БОРЕЦ ЗА СВОБОДУ СОВЕСТИ

Воссоединение севера и юга страны, преодоление феодальных центробежных тенденций и создание прочной центральной власти — таковы были требования, выдвинутые историческим развитием Франции в XVII в.

В XVII в. французская буржуазия уже играла первостепенную роль в экономике страны, она была уже достаточно сильна, чтобы подвергать критике царящие в стране порядки. Но эта буржуазия была еще политически слаба, многими нитями связана с господствующими социально-политическими установленнями и еще не могла и не хотела поднять руку на весь существующий строй. Отсюда непоследовательность, половинчатость ее идеологов — передовых французских мыслите- лей XVII в. Одни из них сочетают выступления против фидеизма, рационалистические идеи с идеализмом. Другие, борясь против идеализма, не могут порвать с христианством. Третьи, отрицая религиозно-феодаль- ное мировоззрение, обращаются к скептицизму, будучи не в силах разрешить возникающие при этом сложные гносеологические и социальные проблемы. Среди них первое место принадлежит Пьеру Бейлю, который явился, по выражению Маркса, «человеком, теоретически подорвавшим всякое доверие к метафизике XVII века и ко всякой метафизике вообще» 1.

В XVII в. Декарт и Гассенди, Спиноза и Лейбниц, Гоббс и Локк создают детально разработанные философские системы; их основное содержание — положительное развитие идей, частью выдвигавшихся ранее, частью выдвигаемых впервые. На долю Бейля выпало не сооружение стройного здания теории, а разрушение теоретических построений, созданных до него, критика воззрений, польвовавшихся влиянием среди его современников, в том числе и систем, созданных в XVII в. И тем не менее он не только критикует эти системы, но и черпает из них ряд идей. Отчасти это связано с тем, что в этих системах элемент отрицания также играет немалую роль. В отрицании обветшалых традиций позиции Декарта и Гассенди совпадают, несмотря на противоположность их воззрений по важнейшим философским вопросам: оба выступают против догматизма, призывают ничего не принимать на веру и не подчиняться общепринятым взглядам и авторитетам, оба, будучи противниками агностицизма, в то же время берут исходным пунктом сомнение. К тому же материализм, господствующий в системе Гассенди, образует существенный элемент дуалистической системы Декарта. В результате вопреки той позиции, которую субъективно заняли по отношению к религии оба философа, их идеи объективно оказались направлены против религии. Последователи Гассенди Ламот ле Вайе, Сент- Эвремон, Фонтенель, Теофиль де Вио, Мольер, опираясь на скептицизм Монтеня и эпикуреизм Гассенди, отстаивают антирелигиозные и даже атеистические нпии, находя для их выражения двусмысленные формі. і, неуязвимые для мракобесов. Что касается картези- нмстиа, то, если его слабые стороны были использова- им апологетами религии, его рационализм приводил к антирелигиозным выводам не только Спинозу, но и французских мыслителей, прежде всего Бейля.

Пьер Бейль родился в 1647 г. в маленькой дере- нушке Карла у Пиренейских гор в семье протестантского пастора. До девятнадцатилетнего возраста он учился у отца. Но уже в этот период его познания далеко вышли за пределы того, что мог ему дать сельский пастор, так как с детства он обнаруживает поразительную любознательность и жадно читает все, что попадает ему в руки. Формирование ума юноши происходит в атмосфере, пропитанной религиозными настроениями и интересами.

На девятнадцатом году жизни Пьер Бейль отправляется в протестантский университет («академию») в Пюилоране. Там он так усиленно занимается, что серьезно заболевает. Лишь через два года здоровье позволяет ему вернуться в Пюилораи и продолжить занятия. Но вскоре Бейля, которого глубоко волнуют разногласия между католиками и гугенотами, одолевают сомнения в истинности протестантского учения. Чтобы уяснить себе, кто прав, молодой человек, считающий, что необходимо выслушать противную сторону, едет в Тулузу, поселяется у знакомого католического священника и в долгих беседах с ним и другими католиками пытается разрешить свои сомнения. Аргументы его собеседников представляются юноше убедительными. Казалось бы, у сына пастора, воспитанного в атмосфере религиозной экзальтации, голос чувства, к которому апеллировала вера, должен был оказаться сильнее голоса разума. Но уже в этом возрасте у Бейля обнаружилось убеждение, что не чувство, а лишь разум вправе решать все важные вопросы. Пренебрегая своими чувствами и чувствами родных, Бейль принял католицизм.

