М. Г. Ярошевский Л.С.ВЫГОТСКИЙ - ИССЛЕДОВАТЕЛЬ НАУЧНОГО ПОЗНАНИЯ

С именем Л.С.Выготского сопряжен один из важных фрагментов в летописи психологической мысли XX сто летия. Отныне не только в нашей стране, но и на Западе его исследования высших психических функций (главным образом мышления и речи) признаны классическими.

Наука, которой он отныне посвятил жизнь, испытывала радикальные преобразования. Если прежде ее достижения усматривались в экспериментально контролируемом анализе того, как устроено и по каким законам работает сознание субъекта, то в начале XX века вера в правоту этой версии была до основания подорвана бихевиоризмом, с одной стороны, декларировавшим, что истинным предметом психологии должно стать взамен сознания — поведение, а с другой стороны, фрейдизмом, потребовавшим переориентации на скрытые под покровом сознания, но движущие человеком иррациональные силы. Наряду с этими течениями на горизонте психологии появились и другие, побудив воспринимать картину этой науки как в клочья разорванную кризисом. Так обстояло дело на Западе. Идейная атмосфера, которая воцарилась в постреволюционной России, требовала изучать человека в качестве строителя будущего, невиданного в истории социального мира с позиций марксистской философии. Тем самым, изначально и непререкаемо, утверждалась установка на противопоставление науки (названной по государственно-политическому критерию советской) множеству тех зарубежных научных направлений и школ, которым, как это постулировалось новыми официальными идеологами, марксизм чужд и в принципе должен ими отторгаться в силу их классовой буржуаз- ной сущности. Отсюда и взгляд на картину кризиса пси хологии в странах капитализма. Ситуация кризиса охої но засчитывалась в пользу голосов, требовавших мари систской перестройки психологии.

Соответственно, Выготский, сменивший В ПОСТОИ тябрьский период литературоведческие занятия на пси хологические, сообразовывал свои искания с этими роли циями. Ему отныне предстояло определить свою пози цию по отношению к событиям, которые происходили И новой России на фронте исследований поведения и со знания. За фундамент научной психологии он принимай (как и все советские психологи) бескомпромиссно материалистическое учение об условных рефлексах, считан его, однако, недостаточным для перехода к целостному учению о сознании, поскольку рефлексологи относили субъективный мир человеческой личности «по ту сторону» открытых ими телесных механизмов. Тем самым со знание «повисало» за пределами детерминистского объ яснения, которое, как представлялось; гарантировала опора на испытанное в лаборатории точное и прочное знание о зависимости реакций живых существ от матери альных причин. На первых порах Выготский, критикуя учение об условных (и сочетательных) рефлексах за дуализм поведения и сознания, объективного и субъективно го, становится на сторону реактологии — учения о реакциях в варианте, предложенном К.Н.Корниловым - одним из первых лидеров той психологии, которая присвоила себе титул марксистской. Он, вслед за Корниловым, принимает (в этот период своих исканий) за основ ную «единицу» построения психического мира не рефлекс, который оценивается им как узко физиологическое понятие, а реакцию. Правда, мысль Выготского продвигалась по другим рельсам. «Стрелкой», которая переключила на них, стала категория особой реакции, а именно — речевой, тогда как для Корнилова, как и всей предшествующей экспериментальной психологии, в духе которой он со времен юности был воспитан, создание являлось «безголосым». Для речевых же реакций раздражителями служили не физические стимулы, а слова — звуковые сигналы, сущность которых определяется не природой, а культурой в силу того, что их отличает изначальная насыщенность социально заданным смыслом. В то же время их рабочим эффектом выступают не мышечные движения, а движения речевых органов индиви- да, обращенные к понимающему «бестелесный» смысл этих движений собеседнику. Речевая реакция производила свою работу в сфере общения, коммуникации, диалога как своего рода «круга». В то же время, используя идею И.М.Сеченова о торможении внешнего действия как причине его превращения во внутреннее, Выготский использует указанную идею для объяснения генезиса сознания. Слово внешнее, рожденное в реальном общении, становится словом внутренним, незримым, квазииндивидуальным. И тогда индивид приобретает способность реагировать этим внутренним словом на внешнее поведение организма. Сознание, по определению Выготского, выступало как «реакция организма на свои же собственные реакции» (а не особый способ бытия). С этой формулой соединялись важные инновационные установки, отличавшие ее и от условно-рефлекторной концепции, и от кор- ниловской реактологии. Ведь в роли детерминант выступали такие чуждые этим концепциям факторы, как культура (в образе исторической системы языка) и общение (как диалогическая вовлеченность реакции во взаимодействие индивидов). Однако «пуповина», соединяющая схему Выготского с этими концепциями, еще не была разорвана. Поэтому неудивительно, что в кружке Бахтина, где развивались иные воззрения на язык и духовную жизнь людей, Выготского воспринимали тогда (в середине 20-х годов) как приверженца бихевиоризма, сводящего поступки человека к стимул-реактивным отношениям организма (в качестве телесной системы) с внешними физическими раздражителями, хотя бы и интериоризи- руемыми во внутреннем устройстве этого организма.

