ЭПИКУР

Если когда-либо существовал пример, доказывающий, что время в конце концов восстанавливает справедливость, оправдывая оклеветанную невинность, то это пример Эпикура, ибо ныне выступило столько знаменитых защитников его практической морали и его спекулятивной морали, что уже никто, кроме упрямцев и невежд, не судит о нем плохо.

Он умер во втором году 127 олимпиады83, страдая от задержания мочи; при этом он проявил совершенно исключительное терпение и стойкость. Ему шел тогда семьдесят второй год. Невозможно исчерпать все, что можно сказать хорошего о благородстве его нравов, и все, что можно сказать плохого о его мнении относительно религии. Бесчисленное множество людей придерживается ортодоксальных воззрений, а живет недостойно. Он же и его многочисленные последователи, наоборот, придерживались дурного учения, но вели достойный образ жизни (N). Не нужно забывать, что Эпикур был сторонником весьма хорошей морали, проповедуя, что должно проявлять послушание по отношению к властям.

Эпикур стал гораздо более знаменит после смерти, чем при жизни (Р), как предсказывал Метродор и как отметил Сенека.

Будет небесполезно привести здесь пример зловредности и недобросовестности, проявлявшихся при критике Эпикура. Эпикур написал сочинение, озаглавленное «Пир», и обсуждал в нем вопрос: когда самое подходящее время для сближения с женщиной? Критики Эпикура, желая найти предлог дурно отозваться о нем, искаженно представили его образ действий и обстоятельства дела. Есть все основания считать, что он ни в чем не был виноват, поскольку Плутарх, проявив справедливость, показал, что в этой книге нет ничего такого, что не было бы достойно философа, и тот же Плутарх написал специальный трактат, чтобы доказать, что невозможно счастливо жить, руководствуясь принципами Эпикура. Плутарх показывает, между прочим, что учение, отвергающее божественное провидение и бессмертие души, лишает человека бесчисленного множества утешений, пока он живет, и приводит его в отчаяние, когда он должен умереть (R). Я вовсе не сожалею, что этот автор воздержался от исследования вопроса о том, рассуждают ли те, кто отрицает провидение, более последовательно, чем те, кто его признает. Я хочу сказать лишь одно: не более ли основательно рассуждают (предцол^гая, что материя обязана своим существованием лишь самой себе, как считают все философы) те, кто полагает, что боги никак не воздействуют на материю, чем те, кто полагает, что они ею распоряжаются по своей прихоти.

Повторяю, я вовсе не сожалею, что Плутарх не взялся за исследование этого вопроса, ибо он был чересчур уж настроен против эпикуреизма и чересчур пристрастно относился к определенным теориям, сторонником которых он был, чтобы не исказить и не запутать этот сложный вопрос. Но мне досадно, что я не читал ни одной книги, в которой затрагивался бы этот спор. Мне кажется, что среди стольких апологетов Эпикура должно было найтись несколько таких, которые, осудив его безбожие, попытались бы показать, что оно естественно и философски вытекает из заблуждения, общего всем язычникам и состоящего в признании вечности существования материи (S). Ниже я сделаю несколько замечаний, которые, между прочим, покажут, что 1) если не придерживаться в вопросе о сотворении мира системы взглядов Писания, то, чем последовательнее рассуждаешь, тем больше заблуждаешься; 2) система Писания — единственная система, обладающая тем преимуществом, что она устанавливает основательный фундамент провидения и совершенств бога (Т). Нет ничего более жалкого, чем метод, используемый Эпикуром для объяснения свободы (U) человеческих действий.

(D) Все его ученики жили вместе со своим учите- лем. Лаэрций 84 свидетельствует о том, что Эпикур имел столько друзей, что даже целые города не могли бы их вместить. К нему приходили из всех городов Греции и Азии85. Даже Египет посылал ему учеников. Город Лампсакия, где он преподавал свою философию, дал ему много учеников. Он не хотел подражать Пифагору, учившему, что имущество друзей должно быть общим. Эпикур считал, что такое установление свидетельству- ет о недоверии 86. Ему больше нравилось, чтобы каждый был готов добровольно отдать свои вещи для нужд других, когда это станет необходимым. Несомненно, эта идея больше приближается к совершенству, чем общность имущества, и нельзя не восхищаться союзом учеников Эпикура и благородством, с которым они друг другу помогали, оставаясь каждый господином своего достатка. Вот прекрасный отрывок из Цицерона: «De qua (amicitia) Epicurus quidem ita dicit, omnium rerum quas ad beate vivendum sapientia comparaverit, nihil esse majus amicitia, nihil uberius, nihil jucundius. Neque vero hoc oratione solum, sed multo magis vita et mori- bus comprobavit. Quod quam magnum sit, fictae veterum fabulae declarant, in quibus tam multis tamque variis ab ultima antiquitate repetitis, tria vix amicorum paria reperiuntur, ut ad Orestem pervenias profectum a Theseo. At vero Epicurus una in domo, et ea quidem angusta quam magnos, quantaque amoris conspiratione consen- tientes tenuit amicorum greges? Quod fit etiam nunc ab Epicureis» 87.

Невозможно после этого говорить, что люди, отрицающие провидение и считающие своей конечной целью собственное удовольствие, никоим образом не способны жить в обществе, что такие люди необходимо становятся предателями, мошенниками, отравителями, ворами и т. и. Разве один лишь этот отрывок из Цицерона не ниспровергает все непоколебимые мнения такого рода? Разве истина факта, которую засвидетельствовал Цицерон, не ниспровергает сто томов умозрительных рассуждений? Вот перед нами школа Эпикура, практическое нравственное учение которой относительно обязанностей дружбы на протяжении веков не поддается никакому опровержению. И мы видим, что, в то время как самые набожные школы были исполнены раздоров н пристрастий, школа Эпикура наслаждалась глубоким миром. Ее члены следовали учению основателя их школы, не оспаривая его, не противореча ему...

Вот что говорит Нумений67, живший во II в.: союз учеников Эпикура сохранился до этого времени, и тог- да вовсе не было видно, чтобы ему угрожал распад. И насколько я знаю, его утверждение никем не было опровергнуто.

...Но разве не известно, что Тимократ покинул Эпикура? Разве не известно, кроме того, что уход Тимокра- та из школы Эпикура не помешал задать вопрос Ар- кезилаю: почему из других школ люди переходят в школу Эпикура, а из эпикурейцев никто в другие школы не переходит?..

...Пословица одна ласточка не делает весны дает решение этого вопроса. Ибо, хотя и было известно о нестойкости одного-единственного из сторонников Эпикура, в общем и целом не переставали считать, что никто не изменял эпикуреизму...

(F) Отказаться от воззрения Демокрита, согласно которому атомы обладают душой, значило ухудшить атомистическую систему. Святой Августин не позволяет сомневаться, что Демокрит считал все атомы одушевленными... Считать, что совокупность неодушевленных атомов может быть душой и может давать образы, которые нам дает мысль, значит допустить гипотезу более туманную, чем хаос Гесиода. Тем не менее именно в этом состояла точка зрения Эпикура... Но, предположив, что все атомы обладают душой, без труда понимаешь, что различные совокупности атомов образуют различные виды животных, различные виды ощущений, различные комбинации мыслей. Тем самым мы оказываемся защищены от сокрушительного возражения Га- лена: Cum atomus una dolere non possit, quod alterations, et sensus incapax sit, si dum саго acre pungitur, atomus una non sentiat, non sensuras duas, пес treis, пес quatior, пес plureis; perindeque fore, ut si adamantum, aliarumve rerum invulnerabilium acervus fodiatur. Et, ut digiti connexi absque dolore separantur; sic iri atomos di- ductum, absque ullo doloris sensu, cum sese mutuo contingant 88.