Но новообращенный продолжал размышлять и вскоре обнаружил, что в учении католицизма имеются про- тиворечия ничуть не меньшие, чем те, пз-за которых он отрекся от кальвинизма. Зачем же он порвал с родными и так их огорчил? Через восемнадцать месяцев после перехода в католицизм Бейль возвращается к вере своих отцов. Но это уже не тот восторженный и доверчивый юноша, каким он был ранее. Попытка сравнить основы двух религий, предпринятая в уверенности, что по крайней мере одна из них покоится на прочном фундаменте, потерпела крах.

Дальнейшее пребывание молодого человека во Франции становится после возвращения его к кальвинизму небезопасным. Двадцатитрехлетиий Бейль бежит в Женеву. Чтобы обеспечить себе средства к существованию, Бейль работает учителем в домах знати и в то же время продолжает свое образование, слушает лекции по философии Декарта (на него производят большое впечатление опыты по физике) и очень много читает. Его восхищают смелые антирелигиозные высказывания Ламота ле Вайе, Ноде, «Богословско-поли- тический трактат» Спинозы. Его увлекают некоторые идеи Декарта, «атомы Эпикура, так хорошо восстановленные великим Гассеиди», и скептицизм, античный и новейший.

У Бейля появляются друзья-ученые — Мпнутоли, Констан, Фабри и др. Один из них, Банаж, добивается того, что протестантский университет («академия») в Седане приглашает Бейля занять кафедру философии. Бейль становится профессором университета (1675) и в течение шести лет читает лекции по философии. В написанных им в те годы работах («Философские тезисы» в 1676 г. и «Диссертация о сущности тем» в 1680 г.) Бейль поддерживает Декартово доказательство бытия бога, равно как и картезианские идеи о разграничении мыслящей и протяженной субстанций н о согласии религиозной веры с разумом. Но из его письма Ансийону (1679) ясно, что подлинные его мнения весьма отличались от этих официальных выступлений. В этом письме Бейль отвергает Декартовы доказательства бытия бога, бессмертия души и заявляет, что картезианцы не опровергли ни учения Гоббса о том, что все есть материя, ни учения атеистов, что оми не сумели также разрешить противоречия между божественным предопределением и свободой воли.

Одной из первых жертв нарастающей волны антигугенотских репрессий оказываются протестантские университеты. В 1681 г. власти закрывают Седанскую академию, и Бейль вместе с массой гугенотов покидает Францию. Вскоре он получает место профессора философии и истории в Роттердамском университете. В это время в Англии, Германии, Швейцарии образуются значительные колонии французских эмигрантов. Особенно многочисленна была такая колония в Голландии. В год переезда Бейля в Роттердам власти этого города постановили построить тысячу домов для беженцев из Франции. Отныне и до конца жизни Бейль остается в Голландии; где условия для передовых ученых были лучше, чем в других странах. «Республика Голландия», писал в 1684 г. Бейль, обладает «преимуществом, какого нет ни в одной другой стране: в пей предоставляют типографам свободу в довольно больших масштабах, так что к ним обращаются со всех концов Европы люди, обескураженные трудностями, с которыми они сталкиваются, пытаясь получить привилегию—право печатать свои произведения...»2.

Здесь вскоре по приезде Бейля из Франции выходит в свет его первое предназначенное для печати произведение — «Разные мысли, изложенные в письме к доктору Сорбонны по случаю кометы, появившейся в декабре 1680 года». Широко распространившиеся слухи о бедах, якобы предвещаемых этой кометой, послужили философу поводом к смелому антирелигиозному выступлению. Осуждая суеверия, как будто не имеющие ничего общего с христианством, автор на деле подвергает уничтожающей критике основу всякой религии — веру в чудеса, в сверхъестественное.

На что ссылаются те, кто верит, что комета — предзнаменование несчастий? На древность этого мнения и его общеггринятость, на то, что его поддерживают авторитетные люди. Но история учит, что всеобщим признанием нередко пользовались совершенно ошибочные мнения. Древность мнения также отнюдь не свидетельствует о его истинности. Что касается авторитетных лиц, то в данном случае они сами исходят из того, что «глас народа — глас божий»: они не следуют разуму, не ищут истину, а лишь освящают господствующие предрассудки. Поступая так, они рассуждают не как философы, а как теологи. Если же рассуждать, опираясь на факты и на науку, то никаких предзнаменований в кометах обнаружить невозможно.