Между тем воззрения Выготского на предметную область психологии, на события, происходящие в ней в масштабах мировой науки, на реальные перспективы ее выхода на новые рубежи стремительно менялись.

В этих воззрениях наметился в середине 20-х годов крутой поворот. Особый смысл поворота заключался в том, что Выготский, если воспользоваться современной терминологией, переключился от работы в проблемном поле психологической науки с присущей ей системой конкретных предметных представлений к изучению ме- танаучных проблем, к анализу природы и закономерностей эволюции самого психологического познания, тех приемов, которые им используются при реконструкции своих реалий, тех подходов, которым оно следует, соот- нося эмпирическое и теоретическое в этих реконструкції ях. Здесь перед ним психогностическая проблема выгту пила в совершенно новом ракурсе. Гносеологическое (по знавательное) отношение служит, как известно, консти туирующим признаком психики. Субъекта не существу сі без представленности в его актах реального или мысли мого предметного содержания. Но на метанаучном урон не сама психика, включая ее предметно-познавательный аспект, становится предметом познания. Причем в дай ной ситуации речь идет не о присущей высокоразвитому субъекту способности к рефлексии по поводу испытывае мых им психических процессов и состояний, в том числе имеющих познавательный индекс. Задача, над которой отныне бился Выготский, имела совершенно иной смысл Его не занимали представления конкретных субъектов о тех образах и переживаниях, о которых они способны представить самоотчет. Объектом его интереса служили совершенно другие «субъекты», а именно научные школы и научные сообщества, представляющие свои «от четы» о психике не по голосу здравого смысла и «как бог на душу положит», а с притязаниями на адекватность этих «отчетов» исторически сложившимся рацио нальным критериям достоверности (объективности, истинности) добываемого знания. Превращая научное по знание в объект специального изучения, Выготский вы ступал как философ науки, ибо невозможно сколько-ни будь эффективно продвигаться в кругу избранных им методологических, логических, онтологических, гносеологических проблем, не поднявшись от частной дисциплины, ее понятий, теорий, методик, моделей, эмпирической фактуры и т.п. к имеющему многовековые традиции высшему уровню анализа любых проявлений познава тельной активности, на каких бы объектах она ни была сосредоточена. Для Выготского, как мы только что видели, в качестве нового особого объекта выступила уже не психика, изучением которой он был занят в предшествующий период, разрабатывая соответствующие конкретные методики, выясняя связь психического с физиологическими, культурологическими и другими факторами, применяя полученные данные в практике обучения и воспитания (прежде всего аномальных детей) и т.п. Теперь он перешел в сферу философского анализа познания. Конечно, его переход не означал отказ от разработки специальных проблем конкретной дисциплины - психологии. По-прежнему думы о ней в широком спектре его гуманитарных интересов остаются доминирующими. Но он остро осознавал, что без обращения к тому уровню рефлексии о научном познании, который издавна считался философским, невозможна работа во взорванной кризисом психологии. Конечно, это понималось не одним Выготским и не только в России. Кризис был объективным феноменом. Его ощущали и о нем задумывались многие. В том же 1927 году, когда тяжело больной туберкулезом Выготский лихорадочно работал над своим трактатом, которому дал имя «Исторический смысл психологического кризиса», вышла из печати книга известного австрийского психолога Карла Бюлера «Кризис психологии»454. Книга приобрела широкий резонанс в мировом психологическом сообществе. Через год ее автор выпустил в свет второе издание. Основная бюлеровская идея сводилась к надежде на то, что целостность психологии удастся восстановить на путях поиска интегрирующих моментов в тре, претендовавших на монополию школах: интроспективной концепции, бихевиоризма и психологии духа. Каждая, согласно Бюлеру, хороша по- своему и содержит повод призвать: «возьмемся за руки, друзья», Сравнивая бюлеровский текст со специальным трактатом Выготского «Исторический смысл психологического кризиса» нетрудно убедиться в решительных преимуществах созданного Выготским. Но его слово, в силу ряда обстоятельств, могло быть услышано только через 55 лет, когда его трактат, извлеченный из его личного архива, был передан в печать. (Издан автором этих строк455.)