Плутарх выдвинул подобное возражение против Колота 89. Можно изворачиваться сколько угодно, как это делали Лукреций и Гассенди, пытаясь справиться с данным затруднением, но не удастся даже сколько-нибудь уменьшить его силу. Самое большее, что можно сказать о всех философах, признающих, что первоначала, из которых образованы сложные тела, лишены мысли,— это то, что они обрекают себя, как и Эпикур, на то, чтобы иметь дело с упомянутым заїруднением. Надо судить о вещах в соответствии с тем, каковы они на самом деле: предположение, что мир имеет душу или что автоматы обладают душой, есть единственный путь, чтобы выбраться из этой путаницы. Ведь было бы опасно признать наличие у животных нематериальной души, как и у человека. А что касается вводимого нашими перипатетиками различения между материей и материальной душой животных, то это пустая увертка, сокрушаемая возражениями Галена так же, как и атомы Эпикура. Впрочем, не более бессмысленно предполагать, что атомы в сущности одушевлены, чем предполагать, что они существуют и сами себя приводят в движение...

(G) То, чему он учил относительно природы богов, весьма нечестиво. Обвинять Эпикура в том, будто он считал, что боги не заслуживают культа, почитания и подношений, значило бы чересчур пренебрежительно относиться к священным законам справедливости. Ведь он открыто проповедовал противоположный взгляд, он опубликовал превосходные книги о культе богов 90, который следует отправлять. Я признаю, что ему возражали следующим образом: поступая согласно своим принципам, он не должен был иметь никакой религии. Но в этом случае спор шел лишь о праве на религию, но никем не отрицался факт [его религиозности], и все были между собой согласны, что внешне он соблюдал религиозный культ. Мы не могли бы привести на этот счет свидетеля, более достойного, чем Сенека. Вот что он говорит: Tu denique Epicure, Deum inertem facis; omnia illi tela, omnem detraxisti potentiam... hunc non habes quare verearis, nulla illi nec tribuendi nec nocen- di materia est... Atqui hunc vis videri colere, non aliter quam parentem: grato, ut opinor, animo: aut si non vis videri gratus, qua nullum habes illius beneficium, sed te atomi et istae micae tuae forte ac temere conglobaverunt, cur colis? Propter majestatem, inquis, ejus eximiam, sin- gularemque naturam. Ut concedam tibi: nempe hoc facis nulla spe, nullo precio inductus. Est ergo aliquid per se expetendum, cujus te ipsa dignitas: id est honestum 91. Здесь перед нами в немногих словах религия, которую исповедовал Эпикур. Он почитал богов по причине совершенства их природы, хотя не ожидал от них никакого добра и не боялся, что они причинят ему какое- либо зло92. Он отправлял их культ, что не является сделкой; он ни в коей мере не исходил при этом из своей собственной выгоды, но следовал лишь идеям разума, требовавшим, чтобы почиталось и уважалось все, что велико и совершенно. Может быть, не ошиблись, обвиняя его в том, что он поступал так лишь из политических соображений 93 и с целью избежать наказания, которого он не избежал бы, если бы ниспроверг культ богов. Но даже если бы это обвинение было хорошо обосновано, оно осталось бы безрассудным. Справедливость требует, чтобы о ближнем судили по тому, что он делает и говорит, а не по скрытым намерениям, которыми он, как воображают, руководствуется.

Надо предоставить богу судить о том, что происходит в глубине сердца. Один лишь бог доискивается, что творится в груди и в сердце [людей]. И в конце концов почему мы не хотим [признать] того, что Эпикур придерживался идеи культа, рекомендуемого нашими са- мыми ортодоксальными богословами в качестве самого законного и самого совершенного? Они ежедневно говорят нам, что, если бы не было ни надежды на рай, ни страха перед адом, все равно надо было бы почитать бога и делать все, что считается угодным богу 94. Ниже я приведу95 свидетельство Диогена Лаэртского о благочестии Эпикура.

Итак, единственным доказательством утверждения, коим начинается это примечание, является то, что Эпикур приписывал богам бездействие. Он лишал их управления миром, он не признавал их причиной Вселенной. Это весьма безбожное мнение.

Авторы не согласны между собой насчет того, учил ли Эпикур, что боги составлены из атомов. Если он этому учил, то он должен был лишить божественную природу вечности и неразрушимости — ужасная и бесконечно кощунственная точка зрения. Но я отнюдь не считаю, что Эпикуру можно вменить в вину эту точку зрения, ибо один из его первых принципов заключался в том, что бог, будучи блаженным и бессмертным, никому не делает зла и не вмешивается ни в какие дела... Эпикур, следовательно, не считал, что боги были созданы, как мир, в результате случайной встречи атомов. Эпикур хорошо понимал, что таким путем он бы их определенно сделал смертными... Однако Тертулли- ан 96# и святой Августин 97 утверждают, будто Эпикур говорил, что божественная природа складывается из атомов. Но Лактанций лучше передает взгляд этого философа...

(Н) Напрасно г-н Арно критиковал это учение. Чтобы сделать более понятным то, что я должен сказать, я сначала отмечу, что почти все древние философы, говорившие о счастье человека, придерживались внешнего понятия о счастье, что вызвало между ними боль- шиє разногласия во взглядах по этому вопросу98. Одни усматривали счастье человека в богатстве, другие — в знаниях, третьи — в почестях; одни — в добром имени, другие — в добродетели и т. д. Ясно, что они связывали представление о блаженстве не с его формальной, а с его действующей причиной, т. е. они называли нашим счастьем то, что, по их мнению, способно произвести в нас состояние блаженства, и вовсе не говорили о том, каково состояние нашей души, когда она счастлива. Именно это состояние я называю формальной причиной счастья.

Эпикур не подменял одно другим; он рассматривал само блаженство как таковое, в его формальном состоянии, а не сообразно отношению, в каком оно находится к совершенно внешним объектам, какими являются действующие причины. Этот способ рассмотрения счастья, несомненно, самый точный и самый достойный философа. Следовательно, Эпикур хорошо поступил, избрав такой метод, и он им так хорошо пользовался, что данный метод привел его точно туда, куда он шел. Единственное положение, которое можно разумно установить, следуя этим путем, состоит в том, что блаженство человека заключается в том, чтобы чувствовать себя непринужденно, или же вообще в удовлетворенности духа.

Это вовсе не доказывает того, что счастье человека—в хорошей еде и в плотских удовольствиях. Ведь все это самое большее — действующие причины, о которых здесь речи нет. Если речь пойдет о действующих причинах удовлетворенности, вам будут показаны причины лучшие, чем вышеназванные: с одной стороны, объекты, более всего способные сохранить здоровье вашего тела, с другой — занятия, более всего подходящие для предотвращения тревог вашего духа. Вам будут, следовательно, предписаны: воздержание, умеренность, борьба против бурных и разнузданных страстей, лишающих душу ее блаженства, т. е. приятного и спокойного согласия со своим положением. Именно в этом наслаждение, в котором, по Эпикуру, состоит счастье человека. Возмущаются словом наслаждение. Этим словом злоупотребляют испорченные люди; враги эпикурейской школы используют это в своих целях; в результате имя эпикурейца стало весьма одиозным. Все это случайно для эпикуровского учения и не умаляет значения того, что Эпикур философствовал основательно. Разумеется, он совершил большую ошибку, не признавая, что один лишь бог мог бы произвести в нашей душе состояние, делающее ее счастливой.

