ПОДРАЗУМЕВАЕМОЕ ПОНЯТИЕ ВЛАСТИ

Абсолютно фундаментальным общим ядром всех разговоров о власти (или примитивным представлением, лежащим в их основе) является представление о том, что А некоторым образом оказывает воздействие на В. Но чтобы применить это примитивное (каузальное) представление к анализу общественной жизни, требуется нечто большее — а именно представление о том, что А осуществляет это нетривиальным или значимым образом (см.: White 1972). Ясно, что все мы постоянно и бесконечно воздействуем друг на друга: понятие власти и связанные с ним понятия принуждения, влияния, авторитета и т.д. указывают на сферу такого воздействия, являющуюся значимой в специфическом смысле. Способ понимания власти или способ определения понятия власти, которое было бы плодотворно при анализе социальных взаимоотношений, должен включать ответ на следующий вопрос: «что значит — значимой?»; «что делает воздействие, оказанное на В со стороны А, значимым?». Понятие власти, определенное таким образом, будучи истолкованным и включенным в анализ, приводит к одному или более взглядам на власть — то есть способам выявления случаев проявления власти в реальном мире. Три взгляда, о которых шла речь выше, могут быть рассмотрены как альтернативные интерпрета ции и аппликации одного и того же подразумеваемо го понятия власти, согласно которому А осуществля ет власть над В, когда А воздействует на В способом противоречащим интересам В16. Существуют, однако: и другие (не менее спорные) способы концептуализа ции власти, предполагающие иные критерии значимости. Обратимся к двум из них.

Рассмотрим сначала понятие власти, разработанное Толкотом Парсонсом (Parsons 1957, 1963а, 1963b, 1967). Парсонс хочет «трактовать власть как особый механизм, направленный на производство изменений в действиях других единиц, индивидуальных и коллективных, в процессах социального взаимодействия» (Parsons 1967: 299). Что же такого специфического, на его взгляд, в этом механизме? Что делает его «властью»? Другими словами, какие критерии значимости использует Парсонс, чтобы определить такую конкретную сферу воздействия, как «власть»? Говоря кратко, ответ таков: использование авторитетных решений, принимаемых ради достижения коллективных целей. Он определяет власть следующим образом:

Власть есть обобщенная способность обеспечивать исполнение единицами своих обязанностей в системе коллективной организации, когда эти обязанности легитимированы их связью с достижением коллективных целей и когда в случае невыполнения этих обязанностей допускается принуждение по-

и обязанностей, и они специфицируют, какое деление преимуществ является подходящим» (Ролз 1995: 21).

Подобным образом, сторонники трех вышеописанных взглядов на власть предлагают различные интерпретации того, что считать интересами и как на них можно воздействовать. Я согласен с утверждением Ролза, что различные концепции справедливости (как и взгляды на власть) «вырастают из различных пониманий общества в противоборстве мнений о естественных потребностях и благоприятных перспективах человеческой жизни. Для более полного понимания концепции справедливости мы должны сделать более точной концепцию социальной кооперации, из которой она выводится» (Ролз 1995: 24-25). Однако я не согласен с мнением Ролза, что в конечном счете существует только одна рациональная концепция справедливости, которую следует обнаружить. «Справедливость» — понятие не менее спорное, чем «власть».

средством применения соответствующих ситуации санкций — кто бы ни выступал в качестве применяющего такие санкции (р. 308).

Власть А над В является, в своей легитимной форме, правом А как единицы, включенной в коллективный процесс и принимающей решения, принимать такие решения, который предваряют решения, принимаемые By ради эффективности коллективного действия как целого (р. 318).

Концептуализируя власть, Парсонс связывает ее с авторитетом, консенсусом и преследованием коллективных целей и отделяет от конфликта интересов

и, в частности, от принуждения и силы. Власть зависит от «институализации авторитета» (р. 331) и понимается как «обобщенный посредник при мобилизации обязанностей ради эффективного коллективного действия» (р. 331). И наоборот, «угроза насильственных мер или принуждения без легитимации и обоснования вообще не может быть названа осуществлением власти в собственном смысле» (р. 331). Поэтому Парсонс критикует Райта Миллса за то, что тот интерпретирует власть «исключительно как способность достигать того, чего хочет одна группа — носителей власти, — препятствуя другой группе — „аутсайдеров* — достигать того, чего хочет она», вместо того, чтобы рассматривать ее как «способность выполнять функцию в обществе и для общества как системы» (Parsons 1957:139).

Рассмотрим далее понятие власти у Ханны Арендт. Власть, пишет она,

соответствует человеческой способности не только действовать, но действовать сообща. Власть никогда не является собственностью индивида; она принадлежит группе и существует, лишь пока существует общность этой группы. Когда мы о ком-то говорим, что он «обладает властью», на самом деле мы указываем на то, что его наделило властью определенное число людей, чтобы действовать от их име ни. В тот момент, когда группа, от которой проистекает власть (potestas in populo, без народа или группы нет и власти), исчезает, утрачивается и «его власть» (Arendt 1970: 44).