Почему же Выготский отказался от его публикации? Среди вероятных причин отчетливо выделяются два обстоятельства, о которых речь шла выше. Согласно официальной идеологической версии, отступление от которой грозило остракизмом, считалось, что гуманитарное — в том числе и психологическое — знание причастно (за пределами революционной России) классовым интересам той социальной среды, в которой оно культивируется. На этом основании предполагалось, что оно неизбежно преисполнено различных мистификаций, порождающих несовместимость с истинной наукой. Провозглашалось, что нет иного пути придать этому знанию научное досто инство кроме как возводить его на фундаменте марксии ма, диалектического материализма. Оба тезиса, продик тованные с позиций восторжествовавшей в обществе идеологии, воздействовали на конкретно-научную работу в различных дисциплинах с различной степенью эффек тивности. К психологии по инициативе (кстати сказать, беспартийного) К.Н.Корнилова было присоединено он ределение — марксистская. Появился учебник «Психо логия с точки зрения диалектического материализма» Что касается материализма, то особых проблем не возни кало. В России имелось мощное, сложившееся задолго до социалистической революции, восходящее к Сечено ву, а затем успешно развитое И.П.Павловым, В.М.Бех теревым и другими учеными направление, приведшее, благодаря своей естественнонаучной, в философском смысле, материалистической, ориентации к крупным от крытиям в области нейрофизиологии, в том числе прип ципиально важным для детерминистского объяснения психики. В условиях триумфа учения об условных реф лексах важную роль в сохранении психологией собствен ного научного достоинства сыграло обращение к марк сизму, никогда не отрицавшему качественное своеобра зие явлений сознания. Это позволило советским психо логам противостоять редукционистским увлечениям, чуждым Павлову и Бехтереву, но соблазнительным для их последователей из молодых «радикалов». Постулат о качественной специфике сознания поддерживал версию о собственном достоинстве психологии, явно отступившей на второй план на фоне взрывной популярности учения об условных рефлексах. Однако декларативное утверждение о том, что материализм (если только он диалектический, а не примитивно-редукционистский) не считает сознание и вообще внутренний мир субъекта чем-то запредельным для научного объяснения, само по себе еще не несло рабочей нагрузки, не могло служить орудием исследования психических явлений. За некое подобие этого орудия сторонники новой марксистской психологии приняли «законы диалектики», используя представления о переходе количества в качество, борьбе противоположностей, скачке и т.п.

Таков был простиравшийся перед умственным взором Выготского идейный фон, когда в стремлении понять кризисную ситуацию в психологии этот взор переместился из конкретно-научной плоскости в плоскость метана- учной, методологической рефлексии. Эффектом такого поворота, потребовавшего сосредоточенности на новом, согласно традиции — философском — проблемном поле, стал ряд новаторских положений, касающихся природы научного познания. Притом не только психологического.

По существу, любое изучение науки как формы деятельности и культуры продуктивно лишь когда оно укоренено в материале, почерпнутом в реальной истории преобразования знаний, консолидированных в конкретную предметную область. Для Выготского такой областью служила психология, где ко времени написания своего трактата о кризисе он успешно вел эмпирические исследования. Повседневный непосредственный «диалог» эмпирии и теории был одной из выдающихся особенностей его научного таланта. Во всех этих случаях его теоретическая мысль была устремлена в глубины кризисов, пронизывающих реалии психической жизни (присущих, в частности, развитию ребенка как главного предмета его исследовательского труда). Обратившись же к кризису науки, Выготский столкнулся лицом к лицу с вопросом о природе самой теоретической мысли как реалии особого рода, требующей для своего освоения иных понятий и методов, чем созданные наукой для познания памяти, мышления, речи и других психических функций. Мысль о том, как обустроена научная мысль, какие силы и в каком направлении ее запускают в ход, переносила исследовательские поиски Выготского из ставшей самостоятельной дисциплиной психологии в область философии, одним из ответвлений которой эта наука веками служила. Как уже сказано, Выготский в этих поисках не был одинок. Ведь стимул к переориентации на философию придали не посторонние по отношению к укоренной в эмпирии работе на поле частной науки события, но внутринаучные обстоятельства, препятствующие эффективности этой работы (утрата прежнего предмета, конфронтация школ и др.). Потребность в том, чтобы справиться со смутой, грозившей катастрофическими последствиями, носила объективный характер. Поэтому ее ощущали и пытались откликнуться на зов времени различные умы. Не ограни- чиваясь простой констатацией кризиса (для этого доста точно было поверхностного наблюдения), они стреми лись наметить перспективу выхода из него на нормалі, ный путь развития психологии, приемлемый для веек, сообщества исследователей, причастных к этой области.