Перейдем к г-ну Арно. Он изо всех сил критиковал следующее положение отца Мальбранша: «Всякое удовольствие есть благо, и в тот момент, когда оно испы- тывается 99, оно делает счастливым того, кто его испытывает». Автор «Новостей литературной республики», приводя выдержку из книги г-на Арно, объявляет, что в этом вопросе он на стороне отца Мальбранша. «Нет,— говорит он,—ничего более невинного100 и более несомненного, чем утверждение, что всякое удовольствие делает счастливым того, кто его испытывает, и что тем не менее следует избегать удовольствий, привязывающих нас к телу... Но говорят, что наше блаженство — это добродетель, благодать, любовь к богу или скорее всего один лишь бог. Согласен, но он выступает в качестве инструмента, или действующей причины, как выражаются философы. А формальная причина — это удовольствие, это удовлетворенность, являющаяся нашим единственным блаженством».

Г-н Арно напал на автора «Новостей литературной республики» и направил ему свой отзыв о его работе101, в котором опровергает его пункт за пунктом по всем правилам своего метода спорить, являющегося, без сомнения, методом очень искусного логика. Автор «Но- востей» ответил ему102. Он по-прежнему отстаивал свое положение и главным образом старался устранить распространенные двусмысленности в понимании этого вопроса, проистекающие из различия тропов, которыми пользуются, поскольку большинство писателей называет причину именем ее следствия, я хочу сказать, называют счастьем или несчастьем не то, что действительно является тем или другим, а то, что есть причина того или другого. Автор «Новостей» взялся даже опровергнуть тех, кто воображает, что удовольствия, испытываемые нами при посредстве наших чувств, вовсе не являются духовными. Он утверждает, что если эти удовольствия не рассматривать только со стороны их физической сущности, то они являются чисто духовными и что их можно назвать телесными лишь вследствие случайного и произвольного отношения, в котором они находятся к телу. Ведь это отношение основано лишь на том, что богу заблагорассудилось установить в качестве случайной причины этих удовольствий действие определенных объектов на тело человека. Г-н Арно не пожелал оставить за своим оппонентом последнее слово. Он снова стал опровергать своего противника в ученой диссертации 103, где, как мне кажется, самой значительной является последняя часть. Она озаглавлена: «Исследование новых рассуждений о духовности и материальности чувственных удовольствий». Арно начинает эту часть следующим образом: «Мне остается лишь, господин, сказать вам слово о самом значительном в вашем сочинении. Эта метафизическая мысль столь тонка и столь абстрактна, что я испытываю двойной страх: во-первых, что я не вполне хорошо понял вашу мысль, а во-вторых, что я не сумею высказать свою мысль так, чтобы ее поняли все. Вы, господин, утверждаете, что следует различать в чувственных удовольствиях два момента: их духовность, которую вы рассматриваете как их сущность, и их материальность, которую вы желаете считать побочной для них или случайной. Отсюда вы заключаете, что чувственное удо- вольствие может оставаться idem numero [тем же самым] и не иметь в себе ничего материального, поскольку материальность может быть от него отделена» 104. Затем г-н Арно очень ясно толкует воззрение своего противника и оспаривает его способом, весьма достойным его логики и его искусности. Но я полагаю, что в сущности он не прав и что он недостаточно принял во внимание различие, существующее между нашими ощущениями и нашими идеями.

Отношение наших идей к их объектам существенно, и Арно прав, говоря, что бог не смог бы сделать так, чтобы идея круга была отделена от отношения к кругу. Но не так обстоит дело с нашими ощущениями. Наша душа может ощущать холод, не относя [это ощущение] ни к ноге, ни к руке, так же как она ощущает радость при хорошей новости или печаль [при плохой], не относя их ни к одной из частей тела. И если в то время, когда душа соединена с телом, она относит к какой-то части тела страдание и определенные удовольствия — ощущение ожога, щекотки и т. п., то это происходит лишь благодаря совершенно свободно установленному творцом соединению души с телом. Это сделано лишь для того, чтобы душа могла лучше следить за сохранностью механизма [тела], соединенного с ней. Если это основание отпадет, то больше уже не будет необходимости в том, чтобы душа относила свои ощущения к чему- то, находящемуся вне нее. И тем не менее она всегда оставалась бы способной к восприятию модификаций, именуемых: страдание, удовольствие, холод, жар. Бог мог бы запечатлеть в ней все эти модификации, не сообразуясь ни с какой случайной причиной или сообразуясь со случайной причиной, которая была бы не телом, а мыслями какого-нибудь духа...

(N) Он и его многочисленные последователи придерживались дурного учения, но вели достойный образ жизни. Нет средства, более пригодного для того, чтобы погасить набожность в сердце человека и заставить его полностью отказаться от культа бога, чем убеждение, что бог не делает никакого добра и никакого зла роду человеческому, Что он не карает тех, кто его оскорбляет, и не вознаграждает тех, кто ему служит. Самые набожные христиане, когда они хотят быть искренними, признаются, что прочнейшие узы, связывающие их с богом, заключаются в том, что они видят в боге благодетеля, распределяющего бесконечные вознаграждения среди тех, кто его слушается, но наказывающего навеки тех, кто его оскорбляет. Но вот перед нами человек, который выполнял религиозные обязанности, следуя обычаю своей страны и не руководясь при этом никаким корыстным мотивом, ибо он открыто объявил себя сторонником взгляда, что боги не распределяют ни наказаний, ни вознаграждений...

Чтобы полностью опровергнуть тех, кто обвиняет Эпикура в обжорстве, достаточно сослаться на свидетельство его воздержанности, которое дают даже его враги. Посмотрите на Сенеку, который в качестве видного стоика должен был бы нападать на Эпикура во всех случаях, когда очевидность была бы против последнего. Сенека, однако, признает, что в саду Эпикура питались очень плохо... Из признаний Сенеки получается, что гостей Эпикура чуть ли не сажали на хлеб и воду. Смотрите но этому поводу высказывания многих столь же авторитетных, [как и Сенека], лиц в книге, которую я цитирую 105. Что касается любовных удовольствий, то не только максимы и советы Эпикура на этот счет были исключительно мудрыми, но он проповедовал в этой области столь примерное поведение, что Хризипп, его вечный противник, оказался вынужденным объяснить этот необычайный факт холодным темпераментом, в чем он обвинял Эпикура... Я отсылаю читателя к прекрасному сборнику Гассенди106, но не могу обойтись без следующих слов Цицерона: Ac milii quidem quod et ipse bonus vir fuit, et multi Epicurei fuerunt, et hodie sunt, et in amicitiis fideles, et in omni vita constantes, et graves, nec voluptate, sed officio consilia moderantes, haec videtur major vis honestatis, et minor voluptatis. Ita enim vivunt quidam, ut eorum vita refellatur oratio, atque ut caeteri existimantur dicere melius quam facere, sic hi nihi videntur melius facere quam dicere 107. Здесь вы видите Эпикура и многих его последователей, осыпанных похвалами за то, что они были хорошими друзьями, честными людьми, степенными лицами, в точности выполнявшими обязанности, налагаемые добродетелью. Их упрекали лишь в том, что они не жили сообразно своим принципам: упрек, не менее верный и в отношении ортодоксов, для которых он в тысячу раз более постыден. Цицерон ставит нас в известность, что в нравах Эпикура нет ничего достойного порицания и что его упрекали лишь в том, что у него не хватило ума привести свое поведение в соответствие со своим учением...