Правда, затем Бейль спешит показать свою лояльность в отношении религии. Ход его дальнейших рассуждений таков. Если комета — божественное знамение, то ее появление не результат законов природы, а сотворенное богом чудо. А бог творит чудеса, лишь чтобы сделать людей лучше или обратить их в истинную веру. Кометы же появлялись и до возникновения христианства, и тогда язычники считали их знамением истинности их верований. Значит, тогда появление комет служило язычеству. Появление кометы могло быть чудом, сотворенным богом, лишь в том случае, если бог посредством этого чуда хотел укрепить религию язычников. А он мог ставить себе такую цель лишь при условии, что не только христианство, но и ложные религии лучше, чем атеизм. Вопрос о том, является ли комета божественным знамением, сводится тем самым к вопросу, является ли атеизм большим злом, чем ложная религия.

Отвечая на этот вопрос, Бейль показывает, что самых отъявленных атеистов среди языческих философов ни в чем нельзя упрекнуть в отношении нравственности (§ 174): античные атеисты дали образцы самой высокой морали. Думать, что атеист пошел бы на любое преступление, если б не боялся мирского правосудия,— значит впадать в грубое заблуждение. «Общество имело возможность наблюдать, как эпикурейцы совершали много похвальных и благородных поступков, которых они могли и не совершать, не опасаясь, что их за это накажут, поступков, в связи с которыми они ради добродетели жертвовали своей выгодой и своим наслаждением. Разум говорил древним мудрецам, что добро следует делать из любви к добру, что добродетель сама себе должна быть наградой и что только плохому человеку подобает воздерживаться от дурных поступков из страха перед наказанием» (§ 178). Несомненным свидетельством того, что атеисты способны обнаружить подлинное моральное величие, является то, что атеизм имеет своих мучеников, стойко идущих на муки и смерть во имя своих убеждений.

Между тем религия толкала язычников на самые безнравственные дела. Правда, это была ложная религия. Ну а как обстоит дело с людьми, следующими истинной религии — христианству? На примерах, почерпнутых из прошлого (злодеяния участников крестовых походов) и современности (бесчеловечность участников религиозной распри во Франции в XVI и XVII вв.), Бейль доказывает, что не только христианство пе мешало творить величайшие низости, но низости в особенно больших масштабах совершались именно во имя этой религии. Напрасно некоторые христиане воображают, разъясняет он, будто люди без религии должны вести себя в нравственном отношении хуже, чем последователи христианства, ведь «склонности к состраданию, воздержанности, доброжелательности и т. п. возникают не от того, что люди знают, что есть бог... а от определенных склонностей темперамента, укрепленных воспитанием, личным интересом, желанием добиться похвалы, побуждениями разума или другими подобными мотивами, которые встречаются у атеиста так же, как и у других людей» (§ 145).

Здесь верующий и атеист ставятся на одну доску. Но вспомним слова Бейля об атеистах-мудрецах, которым разум говорит, что только плохие люди следуют добродетели из страха перед карой или в погоне за наградой. Из этих слов видно, что тот, кто верит в карающего и награждающего бога, даже ведя добродетельную жизнь, по сравнению с добродетельным атеистом плохой человек, совершающий добрые дела не бескорыстно, а с расчетом. Тем более разителен контраст между таким атеистом и всеми прочими — отнюдь не добродетельными — носителями истинной веры. Напоминая о том, как христианство побудило фран- цузских королей совершать кровавые расправы над «еретиками», устроить Варфоломеевскую ночь, Бейль прибавляет: «Если бы французский двор был атеистическим, он никогда не держался бы такого поведения» (§ 155).

Таким образом, атеисту разум рекомендует бескорыстное благородство, а исполненного рвения христианина вера побуждает совершать величайшие низости и злодейства. Исходя из такого понимания этого вопроса, Бейль рассматривает вопрос о том, какими были бы «нравы общества, которое существовало бы без религии» (§ 161, 172). Не приходится удивляться тому, что «Разные мысли о комете» были изданы анонимно и что, стремясь отвести от себя подозрения, Бейль изображает автора книги католиком.