В руки Выготского попала книга швейцарского уме ного Людвига Бинсвангера (1881 — 1966). (В дальнейшем он приобрел известность как психотерапевт, развивший концепцию «экзистенциального анализа» в духе хайдег геровской феноменологической философии «бытия II мире»). Но разработке экзистенциалистской концепции предшествовала попытка Бинсвангера дать «критику психологического разума» в книге, названной им «Введе ниє в проблемы общей психологии» (1922 г.)456). Ее отли чало кантианское понимание природы мысли. Воспитан ный на нем, Бинсвангер выдвинул проект создания осо бой отрасли, которую он назвал общей психологией. Со держание, соединенное им с термином, обозначавшим эту новую отрасль, радикально отличалось от представлений о том, что наряду с частными дисциплинами типа дет ской, зоологической, патологической и других разделом психологии имеется центральная область, где должны быть собраны и обобщены богатства всех источником психологического познания. Согласно традиции общая психология считалась сводом знаний о частных психи ческих функциях и в этом отношении трактовалась как их теория. Против подобного традиционного понимания выступил Бинсвангер, призвав к тому, чтобы решительно отделить от этой теоретической психологии особую общую психологию, для которой в качестве главного вы ступает вопрос о том, как вообще создаются психологические теории. Для нее сами эти теории являются фактами.

Выготский принимает идею Бинсвангера о необходимости разработки общей психологии как особого раздела в общей структуре психологического познания. Более того, эта идея приобретает у него смысл ключевой для объяснения кризиса психологической науки. В чем коренной смысл этого кризиса, по Выготскому? В отличие от тех авторов, которые, оценивая кризис, акцентировали его негативную для прогресса роль, видели в нем процессы распада, в силу которых психологи, как писал

Н.Н.Ланге, ощутили себя «в положении Приама на развалинах Трои», Выготский рассматривал его под иным углом зрения. Он выделяет в качестве своего рода закономерности однотипный характер эволюции, проделываемой независимо друг от друга различными школами — рефлексологией, психоанализом, гештальтпсихологией, персонализмом. Каждая из школ, рождаясь из частных открытий, претендует на захват всей области психологии, а затем и человеческого бытия в целом.

Так, например, согласно Фрейду, «коммунизм и тотем, церковь и творчество Достоевского, миф и изобретения Леонардо — все это замаскированный пол»457. По Бехтереву, «Анна Каренина и клептомания, классовая борьба и пейзаж, язык и сновидения — все это рефлекс»458. Судьбой различных направлений движет одно и то же стремление утвердиться в качестве всеобщей науки о психике. Это свидетельствует о том, что в деятельности отдельных ученых и научных групп отражается исторически назревшая потребность в общей психологии, в общей науке. Поэтому объяснить претензии различных школ на универсализм личными ошибками, злой волей, незнанием их создателей так же нельзя, «как Французскую революцию — испорченностью королей, двора»459.

Общая психология как учение о «последних основах, общих принципах и проблемах данной области знания» имеет дело с «понятиями высшего порядка». Она призвана объяснить, что же наиболее общего у всех явлений, изучаемых психологией, что делает психологическими фактами самые разнообразные явления — от выделения слюны у собаки и до наслаждения трагедией, что есть общего в бреде сумасшедшего и строжайших выкладках математики460.

Категории общей психологии организуют обработку знания в отдельных отраслях психологии, непосредственно связанных с практикой воздействия на человека и его преобразования посредством воспитания и обучения, выработки трудовых навыков, лечения и т.д. При этом совершается «перемещение» интеллектуальных достижений не только «сверху вниз» — от философии через общую науку и частные дисциплины к практике, но и и обратном направлении — «снизу вверх» — от практики к различным способам ее интеграции в частных дисции линах — и далее — к общей науке, суммирующей и своем категориальном аппарате «суверенитеты» детскоІІ и педагогической психологии, патопсихологии, психоло гии труда и др.

Создать общую психологию — таково, согласно Им готскому — веление исторической логики развития ІІО знания.

Обсуждая обращение Бинсвангера к общей психоло гии, Выготский вступает с ним в острую полемику. Ко ренное расхождение между ними имело глубинные фило софские корни. Если Бинсвангер отправлялся от Kama, то Выготский — от Маркса.