...Может быть, вызовет удивление то, что Эпикур, осуществлявший на деле столь прекрасную мораль, приобрел репутацию бесчестного человека, сделавшую на протяжении многих веков ненавистными и его школу, и его память повсюду, где о нем было известно. Я сделаю по этому поводу три небольших замечания. Во-первых, я отмечу, что здесь, как и во многих иных вопросах, следует признать власть рока. Есть люди счастливые и есть несчастные: это лучшее объяснение, какое можно дать различию их судеб. Во-вторых, я утверждаю, что соперничество Эппкура со знаменитым философом, явившимся основателем школы стоиков, должно было вызвать печальные последствия. Стоики публично объявили себя сторонниками суровой морали. Скомпрометировать себя спором с этими людьми было почти так же неприлично, как в наши дни спорить со святошами. В распре стоиков с эпикурейцами была заинтересована религия. Стоики старались вызвать опасения, что молодежь будет развращена [учением Эпикура]. Они встревожили всех почтенных людей, и их наветам поверили. Народ легко дал себя убедить, что истинное рвение и суровость нравственных правил неотделимы друг от друга. Таким образом, не было более крупных разрушителей доброго имени [Эпикура], чем эти люди. Значит, не следует считать странным, что по мере того как Эпикура чернили и использовали против него ложь под видом благочестия и литературу, извращающую истину, о нем создавалось неблагоприятное впечатление, сохранявшееся долгое время. В-третьих, я утверждаю, что было легко приписать дурной смысл основным положениям этого философа и ужаснуть почтенных людей термином наслаждение, которым Эпикур пользовался. Если бы об этом говорили, лишь прибавляя всякий раз объяснение смысла этого слова, то против эпикуреизма не ополчились бы так. Но все разъяснения этого термина, благоприятные для Эпикура, заботливо устранялись. К тому же нашлось несколько эпикурейцев, злоупотребивших учением Эпикура. Их развратила вовсе не эта школа, но у них хватило хитрости прикрыть свою распущенность столь великим именем...

(Р) Он стал гораздо более знаменит после смерти, чем при жизни. Сенека, говоря о многих великих людях, которым их век не воздал по справедливости того, чего они заслуживали, не забывает упомянуть Эпикура...108 Заметьте, что во времена Сенеки не только ученые, но и невежды восхищались Эпикуром. Один отец церкви свидетельствует, что Метродор76 без ложных иллюзий или тщетных надежд представлял себе, что школа Эпикура, его хорошего друга, в грядущих веках наделает больше пг^му, чем в то время, когда жили Эпикур и его ученики. Лактанций заявляет, что эта школа была всегда более процветающей, чем все остальные 109.

(R) Учение, отвергающее божественное провидение и бессмертие души, лишает человека бесчисленного множества утешений. Плутарх доказывает это столь основательно, что, прочитав его рассуждение об этом, нельзя не удивиться власти, какую имеют над нашим умом первые впечатления, вызываемые известными объектами. Первая идея, представляющаяся тем, кто хочет исследовать состояние иррелигиозности, это идея весьма счастливой свободы, или мира, в котором мы удовлетворяем все свои желания без какого бы то ни было страха и без угрызений совести. Эта идея так глубоко укоренилась в душе и обладает такой силой, что если кто-нибудь говорит нам, что состояние благочестивого человека на самом деле несравнимо в отношении мирских преимуществ с состоянием эпикурейца, то мы отвергаем это как крайне нелепое измышление. Между тем в пользу этого мнимого измышления имеется множество очень сильных доводов, как показал Плутарх. Добросовестность этого автора в данной части его рассуждения кажется мне значительной, так как он хорошо знал, насколько его доводы могли послужить оправданию эпикуреизма. Ведь если несомненно, что, отрицая божественное провидение и бессмертие души, мы лишаем себя тысячи услад и тысячи утешений, то ясно, что Эпикур избрал философскую гипотезу, которую он проповедовал не из корыстных мотивов, не из эгоизма, не из привязанности к наслаждению. Если бы он руководствовался подобными мотивами, он бы выбрал себе иную философскую позицию.

Можно многое сказать по этому вопросу, но лучше отослать [читателя] к другой книге 110, где я исследую также возражение, выдвинутое г-ном Лефевром78 против Плутарха. Он обвиняет Плутарха в том, что тот сам себе противоречит, и, чтобы это доказать, ссылается на то, что, споря против Эпикура, Плутарх указывал на преимущества религии и на доставляемое ею мирское счастье, хотя тот же Плутарх утверждает в другом месте, что суеверие хуже атеизма 111.

(S) Некоторые апологеты Эпикура должны были бы попытаться показать, что его безбожие естественно вытекает... из признания вечности существования мате- рии. Среди языческих физиков существовали весьма разнообразные мнения о происхождении мира и о природе элемента или элементов, из которых, по их взглядам, образованы отдельные тела. Одни считали, что первоначалом всех вещей является вода, другие приписывали эту роль воздуху, третьи — огню, четвертые — однородным частицам и т. д. Но все они были согласны между собой в том, что материя мира не есть нечто сотворенное. Между ними не было спора по вопросу о том, создана ли какая-либо вещь из ничего. Все они соглашались, что это невозможно, а следовательно, ни от чего не зависимая вечность, которую Эпикур приписывал атомам, отнюдь не была воззрением, которое прочие школы могли осудить из-за того, что оно признает необходимое и несотворимое существование. Ведь каждая из этих школ приписывала такую же природу тем первоначалам, какие она признавала.

И вот я утверждаю, что если принято нечестивое мнение, согласно которому бог вовсе не создавал материи, то отстаивать, как это делали эпикурейцы, мнение, согласно которому бог не есть творец мира и не вмешивается в руководство миром, менее нелепо, чем утверждать, с одной стороны, что материя существует от века, а с другой — что бог создал мир, что он его сохраняет и руководит им, как считали многие другие философы. То, что философы говорили [о боге], истинно, но это их верное утверждение вовсе не следует из того, что они говорили [о материи], и истина оказывается здесь незаконно вторгшейся. Истина вошла в их систему взглядов не через дверь, а через окно. Эти философы оказались на правильном пути лишь потому, что сбились с первоначально избранной ими дороги. Если бы они умели быть последовательными, они не пришли бы к ортодоксальным взглядам. Таким образом, их ортодоксальность есть произведение незаконнорожденное и уродливое, она случайно порождена их невежеством. Они обязаны своей ортодоксальностью неспособности правильно рассуждать.

Этот упрек еще более справедлив по отношению к философам, предшествовавшим Анаксагору, поскольку они объясняли возникновение мира без какого бы то ни было вмешательства перста божьего112. Если же после этого они признавали божественное провидение, то они рассуждали гораздо хуже тех, кто не признавал, что божественный ум руководил распутыванием хаоса и созданием частей мира.

Если бы я больше ничего не сказал, большинство моих читателей вообразило бы, что я выдвинул здесь парадокс столь же безбожный, как учение самого Эпикура.