Именно

поддержка людей сообщает власть институтам определенной страны, и эта поддержка есть лишь проявление того согласия, которое порождает законы. В условиях представительного правления предполагается, что люди правят теми, кто ими управляет. Все политические институты суть проявления и материализации власти; они окостеневают и приходят в упадок, как только живая власть людей перестает их поддерживать. Это и имел в виду Мэдисон, когда говорил, что «все правительства опираются на мнение»; высказывание, не менее справедливое применительно к различным формам монархии, а не только к демократиям (р. 41).

Понимание власти у Арендт связывает власть с традицией и лексиконом, которые восходят к Афинам и Риму, и согласно которому республика опирается на верховенство закона, опирающегося, в свою очередь, на «власть народа» (р. 40). В этой перспективе власть отделяется от «отношений приказ — повиновение» (р. 40) и от «дела господства» (р. 44). Власть является согласованной: она «не нуждается в обосновании, поскольку присуща самому существованию политических сообществ; нуждается же она в легитимации... Власть возникает везде, где люди собраны вместе и действуют сообща, но она обретает легитимность от первоначального события собранности вместе, а не от какого-либо действия, которое может последовать позднее» (р. 52). Насилие, напротив, является инструментальным, то есть средством для достижения каких-либо целей, но оно «никогда не станет легитимным» (р. 52). Власть, «не будучи никоим образом средством, является в действительности тем самым условием, которое позволяет группе ЛЮ дей думать и действовать в категориях средств и целей» (р. 51).

Суть этих весьма схожих определений власти у Парсонса и Арендт в том, что они убедительно поддерживают общетеоретический подход авторов. В случае Парсонса связывание власти с авторитетными решениями и коллективными целями способствует усилению его теории социальной интеграции, опирающейся на ценностный консенсус, но при этом игнорируется весь комплекс проблем, занимающих так называемых теоретиков «принуждения» именно в связи с темой «власти».

Очевидные факты того, что авторитетные решения очень часто служат групповым интересам и что наиболее острые конфликты в обществе порождаются борьбой за власть, выводятся за рамки рассмотрения — по крайней мере как феномены, связанные с «властью». Предлагаемая Парсонсом концептуализация власти позволяет ему не концентрироваться в своем анализе на власти как выражении отношений между индивидами и группами и рассматривать власть лишь как «принадлежность системы». Возможность того, что коллективные «цели» или даже ценности, которые за ними кроются, являются результатом «договорного порядка» (negotiated order), достигнутого в ходе конфликта между партиями, обладающими дифференцированной властью, игнорируется, поскольку у Парсонса «власть» предшествует коллективным целям (Giddens 1968: 265).

Схожим образом и в случае Арендт концептуализация власти служит подтверждению ее концепции «res publica, общего дела», с которым люди согласны и «ведут себя ненасильственно и рассуждают разумно»; в то же время эта концептуализация противо стоит сведению «общественной жизни к делу господства» и концептуальному связыванию власти с силой и насилием. «Излишне, — пишет она, — говорить о ненасильственной власти» (Arendt 1970: 56). Эти разграничения позволили Аренд сделать следующие утверждения: «тирания, как обнаружил Монтескье, является поэтому наиболее насильственной и наименее властной формой правления» (р. 41); «там, где власть переживает распад, революции оказываются возможными, но не необходимыми» (р. 49); «даже наиболее деспотические формы господства, которые мы знаем, властвование хозяина над своими рабами, которые всегда превосходят его своей численностью, опираются не на лучшие средства принуждения как такового, а на лучшую организацию власти, — то есть на организованную солидарность властителей» (р. 50); «насилие всегда разрушает власть; на бочку с порохом опирается самое эффективное владычество, порождающее самое быстрое и самое полное подчинение; чего она никогда не сможет породить, так это власть» (р. 53); «власть и насилие — антиподы; там, где господствует одно, отсутствует другое. Насилие появляется тогда, когда власть в опасности, но если дать ему волю, власть исчезнет» (р. 56).

Эти концептуализации власти поддаются рациональному обоснованию. Однако с той точки зрения, которая отстаивается в этой книге, они менее ценны, нежели предлагаемые здесь, по двум причинам.

Во-первых, это такие переосмысления власти, которые далеки от главных смыслов «власти», как она традиционно понимается, и от тех проблем, которыми всегда в первую очередь занимались исследователи этого феномена. Они делают акцент на «власти для», игнорируя «власть над». И таким образом, власть оказывается связанной со «способностью», с «возможностью», но не с отношением. Соответственно, конфликтный аспект власти — тот факт, что она осуществляется над людьми — вообще исчезает из поля зрения17. А вслед за этим исчезает и главный интерес в изучении властных отношений — заинтересованность (как попытка или как достижение) в обеспечении согласия людей через преодоление или предотвращение их противодействия.