Общая психология, согласно Бинсвангеру, призвана критически исследовать основные понятия психологии Такой поворот от фактов и явлений к понятиям, в кото рых они воссоздаются, действительно может рассматрн ваться как новое направление, открывающее путь к само познанию науки, к раскрытию ею самой собственной внутренней природы. Бинсвангер, следуя Канту, пони мал критику психологии как рефлексию над ее логическим аппаратом. Предметное содержание, тем самым, от носилось к одному полюсу, логические формы, в кото рых оно дано, — к другому. Выготскому различие между общей и эмпирической наукой виделось не в том, что первая занята логическими формами, вторая — фак тами опыта, а в том, что в «понятиях высшего порядка, с которыми имеет дело общая наука, действительность представлена иным способом, чем в понятиях эмпиричес кой науки». Как бы высока ни была бы степень абстрак ции от эмпирического факта, в категориях общей науки, ее логических формах всегда содержится «сгусток, оса док конкретно-реальной действительности... хотя бы и в очень слабом растворе»1. Здесь новаторство Выготского определялось обращением к вопросу об особой логике научного познания, отличной и от формальной, и от философской (диалекти- ческой) логики. Эта особая логика направляет работу психологического разума с любыми его объектами. Она изначально исторична и критична. Она переводит на более высокий уровень ту критическую работу, которая повседневно совершается в науке. Критика понятий, отнесенная Бинсвангером к уникальной цели философии, в действительности представляет собой неотъемлемый фактор научного творчества.

«Всякое открытие в науке, всякий шаг вперед в эмпирической науке есть вместе с тем и акт критики понятия»1.

В качестве примера приводится открытие условного рефлекса. Оно явилось критикой старого понятия о рефлексе (как о жесткой, неизменной рефлекторной дуге), но также и открытием, произошедшим при помощи старого факта (слюноотделение при виде пищи). Так обстоит дело в конкретной науке, в частной дисциплине. Но каким образом из частных понятий прорастают понятия общей науки, объясняющие психические явления в любой сфере жизнедеятельности? Ответ Выготского сводился к стратегическому указанию, что и в этих понятиях должна быть представлена реальность, хотя и в особой, «сгущенной форме». Чтобы выйти из кризиса на новый рубеж, требовалась «путевая карта», определяющая направление и цель методологической работы. В качестве орудия этой работы Выготский выбрал аналитический метод. Слово «анализ» было опорным для многих школ. И для эмпирической психологии, занятой анализом элементов обыденного сознания, и для Фрейда, и для феноменологии Гуссерля, ищущей в чистом сознании временные и внеопытные сущности и смыслы. В России, вслед за Гуссерлем, его аналитический метод стали исповедовать Челпанов и Шпет. Критикуя их, Выготский отмечал, что общий термин «анализ» вносит путаницу. Принципы того аналитического метода, в котором нуждается новая психология, следует искать не в философии, а в опытных науках — естественных и социальных. Этот метод — по Выготскому — заключается в том, чтобы путем мысленной абстракции в совокупности явлений, во всем богатстве их связей открыть существенное, закономерное, обобщив его в особую понятийную структуру, названную Выгот ским «клеточкой». По его мнению, Маркс в «Капитале», анализируя буржуазное общество, выделяет форму то Варной стоимости как клеточку, где прочитывается структура всего строя. В исследованиях мозга аналитн ческий метод позволил извлечь из богатства нервных я и лений такие «клеточки», как «условный рефлекс» (Пан лов), «доминанта» (Ухтомский), «воронка» (Шерринг тон). В физике С.Карно сконструировал идеальную на ровую машину, открыл закон, по которому из теплоты можно получить механическое движение. Сто тысяч ре альных паровых машин доказывали это не более убеди тельно, чем одна идеальная.

Стало быть, в естественных науках (физика, биоло гия) аналитический метод столь же всесилен, как и в со циальных (политэкономия). Принципиальность этого по ложения становится очевидной, если принять во внима ние, что возникшая на рубеже XX столетия и развитая неокантианством идея о двух, коренным образом разли чающихся методах познания — естеЬтвеннонаучном (применимом в науках о природе) и социокультурном (применимом в науке о «духе») — вторглась в исследо вания человека, исключив саму возможность построения науки о нем как целостном существе.