Словом, мы не знаем иного законного права на господство, кроме того права, которое вытекает либо из свойства быть причиной, благодетелем или покупателем того, над чем господствуешь, либо из добровольного подчинения того, над чем господствуешь. Но никакое из перечисленных здесь [отношений] не могло иметь места между несотворенной материей и божественной природой. Необходимо, следовательно, заключить, что, не совершая насилия над законами порядка, бог не мог завладеть материей и располагать ёю по своему произволу.

Если вы сошлетесь на те отношения, которые существуют между человеком и прочими животными, на то влияние, которое человек оказывает на животных, хотя он их не произвел и не питает 113, то я вам отвечу 114, что основа этого влияния — потребности и страсти человека. Это отнюдь не может способствовать пониманию того, как бог взял в свои руки управление материей, бог, который ни в чем не нуждается, находит в самом себе основу бесконечного блаженства, не способен испытывать никакой страсти и не может совершить ни одного действия, не находящегося в совершенном согласии с самой строгой справедливостью.

Платоник, которого поставили бы в тупик таким образом, вынужден был бы сказать, что бог осуществил свою власть над материей лишь благодаря принципу доброты. Бог, сказал бы он 115, совершеннейшим образом знал следующие две вещи: во-первых, что, подчиняя материю своему влиянию, он не делает ничего против ее воли, поскольку она, ничего не чувствуя, вовсе не способна огорчиться из-за потери своей независимости; во-вторых, что материя находилась в хаотичном и несовершенном состоянии, представляя собой бесформенную груду материалов, из которых можно было бы сделать отличное сооружение, превратив часть из них в живые тела и мыслящие субстанции. Значит, бог хотел сообщить материи более прекрасное и более благородное состояние, чем то, в каком она ранее находилась. Есть ли в этом что-либо недостойное существа в высшей степени справедливого и в высшей степени доброго? Вот что, как мне кажется, мог бы ответить наиболее рассудительный платоник. Но я думаю, что и Эпикур желал бы лишь того, чтобы спор был сведен к этому. Он мог бы в данной связи выдвинуть много возражений. I.

Сначала он спросил бы, может ли существовать состояние, более подходящее для вещи, чем то, в каком она вечно пребывала и в какое ее поместила собственная природа и необходимость ее существования? Разве такое состояние не есть самое естественное, какое только можно вообразить? Разве то, что установлено и определено природой вещей, необходимостью, которой обязано своим существованием все существующее, может нуждаться в каком-нибудь преобразовании? Разве вечность не должна необходимо длиться и не есть ли это доказательство того, что всякое преобразование пришло бы слишком поздно и было бы, следовательно, несовместимо с мудростью преобразователя? II.

Но выдвинем максиму: лучше поздно, чем никогда, proestat sero quam nunquam. Как будет действовать этот преобразователь для того, чтобы изменить состояние материи и условия, в которых она находится? Не необходимо ли для этого, чтобы он привел материю в движение, чтобы он ее коснулся, чтобы он ее толкнул? Если он может ее касаться и толкать, то он не отличается от материи. А если он не отличается от материи, то, признавая два несотворимых существа — одно, именуемое материей, а другое — богом,—вы ошибаетесь. Если на самом деле во Вселенной есть только материя, то наш спор окончен. Этот творец мира, этот руководитель, это божественное провидение, о которых шла речь, развеялись как дым.

Если бог отличен от материи, он не имеет никакой протяженности. Скажите, как же он смог бы воздействовать па тела, чтобы сдвинуть их с места? Платоник ответит, что материя всегда обладала движением и что, таким образом, бог должен был этим движением лишь руководить. Но ему ответят, что для того, чтобы руководить движением определенных тел, необходимо привести в движение другие тела. Это обнаруживается при маневрах, совершаемых кораблями, и во всех машинах. Вот почему дать новое направление уже существующему движению для божественной природы, если она не является телесной, ничуть не легче, чем заново произвести движение. Заметьте, что Аристотель счел бессмысленным предположение о вечном движении материи. Он очень хорошо опровергает Платона, говорившего, что до образования мира в его элементах имелось беспорядочное движение 116. Он уличает сторонников такого мнения в противоречии и замечает, полемизируя со всеми, кто учил, что движение, предшествующее существованию мира, было беспорядочным, следующее: они выдвигают бессмыслицу, поскольку движение, подходящее для большего числа вещей в течение очень длительного времени, должно считаться естественным. А отсюда следует, что сотворение мира было скорее ниспровержением естественного состояния, нежели введением истинно естественного состояния... III. Если вы хотите, не будем считаться со всеми моими доводами a priori, сказал бы Эпикур платонику. Я отказываюсь даже от того возражения, согласно ко- торому доброта, чтобы быть похвальной, должна сопровождаться здравым суждением. Ведь мы не видим, чтобы рассудительные люди вмешивались в домашние неурядицы ближних. Они удовлетворяются тем, что устанавливают хороший порядок у себя дома. Мудрый государь искореняет злоупотребления в своем государстве, но не вмешивается в дела соседних монархий. Он оставляет заботу об этом тем, кому упомянутые государства принадлежат. Исходя из такого понимания мудрости можно предположить, что бог не мог заняться устранением несовершенств материи. Он не нес никакой ответственности за эти несовершенства, так как не принимал никакого участия в создании тел. Они были творением природы, и ей надлежало ими располагать. Я отказываюсь от этого соображения, сказал бы Эпикур, и разрешаю вам воспользоваться примером героев, возведенных в ранг богов за большие заслуги перед родом человеческим.

С другой стороны, посмотрим, не должны ли были бы отступить мотивы доброты, о которых вы говорите, перед доводами мудрости.

IV. Мудрый деятель не берется за работу над большой грудой материалов, не исследовав хорошенько их качества и не убедившись, что они способны принять ту форму, какую он захочет им придать. А если оценка их качеств позволит этому деятелю узнать, что они имеют непоправимые недостатки, которые приведут к тому, что их новое положение будет хуже первоначального, то он оставит их в прежнем состоянии. Мудрый деятель сочтет, что поступит и мудрее, и с большей добротой, оставив вещи такими, какими они были, чем придав им иную форму, которая окажется гибельной для них. Но согласитесь, платоники, что в материи содержался реальный порок, являвшийся помехой для того, что бог задумал, помехой, говорю я, не позволившей богу создать мир, свободный от беспорядков, которые мы в нем видим. С другой стороны, несомненно, что эти беспорядки делают состояние материи бесконечно более несчастным, чем вечное, необходимое и независимое состояние, в каком она пребывала до возникновения мира. В этом состоянии все было лишено спо- собности что-либо чувствовать: печаль, страдание, преступление и всякое зло физическое и моральное были неизвестны. Правда, тогда не чувствовалось и никакого удовольствия, но эта лишенность блага не была злом. Ведь она может быть несчастьем, лишь когда замечают существование удовольствия и огорчаются по поводу его отсутствия.

Вы видите, следовательно, что изменить состояние материи, чтобы преобразовать ее в мир, подобный нашему, не было делом мудрой доброты. Материя содержала в себе семена всех преступлений и всех несчастий, какие мы видим. Но это были бесплодные семена, и в первоначальном состоянии они причиняли не больше зла, чем если бы они вовсе не существовали. Они стали гибельными и зловещими лишь после того, как из них вследствие сотворения мира развились животные. Таким образом, материя была [болотом] Камари- ной80, которого не следовало трогать. Надо было ее оставить в вечном покое, помня, что, чем больше трогают зловонную материю, тем больше распространяется вокруг исходящая от нее зараза. Мы можем не сомневаться в том, что божественное существо руководствовалось этой идеей. Следовательно, не оно создало мир. V.