Во-вторых, цель этих определений, как мы уже видели, состоит в том, чтобы усилить определенные теоретические установки; однако все, что может быть сказано с помощью этих определений, гораздо яснее можно сказать, используя те концептуальные схемы, которые лежат в их основе, и при этом не умалчивая о (главных) аспектах власти, которые эти определения игнорируют. Так, например, Парсонс отказывается считать власть феноменом «с нулевой суммой» и обращается к аналогии с созданием кредита в экономике, считая, что использование власти, когда управляемые обоснованно доверяют своим правителям, может достигать таких целей, к которым стремятся все и достижение которых выгодно всем. В поддержку этой позиции говорилось, что «в группе любого типа существование оговоренных „руководящих" позиций „генерирует" власть, которая может быть использована для достижения целей, к которым стремится большинство членов этой группы» (Giddens 1968:263). Подобным образом и Арендт утверждает, что члены группы, которые действуют сообща, осуществляют власть. Если же исходить из концептуальной схемы, предлагаемой здесь, то все подобные случаи совместной деятельности, когда индивиды или группы воздействуют друг на друга в ситуации отсутствия взаимного конфликта интересов, — все такие случаи понимаются как примеры «влияния», а не «власти». Все, что Парсонс и Арендт хотят сказать о консенсусном поведении, вполне может быть сказано и о том, что именно они стремятся исключить из разговора о власти.

Рис.1

Возможно, на этом этапе полезно будет привести концептуальную схему (рис. 1) власти и близких понятий (всех модусов «значимого воздействия»), которая в целом следует типологии, предложенной Бахрахом и Барацем, о чем была речь выше. Вряд ли стоит по* вторять, что эта схема является спорной; в частности, хотя она и имеет целью анализ и контекстуализацию понятия власти, подразумеваемого одно-, дву- и трехмерным взглядами на власть, я совсем не имею в виду, что она обязательно будет принята всеми приверженцами каждого из этих взглядов. Одна из причин, конечно, в том, что эта схема разработана в перспективе, задаваемой трехмерным взглядом, который инкорпорирует два первых и потому идет дальше, чем они.

Из схемы видно, что власть может быть, а может и не быть формой влияния — это зависит от того, имеют ли место санкции; а влияние и авторитет, в свою очередь, могут быть, а могут и не быть формой власти — это зависит от того, имеет ли место конфликт интересов. Поэтому консенсусный авторитет, когда нет конфликта интересов, не является формой власти.

Вопрос о том, является ли рациональное убеждение формой власти и влияния, здесь вполне прояснить не представляется возможным. Во всяком случае, я бы ответил на него так: и да, и нет. «Да» потому, что это форма значимого воздействия: А заставляет (является причиной) В делать то или думать так, что и как он иначе не делал бы или не думал бы. «Нет» потому, что В автономно принимает доводы А, так что можно сказать, что не А, а аргументы А или их принятие со стороны Б— вот, что является причиной изменений, произошедших с В. Мне кажется, что в данном случае мы имеем дело с фундаментальной (кантовской) антиномией между причинностью, с одной стороны, и автономией и разумом, с другой. Я не вижу способов разрешить эту антиномию: здесь просто два противоположных концептуальных подхода.

Далее возникает вопрос: возможно ли, чтобы А осуществлял власть над Б, имея в виду реальные интересы Б? То есть предполагается, что существует конфликт между предпочтениями Л и Б, но предпочтения А соответствуют реальным интересам Б. На это можно дать два ответа. (1) А может осуществлять «краткосрочную власть» над Б (при наличии наблюдаемого конфликта субъективных интересов), но как только В осознает свои действительные интересы, властные отношения заканчиваются: они самоуничтожаются. (2) Все или почти все формы контроля (попыток контроля или его достижения) со стороны А в отношении Б, когда Б возражает или сопротивляется, представляют собой нарушение автономии Б; реальный интерес Б состоит в обладании автономией; поэтому такое осуществление власти не может соответствовать реальным интересам Б.

Ясно, что первый ответ может быть использован для оправдания патерналистской тирании; второй же пре доставляет аргументы для анархистской защиты от ти- рании, представляя все или почти все случаи влияния как проявления власти. Принимая логику второго ответа, я склоняюсь к тому, чтобы выбрать первый, опасности которого можно избежать, обращая внимание на эмпирическую основу реальных интересов. Выявление ЭТИХ интересов — дело не Ау НО By который осуществляет выбор в условиях относительной автономии и, в частности, независимо от власти А (то есть посредством демократического участия)18.