Борьба Выготского против версии о двух психологи ях (естественнонаучной и психологии «духа») получила в данном случае «подкрепление» и со стороны метода. Ведь в основе этой версии лежало представление о том, что телесное и духовное познаются принципиально рам личными средствами и способы образования понятий о каждом из них несовместимы. Аналитическому методу, искусно используемому для преодоления расщепленности телесного, психического и социокультурного, следовал и Выготский в своих первых попытках выделить «клеточку» психологии поведения 11 виде понятий о круговом речевом рефлексе как первоэ лементе человеческого сознания и эстетической реакции как главной форме общения субъекта с произведением искусства. Обе «клеточки» строились по типу естествен нонаучных моделей и вместе с тем выводили научную мысль за пределы биологии в мир культуры и социаль ного бытия. В качестве образцов применения аналитического метода в психологии Выготский выстраивал еле дующий ряд: «машина, анекдот, лирика, мнемоника, во инская команда». Он называет их «ловушками для природы», как бы подчеркивая тем самым, что возводя эти феномены в ранг моделей, удастся «поймать» действие определенного закона. Что касается идеальной машины С.Карно, то посредством нее был «пойман» общий физический закон. Остальные «ловушки» касались психологических закономерностей. Одна из «ловушек» (лирическое стихотворение) была установлена самим Выготским. «Каждое лирическое стихотворение, — отмечал он, — есть эксперимент» в том смысле, что путем анализа его структуры может быть восстановлен механизм эстетической реакции на него.

Но что представляют собой другие аналитические модели — анекдот, мнемоника, воинская команда, о которых он писал? Эти образцы, при всей их видимой произвольности, отнюдь не случайно оказались в одном ряду. Выготский извлек их из наличной психологической литературы. Анализу анекдотов Фрейд посвятил специальную работу «Остроумие и его отношение к бессознательному». Анекдот послужил для Фрейда моделью, на которой рассматривались отношения между речевыми символами,, неосознаваемыми влечениями личности и психическим эффектом. К мнемонике — системе опосредованных знаками искусственных приемов запоминания — психологи (в частности, А.Бине) обращались с целью изучения процессов памяти. Воинская команда служила для П.Жане схемой построения социально детерминированных действий человека. Не случайно, конечно, Выготский поставил лирическое стихотворение, анекдот, воинскую команду и мнемонику в тот же ряд, что и техническое устройство (машину). Будучи сконструированы людьми для людей, эти создания, с одной стороны, имеют независимую от субъекта структуру, с другой — организуют его внешние и внутренние реакции. Среди таких реакций оказывались и эмоциональные (эстетические чувства), и когнитивные (память при мнемонике), и поведенческие (исполнение воинского приказа). Зависимость индивидуальной психики от социальных отношений и форм с давних пор приковывала к себе научную мысль. Но в центре интересов Выготского, как мы знаем, неизменно выступало такое социальное, которое запечатлено в произведениях культуры (языка, искусства), имеющих собственный строй. Быть может, здесь решающую роль играла его изначальная сосредото- ченность на текстах, на знаково-символических системах, которые, освоив богатый опыт антипсихологической фор мальной школы, Выготский считал подчиненными иным правилам, чем психические реакции индивидов. Соци альное для Выготского — это прежде всего социокуль турное. Все упомянутые Выготским «ловушки» для по имки психологических законов устроены по типу такой организации, которая рассчитана на производимый по средством речевых знаков психологический эффект. В трактовке последнего опять-таки сказалось своеобразие позиции Выготского. Подобно тому, как социальное для него — социокультурное, психическое — всегда телесно психическое, всегда сопряжено с объективным актом по ведения, будь то эмоциональный взрыв или мысль, пред варяющая движение (при исполнении команды). Отсюда и установка Выготского на неклассическую трактовку исходной «клеточки» психики. Такой «клеточкой» он не мог признать ни элементы непосредственного опыта, < которыми имела дело эмпирическая психология (ощущения, восприятия, ассоциации и др.), ни «гештальты» новой структурной психологии, ни стимул-реактивные отношения бихевиоризма, ни корниловскую «реакцию». Ограниченность перечисленных понятий, ядерных для различных направлений, в том, что в их внутреннем строе не были представлены социокультурные компонен ты, которые во всех психологических концепциях счита лись внешними и» по отношению к индивидуальному сознанию и поведению. Лирический стих, мнемоника или воинская команда с этих традиционных для психологии позиций не могли быть признаны ее фундаментальными фактами, анализ которых позволил бы сделать «прозрачным» таинственный механизм сознания. Ведь они во всех случаях трактовались как нечто, причастное иному порядку вещей, чем феномены, образующие собственный предмет психологического познания.

Выготский опирался на факты иного рода, чем те, с которыми обычно имеет дело ученый. В качестве реалий, подлежащих разбору, выступали факты, касающиеся возвышения и падения истин, кризисных явлений, теоретических дискуссий, методов, языка и т.п. Если понятия, категории, факты, в которых представлена реальность душевной жизни людей, отнести к уровню мышления «первого порядка», то изучение самих этих понятий и фактов следует считать делом мышления «второго порядка».