Нельзя ответить Эпикуру, что бог не предвидел зловредности душ, которая была заключена в семенах материи, ибо Эпикур сразу же возразил бы, что 1) данное утверждение приписывает богу такое невежество, которое имело бы зловещие последствия; 2) бог, увидев дурные результаты своей работы, должен был по крайней мере возвратить вещи в их первоначальное состояние, и, таким образом, мир не продолжал бы существовать до того времени, когда у Эпикура возник спор с платоником относительно учения о провидении. VI. Последнее возражение Эпикура было бы сильнее всех иных. Он мог бы показать своему противнику, что самое глубокое, самое общее, самое безошибочное понятие, которое имеют о боге, состоит в том, что бог наслаждается совершенным блаженством. Но это несовместимо с предположением о провидении, ибо если бог управляет миром, то он его создал, а если он его создал, то он либо предвидел все беспорядки, какие в нем возникнут, либо не предвидел. Если бог их предвидел, то нельзя говорить, что он создал мир, руководствуясь принципом доброты, а это ниспровергает лучший из ответов платоника. Если же бог их не предвидел, то невероятно, чтобы, видя свое неудачное творение, он не испытал величайшего огорчения. Он убедился бы в том, что не знал качеств материалов, или в том, что у него нет силы, чтобы преодолеть их сопротивление, на что он, несомненно, надеялся. Нет работника, который мог бы без огорчения обнаружить, что надежды его обманули, что он не может достичь своей цели, что, имея намерение работать для общественного блага, он создал разваливающуюся машину и т. п.

Мы обладаем идеями, которых достаточно, чтобы знать, что бог никогда не может оказаться в подобном положении, но не для того, чтобы знать, что если бы невозможное произошло и бог очутился бы в таком положении, он был бы жалок и очень несчастен.

VII. Если, наконец, вы предположите, что бог, вместо того чтобы разрушать такое творение, упорно стремится его сохранить, непрерывно и без конца работает над тем, чтобы исправить его недостатки, или над тем, чтобы эти недостатки не умножались, то вы создадите идею о самом несчастном существе, какое только можно представить себе. Бог хотел построить великолепный дворец, чтобы с удобством разместить там одушевленные создания, которые должны выйти из бесформенной материи, чтобы осыпать их благодеяниями, а оказалось, что его создания заняты лишь тем, что пожирают друг друга, будучи не способны жить иначе как при условии, что тело одних служит пищей другим. Оказалось, что самое совершенное из этих животных не щадит даже тела себе подобных: существуют людоеды и те, кто, не предаваясь этому зверству, не перестает преследовать друг друга и быть добычей зависти, ревности, обмана, скупости, жестокости, болезней, холода, жары, голода и т. д. Непрерывно борющийся со зловредностью материи — производительницы всех этих беспорядков — и обязанный постоянно иметь под рукой молнии и изливать на землю чуму, войну и голод, которые вместе с орудиями пытки и виселицами, какими изобилуют большие дороги, не в силах искоренить зло,— может ли творец рассматриваться как счастливое существо? Может ли он быть счастливым, когда по истечении четырех тысяч лет работы дело, которое страстно хочется завершить, не продвигается по сравнению с первым днем? Разве этот образ несчастья не так же красноречив, как колесо Иксиона, как камень Сизифа, как бочка Данаид 81J

Когда я предполагаю, что Эпикур был уверен в том, что боги, создав мир, сразу же раскаялись бы в этом и что тяжкий труд управлять таким непослушным животным, как человек, разрушил бы блаженство богов, то я не говорю ничего такого, что не было бы весьма правдоподобным. Разве мы не читаем в Писании, что истинный бог, приспосабливаясь к нашему пониманию, открывается нам как существо, которое, узнав людскую злобу, опечалено и раскаивается, что создало человека 117, и как существо, которое печалится и жалуется на то, как мал успех его усилий 118? «Об Израиле же говорит: «Целый день я простирал руки мои к народу непослушному и упорному»» 119. Я знаю, что книга, сообщающая нам все это, учит нас также исправлять идеи, которые она сама доставляет нам. Но Эпикур, не знавший откровения, не мог исправить свою философию. Он с необходимостью должен был следовать но пути, указанному этим проводником. Но, в точности следуя этому пути и опираясь на два принципа (первый — материя обладает ни от чего не зависящим существованием и не позволяет управлять собой так, как того желает бог, второй — блаженство бога никогда не может быть даже в ничтожной мере омрачено), он должен был найти прибежище в заключении, что божественного провидения вовсе нет.

129

5 п. Бейль, т. 2

Мы извлечем отсюда некоторые следствия в пользу истин христианской религии (см. следующее примечание). Заметьте, что, если бы, вместо того чтобы заставить Эпикура спорить с платоником, я заставил бы его дискутировать с афинским жрецом, он одержал бы над ним победу гораздо легче...

(Т) Система Писания — единственная система, обладающая тем преимуществом, что она устанавливает основательный фундамент провидения и совершенств бога. Возражения Эпикура, рассмотренные в предшествующем примечании и способные окончательно разбить философов язычества, исчезают и рассеиваются как дым перед тем, кому откровение указало, что создателем мира, как в отношении материи, так и в отношении формы, является бог. Это истина исключительной важности, ибо из нее, как из обильного источника, извлекаются самые возвышенные и фундаментальные положения, и невозможно выдвинуть гипотезу, противоположную этой истине, не нарушая многих важнейших принципов рассуждения.

Из того, что бог — создатель материи, следует:

1) пользуясь самой законной властью, какая только может быть, он распоряжается Вселенной как ему заблагорассудится; 2) ему нужен лишь простой акт его воли, чтобы сделать все, что ему нравится; 3) ничего не происходит помимо того, что он включил в план своего творения.

Отсюда следует, что поведение людей не могло бы утомить или огорчить бога и что нет никаких событий, которые могли бы омрачить блаженство бога. Если происходит нечто такое, что бог запретил и за что он наказывает, то это происходит все же не вопреки его приказаниям и служит достойным восхищения целям, которые он себе установил навеки и которые представляют собой величайшие тайны Евангелия.

Но чтобы лучше понять, сколь важно учение о сотворении мира, следует бросить взгляд также и на непреодолимые затруднения, с которыми встречаются те, кто отрицает сотворение. Посмотрите, что мог Эпикур возразить платоникам (как это было видно выше) и что можно сегодня сказать против социниан. Они отвергли евангельские тайны, так как не могли их согласовать со светом разума. Придерживаться такого взгляда п одновременно признавать, что бог сотворил материю, непоследовательно, ибо философский принцип ox nihilo nihil fit [ничто не возникает из ничего] обладает столь же большой очевидностью, как и принципы, в силу которых социниане83 отрицают троицу, или единство ипостасей. Таким образом, социниане отрицают также сотворение. Но что с ними случилось? Избежав одной пропасти, они свалились в другую. Они должны признать независимое существование материи и в то же время подчинить ее власти другого существа. Они должны признать, что необходимое существование может подобать субстанции, обремененной массой пороков и несовершенств. Это противоречит весьма очевидному положению, а именно: то существо, вечное существование которого ни от кого не зависит, должно обладать бесконечным совершенством, ибо кто же мог бы поставить границы могуществу и атрибутам такого существа?

