (следующим) врагом и может рассчитывать на военную интервенцию, определяется не объявлением войны со стороны враждебного государства, а полномочным решением, которому угрожает опасность. Эта гибкость не привязанного к определенной территории или государству образа врага позволяет, во-первых, всеобщее применение военной силы для внутренней защиты США, России, Германии, Израиля, Палестины, Индии, Китая и т. д.; во-вторых, всеобщее объявление войны государствам без нападения с их стороны; в-третьих, нормализацию и институционализацию чрезвычайного положения внутри страны и за ее пределами; в-четвертых, вывод из правового поля не только международных отношений и врагов-террористов, но и собственного правового государства, а также иностранных демократий. Вообще говоря, лишенное привязки к конкретному государству конструирование образа врага девальвирует прочные военно-политические союзы (такие как нато), так как они ориентированы на государственный образ врага. Их место занимают антитеррористические альянсы, которые гибко реагируют на то и дело возникающие конструкции образа врага, вследствие чего дипломатия побуждается к разрыву с мышлением, присущим союзам и сообществам государств.

Террористические конструкции образа врага убивают плюрализм общества и рационализм экспертов, независимость судов и безусловную законность прав человека. Они уполномочивают государства и тайные службы на политику разрушения демократии. Сила восприятия риска проявляется еще и в том, что даже внутри развитых демократи-

Он полагал, что ответственность за террористические акции следует возлагать

на отдельных людей, а не на государства.

ческих государств основные гражданские и политические права вдруг отменяются с согласия подавляющего большинства воспитанного в демократических традициях населения. Поставленные перед альтернативой «безопасность или свобода» правительства, парламенты, партии и население, которые обычно конкурируют и попеременно блокируют друг друга, единодушно и быстро приходят к отказу от фундаментальных свобод. Одновременно в жертву необходимости транснациональной кооперации для борьбы с воинствующим терроризмом приносится право на национальный суверенитет, касающееся полиции и армии.

Это говорит о том, что глобальное восприятие цивилизационных рисков увеличивает политическую гибкость, которая разрушает национальную ортодоксию, открывает простор для политических действий и возможность для космополитического взгляда на происходящее.

Это, как видим, касается воспринимаемой угрозы терроризма. Но это же относится и к воспринимаемым в глобальном масштабе экологическим и экономическим угрозам, что позволяет установить нечто вроде закона взаимной политической валентности глобальных финансовых и глобальных цивилизационных рисков: глобальные экономические риски индивидуализируются и тем самым содействуют ренационализации; экологические риски, напротив, космополитизируются. Под глобальностью в этом смысле понимается опыт саморазрушения цивилизации и конечности планеты, который устраняет плюрализм народов и государств и создает закрытое пространство действий с межсубъ- ектно связанными значениями. Глобальные финансовые кризисы, как показывает кризис в Азии в 1997/1998 гг., повергают целые группы населения в безработицу и нищету, но сначала проявляются (поскольку речь идет об уничтожении собственности) в миллионах отдельных судеб; напротив, глобальность цивилизационных угроз указывает на повседневный смысл связанного одной судьбой космополитического сообщества.

нее многообразие, очевидные противоречия названных скопом больших и малых групп? Что или кто, например, имеется в виду, когда речь заходит об экономике, — отдельные предприятия? определенный капитал? тот или иной класс? определенные менеджеры или акционеры? Или же имеются в виду индивидуальные акторы, коллективные акторы, корпоративные акторы? Не относятся ли так называемые стратегии действия капитала, государства и глобального гражданского общества к совершенно иным социологическим агрегатам и агрегатным состояниям? Возможно ли такое, когда, как утверждает Фуко, действует «никто», когда место игрока за столом остается пустым?

Ответ, который я пытаюсь дать в этой книге, звучит так: игроков как таковых нет, в игроков превращаются через участие в метаигре. Участники должны политически определяться и организовываться в процессе игры, будучи частью игры. Иными словами, работает интерак- ционистская логика взаимосвязанной социальной структуры игроков и их партнеров. Шансы на власть у игроков и их партнеров, их ресурсы, пространство их действий не только принципиально связаны друг с другом; акторы вообще выявляются благодаря их ходам, их са- моинтерпретации, артикуляции, мобилизации, организованности; они выигрывают (или проигрывают) во взаимном противостоянии своих идентичностей и действий.

Из логики метаигры вытекает специфическая властная асимметрия стратегических способностей капитала, государства, глобального гражданского общества. Появление политического оппонента власти зависит от множества предпосылок. Это касается как глобализации гражданского общества, так и транснационализации государств. Наоборот, особую силу стороны, представляемой капиталом, составляет то, что эта сторона не должна выступать в виде организованного всеобщего капиталиста, чтобы продемонстрировать государствам свою мощь. Капитал — это суммарное выражение нескоординированных действий отдельных предприятий, финансовых потоков наднациональных организаций (вто, ВМФ и т. п.), чьи результаты в смысле политики побочных последствий более или менее незаметно или невольно оказывают на государства давление и тем самым подталкивают их к отказу от старой игры в национальное государство. Этот капитал чрезвычайно разнородный; его имманентные игроки и их противники сами ощущают на себе угрозу вражеских интервенций и глобализационных рисков. Но благодаря политике побочных последствий они все же переигрывают государства. Этому капиталу не нужно существовать в форме единства действий, ему не нужно занимать место за игровым столом, чтобы утвердить свою власть. Это место во все мирно-политической метаигре может быть занято «никем»; но именно это увеличивает власть всемирно-экономических акторов.

Напротив, государства должны отказываться от национальной ортодоксии и объединяться в коллективы (например, в форме Европейского союза), чтобы проявить свою власть и свою роль в транснациональном пространстве. Слабость исполнения как государственной, так и общественно-гражданской власти состоит в том, что ее не существует как таковой, что она должна сначала определиться политически, сориентироваться, организоваться и конституироваться в борьбе с противостоящими ей силами в глобальном поле действия.

Множатся акции, подобные следующим: государства, входящие в блок нато, договариваются о совместной акции в Македонии, чтобы погасить там огонь этнической, гражданской войны. Эта военная акция «зеленой точки» не только странным образом оказывается между категориями войны и мира, военной и социальной активности. Она протекает как по маслу, без противодействия со стороны оппозиции и при всеобщем одобрении. Обобщая, можно, вероятно, сказать: кто выходит на улицу, протестуя против экономической глобализации, тот борется за глобализацию прав человека, защиты окружающей среды, профсоюзного права на самоопределение и т. д. В этом проявляется новая асимметрия расхождения и консенсуса в национальном и транснациональном пространстве. В то время как конструктивная политика (обвиняемая многими) в национальном пространстве застревает в «политических сплетениях» (Шарпф), транснациональная способность к действиям у государств возникает под знаком принуждения к консенсусу, допускающему противоречия и сопротивление только как вариации одобрения. Глобальные проблемы — права человека, предотвращение климатической катастрофы, борьба против нищеты и за справедливость — открывают новые внедемократические, внего- сударственные источники обосновывающей самое себя легитимности: голосование заменяется одобрением; иными словами, возникает в пространстве глобального опыта странный закон неустранимой имманентности противостояния. Выражаясь по-другому, глобализация пожирает своих врагов. Кто против, тот за другую глобализацию. 8.