Здесь выступает особая задача: саму науку превратить в объект специальной рефлексии. Именно эту задачу, требующую перехода на уровень мышления «второго порядка», Выготский решал в рукописи о кризисе психологии. До Выготского никто из советских психологов не только не принимался за эту задачу, относимую ныне к особой «науке о науке» (науковедению), но и вообще не осознавал, что подобная задача существует. Обсуждение вопросов теории и логики познания издавна относилось к философии. Для Выготского рефлексия о науке означала не ее философское исследование в его традиционном понимании, а метанаучное прослеживание событий ее реального исторического бытия.

Методологическую конструкцию Выготский мыслил как изначально историческую. Но ведь история имеет дело с неповторимыми событиями. Методология охватывает устойчивые инвариантные формы и способы анализа. Как в таком случае возможна методология на исторической основе? Ответ Выготского заключался в указании на то,, что закономерность, повторяемость присущи самому процессу познания, его историческому бытию. Из объективной логики развития процесса, скрытой за неповторимостью событий, записанных в памяти науки, извлекаются общие формулы, из которых выводимы и предсказуемы эти события. «Закономерность в смене и развитии идей, — замечает Выготский, — возникновение и гибель понятий, даже смена классификаций и т.п. — все это может быть научно объяснено на почве связи данной науки 1) с общей социально-культурной подпочвой эпохи, 2) с общими условиями и законами научного познания, 3) с теми объективными требованиями, которые предъявляет к научному познанию природа изучаемых явлений на данной стадии их исследования, т.е. в конечном счете — с требованиями объективной действительности, изучаемой данной наукой»461. Историзм в воззрениях на науку был нераздельно связан в учении Выготского с принципом системности. Он неизменно трактовал ее как внутренне связанную систему. Каждый ее элемент, будь тот факт или термин, методический прием или теоретический конструкт, получает свой смысл от целого, которое проходит ряд фаз, сменяющих друг друга с неотвратимостью, подобной переходу от одной исторической формации к другой. Фаза кризиса захватывает все элементы науки как цело го, в том числе ее термины, за которыми стоят понятия. Проблеме языка в методологическом анализе науки Вы готский придавал особое значение. «Язык, — писал он, обнаруживает как бы молекулярные изменения, которые переживает наука; он отражает внутренние и неоформив шиеся процессы — тенденции развития, реформы и роста»'. Язык науки — инструмент анализа, орудие мысли. Его может развивать лишь тот, кто занимается исследованием и открывает новое в науке. Открытие новых фактов и возникновение новых точек зрения на факты требуют новых терминов. Таким образом, речі, идет не о таком словотворчестве, когда выдумываются новые слова для обозначения уже известных явлений, подобно наклеиванию этикетки на готовый товар, а именно о словах, которые рождаются в процессе научно го творчества.

Одним из выражений кризиса в психологии явилось то, что ее язык страдал пестротой, неточностью, мифоло гичностью. Между тем ни одна наука не может нормаль но развиваться, если она не вырабатывает собственной язык. Огромную роль языка в развитии и совершенство вании науки, отмечал Выготский, можно видеть на при мере физики, химии и особенно математики. А «психо логический язык современности, прежде всего, недоста точно терминологичен; это значит, что психология не имеет еще своего языка»462. Словарь психологии представ ляет собой конгломерат из трех групп слов: 1) обиходно го повседневного языка, который не может стать языком науки, так как его слова смутны, неточны, полисемичны; 2)

философского языка, во-первых, потому, что они многозначны вследствии борьбы философских школ, и, во-вторых, они теряют связь со своим прежним смыслом; 3)

заимствованных из естественных наук и употребляе мых в переносном смысле (например, энергия, сила, ин тенсивность и др.). Научные термины, взятые из других наук, прикрывают ненаучные понятия. Язык не нейтра лен и не пассивен по отношению к науке; он ее активный компонент, непосредственный участник всех событий, происходящих в науке. Слово — термин в вышеотмечен- ном смысле — является главным орудием интеллекта в исследовательском процессе. Оперирование им выступает как творческая операция, позволяющая вскрыть в психической реальности новые, неизведанные пласты.