Словом, социнианам пришлось бы отвечать на большую часть возражений, которые, согласно моему изложенному выше предположению, Эиикур мог выдвинуть против философов, признающих вечность материи 120.

Отсюда вы можете сделать попутно тот вывод, что для истинной религии очень полезно показать, что вечность материи ниспровергает божественное провидение. Тем самым показывается необходимость, истинность и достоверность сотворения мира.

5*

131 Я уверен, что один из величайших философов нашего века и в то же время один из писателей, наиболее ревностно выступающих в поддержку догматов Евангелия, согласится со мной, что выступление с такой апологией Эпикура, какая дана ex hypothesi83 в предшествующем примечании, оказывает большую услугу истинной вере. Этот писатель учит не только тому, что никакого провидения не существовало бы, если бы бог не сотворил материи, но и тому, что бог даже не знал бы о существовании материи, если бы она была несотворенной. Я приведу, чтобы более обстоятельно показать это, его слова (социниане найдут в них осуж- дение их учения): «Как глупы и смешны философы! Они воображают, что сотворение невозможно, так как не понимают, что могущество бога достаточно, чтобы создать нечто из ничего. Но понимают ли они, что могущество бога способно сдвинуть с места соломинку? Они не поймут ни того ни другого, поскольку не обладают ясным понятием действенности или могущества. Так что, если бы они следовали своим ложным принципам, они должны были бы уверять, что бог недостаточно могуществен даже для того, чтобы привести в движение материю. Но это ошибочное заключение приведет их к столь дерзким и столь безбожным взглядам, что они сразу же станут объектом презрения и негодования даже наименее просвещенных людей. Ведь это заключение сразу же приведет их к утверждению, что в мире вовсе нет движения или изменения или что все изменения не имеют ни причины, их производящей, ни мудрости, ими управляющей... Если бы материя была несотворенной, бог не мог бы ни приводить ее в движение, ни создавать какие-либо вещи. Ведь бог не может ни двигать материю, ни приводить ее в порядок, основанный на мудрости, не зная материи. Но бог не может ее знать, если он не наделил ее существованием. Ведь бог может извлекать знания лишь из самого себя. Ничто не может ни действовать на него, ни просвещать его. Следовательно, если бог не видел в самом себе — посредством знания о своих желаниях — существование материи, то она осталась бы ему навеки неизвестной. Он не мог бы, следовательно, ни привести ее в порядок, ни создать из нее какое-нибудь творение. Но философы согласны, как и ты, что бог может приводить в движение тела. Таким образом, хотя они не имеют ясного понятия могущества или действенности, хотя они не видят никакой связи между волей бога и сотворением созданий, они должны признать, что бог создал материю, если не хотят сделать бога бессильным и невежественным, что значило бы исказить существующую идею о боге и отрицать его существование» 121.

Прежде чем закончить, сделаем следующее замечание. Я заставил Эпикура дискутировать с философом- платоником. Это не было полным использованием преимуществ [эпикурейской позиции], так как Эпикуру легче было бы добиться своего в споре с большей частью прочих философских школ, чем в споре со школой Платона. Но самое большое его преимущество выявилось бы при его споре со жрецом. Попробуем это сделать. Предположим, что Эпикур говорит жрецу: вы обращаетесь со мной как с безбожником, поскольку я учу, что боги не участвуют в управлении миром. А я обвиняю вас в неумении рассуждать и, кроме того, в том, что вы наносите большой ущерб богам. Разве верить в то, что Юпитер обладает неограниченной властью над механизмом мира и что Юпитер — сын Сатурна и внук Неба,— значит следовать свету разума? Действительно, этому божеству, существующему три дня, приличествует управлять материей, являющейся вечным и независимым существом! Знайте, что все, имеющее начало, есть лишь вчерашнее и сегодняшнее по сравнению с вечностью. Так что не ниспровергайте порядок, подчиняя столь юному богу материю Вселенной.

Перейдем к другому вопросу: ответьте, пожалуйста, довольны ли боги своим управлением или недовольны? Учтите, что возникает следующая дилемма: если они довольны тем, что осуществляется благодаря их провидению, то им доставляет удовольствие зло; если же они этим недовольны, то они несчастны. Но считать, что боги любят зло или что они несчастны,— значит вступать в противоречие с общепринятыми понятиями о богах. Они вовсе не любят зла, ответил бы жрец. Они рассматривают зло как оскорбление, за которое сурово наказывают. Этим объясняются чума, войны, голод, кораблекрушения, наводнения и т. д. Я заключаю из вашего ответа, возразил бы Эпикур, что боги несчастны, ибо нет более несчастной жизни, чем быть осужденным иа то, чтобы постоянно получать оскорбления и постоянно за них мстить. Люди не перестают грешить. Следовательно, в течение дня пет пи одного мгновения, когда боги не получали бы оскорблений. Чума, война и прочие несчастья, которые вы назвали, никогда не прекращаются на земле. Ведь если время от времени они прекращаются в одной стране, то они никогда не прекращаются у всех народов; таким образом, боги не успевают закончить мщение одному народу, как должны уже браться за наказание другого народа. Вечно приходится начинать одно и то же. Что же это за жизнь? Можно ли пожелать своему смертельному врагу что-либо более ужасное?

Я предпочитаю приписывать богам состояние безмятежности и беззаботности. Значит, вы хотите, сказал бы жрец, чтобы боги хладнокровно взирали на беспорядки, царящие среди людей, ничем их не исправляя? Достойно ли богов такое равнодушие? Разве боги не появились после того, как образовалось небо? — сказал бы Эпикур. Разве вы не говорите, что старейший из богов, царствующих ныне, внук Неба? Боги, следовательно, не создали мир. Значит, им нечего интересоваться тем, что происходит на земле или еще где-нибудь. Они знают, что материя существует вечно и что фатальная необходимость существ, которые существуют благодаря самим себе, неизменна. Они поэтому предоставляют потоку течь своим путем п не пытаются преобразовать непоколебимый порядок. И не следует удивляться тому, что их совершенства ограниченны. Ведь вы же признаете, что совершенства материи, существующей вечно, очень малы. Ваш Юпитер и те, кто с ним заседает в небесном совете и кто столько раз изменял своим супругам и изнасиловал стольких девушек,— все они не намерены карать распутство. Вы по крайней мере не можете отрицать, ответил бы жрец, что догмат о провидении весьма помогает принуждать народы соблюдать их долг. Да ведь не об этом речь, услышал бы жрец в ответ, не подменяйте предмет нашего диспута. Мы ищем не то, что может быть установлено как полезное изобретение, а то, что действительно проистекает из света разума.