Проблему работы над термином Выготский соотносил с использованием экспериментальной техники, уделив внимание тому, что он любил называть «философией прибора». Поскольку психология является экспериментальной наукой, то для решения своих задач она применяет различные аппараты, приборы, устройства, выполняющие функции орудий. Однако развитие экспериментальной техники в психологии таит опасность ее фетишизации и может породить надежду на то, что само по себе применение экспериментальной техники способно открыть новые научные факты. Подобное увлечение аппаратной техникой без теоретических предпосылок, без понимания того, что она играет лишь вспомогательную роль, наносит ущерб научному творчеству, порождает, по выражению Выготского «фельдшеризм в науке». «Фельдшеризм в науке», по Выготскому, — это отрыв технической исполнительной функции исследования обслуживание аппаратов по известному шаблону) от научного мышления. Такой отрыв отрицательно сказывается и на самом мышлении, поскольку вся тяжесть исследовательской работы переносится с оперирования словами- терминами на бездумное оперирование приборами. В результате слова, не наполняясь новым содержанием, начинают оскудевать, перестают выполнять присущую им роль важнейших инструментов мышления.

История науки являлась для Выготского огромной лабораторией, гигантским «испытательным стендом», где проходят проверку гипотезы, теории, термины, принципы организации знания. Прежде чем заняться экспериментальной психологией, он проник в деятельность этой лаборатории. До того как его объектом стали мышление и речь ребенка, он рассмотрел плоды умственной работы людей в ее высшем выражении, каковым является построение научного знания. Его как бы направляло известное положение, что высокоразвитые формы дают ключ к раскрытию тайн элементарных. Он говорит, например, о том, что слово представляет «эмбрион науки».

Анализирует не эту эмбриональную форму (к рассмотрению которой перейдет через несколько лет), а функцию научного термина — слова, несущего высшую напряженную интеллектуальную нагрузку. Вот он обсуждает вопрос об «обороте понятий и фактов с прибылью понятий» применительно к истории познания. Впоследствии масштабы меняются. Выясненное на макроуровне ведет к объяснению развития понятий у детей. За трактовкой коллективного разума науки как особой системы последовало учение о системном строении индивидуального сознания. За сравнением научных понятий с орудиями труда, которые от употребления изнашиваются, последовала концепция, согласно которой понятия как средства освоения мира и построения его внутреннего образа в ходе онтогенеза претерпевают эволюцию.

Все коренные вопросы познавательной активности человека — соотношение эмпирического и теоретичес кого, слова и понятия, способы оперирования понятием как особым орудием и благодаря этому изменение его предметного содержания, реального, практического дей ствия и его интеллектуального коррелята — сначала рассмотрены на материале развивающегося научного знания. Лишь после того, как они были выверены на этой особой культуре, Выготский обратился от исто рического опыта к психологическому.

За несколько десятилетий до того, как на Западе в философских исследованиях науки сложилась, в проти вовес постпозитивизму, так называемая историческая школа, Выготский разработал новаторский проспект методологического анализа научного знания с позиций историзма. Особый интерес к указанной школе вызвало ее обращение к кризисам, революциям, катастрофам в науке. Одной из самых популярных ее книг стала ра бота Томаса Куна «Структура научных революций», где роль кризисов в динамике научного знания рассматривается главным образом на материале истории физики. Выготский обратился к объяснению динамики кризис ных явлений в другой науке — психологии. Но своеоб разие потрясений, которые она испытывала, он осмы сливал сквозь призму общих и, как мы могли убедить ся, глубоко новаторских воззрений на природу научного познания и перспектив проникновения в его внутренний строй. Для него аксиоматической служила идея о зако номерном преобразовании этого строя, о том, что твор- ческие порывы отдельных школ и их лидеров обусловлены объективной логикой развития науки, в категориях которой дано «сгущенное» знание о реальности, каковой она существует сама по себе, безотносительно к познавательной активности субъекта — индивидуального или коллективного (научной школы или научного сообщества). Таковыми выступили в трактовке Выготского принципы научного объяснения процесса научного познания. Он детально отображался им, применительно к одной из дисциплин, как закономерный процесс, имеющий собственную логику развития. Постулировалось, что эта логика созидается и сменяет свои формы не в сфере «чистой» мысли, но на имеющей особую «стать» социокультурной подпочве соответственно объективной природе познаваемых вещей. Сама же эта природа выступает перед исследовательским умом с присущими ей тайнами и загадками в том обличье, которое она обрела на уровне постигнутости этих тайн, благодаря энергии мысли. Поэтому не только субъект научного познания, но и его объект изначально историчны. В онтологическом плане объект имеет одну историю, в эпистемологическом — другую. Выготский прославился как исследователь умственного развития ребенка. Мы видели, что построению научной модели этого развития, имеющей онтологический смысл, предшествовал творческий полет мысли Выготского на эпистемологическом уровне.