(U) Нет ничего более жалкого, чем его метод... объяснения свободы. Нет философской системы, из которой фатальная необходимость вытекала бы более неизбежно, чем из системы, заимствованной Эпикуром у

Левкиппа и Демокрита. Ведь то, что они говорят об образовании мира, которое, по их мнению, произошло случайно или посредством нечаянной встречи атомов, исключает руководство мыслящей причины и означает, что образование мира было лишь следствием вечных и необходимых законов движения телесных первоначал. Несомненно также, что Демокрит все происходящее приписывал необходимой судьбе... Эпикур не мог примириться с мнением, по-видимому ниспровергавшим всякую нравственность и сводившим человеческую душу к машине. Эпикур в этом пункте оставил систему атомов и присоединился к тем, кто признавал свободу воли человека. Он объявил себя противником фатальной необходимости и даже принял в этой связи бесполезные меры предосторожности. Опасаясь, что из признания любого предложения истинным или ложным могут умозаключить, что все происходит фатально, он отрицал, что любое предложение либо истинно, либо ложно 122. Между тем он мог с этим согласиться так, что никто не мог бы разумно умозаключить отсюда о необходимости рока. Присмотритесь хорошенько к тому, как Цицерон доказывает Эиикуру истинность того, что я только что сказал: «Licet eiiim Epicuro concedenti, omne enuntiatum aut verum aut falsum esse, non vereri ne omnia fato fieri sit necesse. Non enim aeternis caussis naturae necessitate inanantibus verum est id quod ita enunciatur: descend it in Academiam Carneades, nec ta- men sine caussis. Sed interest inter caussas fortuito an- tegressas, et inter caussas cohibentes in se efficientiam naturalem. Ita et semper verum fuit. Morietur Epicurus, quum duo et septuaginta annos vixerit, archonte Pitharato: neque tamen erant caussae fatales cur ita accideret: sed quod ita cecidisset, certe casurum sicut cecidit fuit» 123. Это учение Цицерона пространно развито в курсе философии иезуитов... Заключим отсюда, что есть средства сочетать признание свободы воли человека с воззрением, что всякое предложение либо истинно, либо ложно. ...Истинность максимы всякое предложение либо истинно, либо ложно не зависит от того, что называют роком (хотя это и утверждал Хризипп и этого боялся Эпикур)... Если бы имело место невозможное — не существовало бы бога,— было бы, однако, несомненно, что все, что предсказал бы величайший глупец на свете, наступило бы или не наступило. Этого ни Хризипп, ни Эпикур не учли.

Но посмотрим, что изобрел Эпикур, чтобы выбраться из затруднений, порождаемых признанием судьбы. Он придал своим атомам движение отклонения, и в этом движении усмотрел источник и начало свободных действий. Он считал, что благодаря этому существуют события, не подчиненные фатальной необходимости. До него считалось, что у атомов есть лишь движение, вызванное тяжестью и отталкиванием. Это движение происходило по перпендикулярным линиям и не изменялось в пустоте. Изменение наступало лишь тогда, когда один атом сталкивался с другим. Эпикур предположил, что даже в пустоте атомы немного отклоняются от прямой линии; отсюда, говорил он, происходит свобода... Он хорошо видел, что при предположении, что все атомы движутся с равной скоростью по прямым линиям, всюду направленным сверху вниз, никогда не удастся понять, как они могут встречаться, и, таким образом, образование мира окажется невозможным. Следовательно, было необходимо предположить, что атомы отклоняются от прямой линии 124. ...Если речь идет о том, чтобы показать бессмысленность этого учения, то это можно сделать несколькими путями. Во-первых, есть ли что-либо менее достойное философа, чем предположить верх и низ в бесконечном пространстве? Однако именно это предположил Эпикур, ибо он утверждал, что все атомы движутся сверху вниз. Если бы он предположил, что атомы движутся по прямым линиям во всех направлениях, он определил бы надлежащую причину их встречи без необходимости прибегать к мнимому движению отклонения. Во-вторых, это последнее движение заставило бы его противоречить себе. Он учил, что из ничего не может возникнуть ничего, и в то же время отклонения атомов, по его словам, не зависели ни от какой причины. Они, следовательно, возникали из ничего. Это заключение тем более важно, что... по признанию Лукреция, если бы атомы не обладали движением отклонения, то свободные действия нашей души возникали бы из ничего. Лукреций утверждает, что движения души не зависят ни от движения, вызываемого тяжестью, ни от движения, производимого столкновением атомов, ибо в таком случае мы были бы вынуждены признать, что движения души представляют собой звено в сцеплении вечных и необходимых причин и, следовательно, подчинены фатальной необходимости, а Лукреций желает освободить их от подчинения этой необходимости. По мысли Лукреция, движения души, не зависящие ни от тяжести, ни от столкновения атомов, тем не менее возникают из ничего благодаря тому обстоятельству, что атомы обладают движением отклонения. Отсюда я заключаю, что движение отклонения возникает из ничего, или, что то же, это движение не имеет никакой причины, тем самым я низвергаю Эпикура в пропасть, которой он хотел избежать. Если он ответит мне, что отклоняться от прямого пути свойственно природе атомов в той же мере, как их природе свойственно двигаться сверху вниз и соударяться, когда они встречаются, я возражу ему, что их отклонение нисколько не способствует свободе человеческой и не позволяет нам избежать власти рока. Я утверждаю ad hominem, что при этом полностью сохраняется рок стоиков, ибо Эпикур признается, что движение, вызываемое тяжестью и столкновением, неизбежно приводит к фатальной необходимости.

В-третьих, абсурдно предполагать, что существо, не обладающее ни разумом, ни чувством, ни волей, отклоняется от прямой линии в пустом пространстве, и притом не всегда, а в определенные моменты времени и в определенных точках пространства, не будучи подчинено никакому порядку 125.

В качестве четвертой бессмыслицы я укажу на явное несоответствие между природой свободы и движением (каково бы оно ни было) атома, не знающего ни того, что он делает, ни того, где он находится, ни того, что он вообще существует. Какая логическая связь существует между следующими двумя предложениями: душа человека состоит из атомов, которые, необходимо двигаясь по прямым линиям, немного отклоняются от прямого пути; следовательно, душа человека свободна? Очень хорошо судил о данной теории Эпикура Цицерон, говоривший, что гораздо менее стыдно было бы признаться, что не можешь ответить противнику, чем прибегать к ответам, подобным этой эпикурейской теории... Как, можно было бы сказать Эпикуру, вы хотите, чтобы свобода человека была основана на движении атомов, совершающемся без какой бы то ни было свободы? Разве причина может дать то, чем она сама не обладает? Могут ли сто атомов отклоняющихся, не зная, что они делают, образовать суждение, посредством которого душа принимает решение, познавая причину, побуждающую выбрать одну из представляющихся ей возможностей? Благодаря всему этому Эпикур мог бы усмотреть, насколько важно было бы для него приписать природе каждого атома одухотворенность и чувствительность, как это сделал, по-видимому, Демокрит...

Не следует забывать, что, как сообщает Цицерон, Карнеад придумал решение гораздо более тонкое, чем все то, что придумали эпикурейцы. Это решение заключается в том, что душа обладает произвольным движением, причиной которого является она сама... Несомненно, что тем самым Карнеад дал ответ не только намного более основательный, чем те, какими пользовались эпикурейцы, но и самый доходчивый и самый сильный, какой только может придумать ум человеческий. [Впрочем], я признаю, что у Карнеада можно было бы спросить о произвольных действиях души, не зависящих от внешних причин, следующее: зависят ли они от природы самой души так же, как движение, вызываемое тяжестью, зависит от природы атомов, согласно Эпикуру?

Если такая зависимость существует, то вы нисколько не устраняете рока стоиков, ибо вы не признаете ни одного явления, не производимого необходимой причиной.

Ни Карнеад, ни любой иной языческий философ не в силах дать какой-либо положительный ответ на этот вопрос.