«Разные мысли о комете» имели большой успех: не прошло и года, как разошлись два издания книги.

Между тем преследования протестантов во Франции усиливаются. Николь в книге «Законные предубеждения против кальвинистов» и Мембург в книге «История кальвинизма» теоретически обосновывают эти преследования и призывают отменить Нантский эдикт. Против книги Мембурга выступает один из лидеров французских беженцев в Голландии, Жюрье, который, осуждая нетерпимость католиков, сам обнаруживает нетерпимость фанатика-кальвиниста. Он чернит папистов и обеляет своих единоверцев, вполне оправдывая вмешательство властей, но лишь в пользу «истинной» религии, т. е. кальвинизма. Иначе поступает Бейль. В своей книге «Общая критика «Истории кальвинизма» Мембурга» (1682) он не чернит иноверцев, не выгораживает «своих». Он не отвечает оскорблениями па оскорбления, а лишь старается восстановить историческую истину, искаженную Мембургом, и показывает необъективность, научную несостоятельность подхода последнего к истории.

Требуя объективного, научного освещения истории, Бейль доказывает, что в гугенотских войнах религия была и для лигистов и для гугенотов лишь орудием их политических целей.

Не противопоставляя протестантской правды католической кривде, Бейль опровергает признаваемый и теми и другими принцип преследования заблуждающихся. Если обладание истиной (точнее, уверенность п том, что ею обладаешь) дает право преследовать тех, кто ее не знает, то этим правом, говорит Бейль, обладают и язычники. Равно должны уважаться любые- убеждения: и истинная вера, и ложная. Здесь Бейль выступает как самый выдающийся продолжатель борьбы за веротерпимость, которую еще в XVI в. начал Касталлион и «беллпаписты». Борьбе против фанатизма и нетерпимости, за свободу мысли, за право каждого иметь свои убеждения и свободно их выражать Бейль посвятил всю жизнь, ей подчинены все его философские рассуждении. В «Общей критике «Истории кальвинизма»» провозглашается требование безоговорочной свободы совести.

Книга произвела большое впечатление. Даже у прогрессивно мыслящих католиков это выступление против фанатизма, исполненное собственного достоинства н резко контрастировавшее со всей тогдашней полемической литературой, вызвало искреннее уважение.

Между тем п 1685 г. окончательно отменяется Наитскпй эдикт и протестанты лишаются всякой законодательной защиты. Фанатическое исступление царит п полемической литературе обоих религиозных лагерей: это пасквили, проникнутые оскорблениями и клеветой. Бейль выступает с требованием, чтобы место этой нетерпимости заняло добросовестное научное обсуждение спорных вопросов, чтобы доводы оппонента излагались без искажений и уважалось его право на мнение, отличное от общепринятого. Стремясь таким путем бороться за свободу мысли, он начинает с 1684 г. публиковать периодическое издание «Новости литературной республики», а в 1685 г. издает «Новые письма автора «Общей критики «Истории кальвинизма»».

Журнал «Новости литературной республики» содержал рецензии на книги по вопросам философии и различных наук. В предисловии к первому тому «Новостей» Бейль писал: «...мы свободны от неразумной пристрастности. Мы будем выступать скорее в ролидо- кладчика, чем в роли судьи, и мы приведем выдержки из книг, направленных против нас, столь же добросо- аестно, как и из книг, выступающих за нас» 3. Хотя во Франции «Новости литературной республики» были запрещены, но они пользовались там большой популярностью. И произведения Бейля, и его журнал способствуют росту его известности и авторитета во всех западноевропейских странах. Он вступает в переписку с рядом ученых, связи с которыми у него значительно расширяются. Но в Роттердаме, где очень выросло влияние реакционного теолога Жюрье, атмосфера не благоприятствовала смелым идеям Бейля.

В это время умирают младший брат философа и его отец (мать умерла раньше). Старший брат Пьера Бейля Яков занимает пасторское место отца, но вскоре преследования вынуждают его бежать и скрываться. Власти обещают не трогать его, если он вернется. Яков Бейль, поверив этому обещанию, возвращается в родное селение. Его сразу же по прибытии бросают в тюрьму, где содержат в исключительно тяжелых условиях. Философ через своих знакомых хлопочет о брате, и с большим трудом ему наконец удается добиться приказа об освобождении брата из тюрьмы. Но приказ этот приходит слишком поздно: за десять дней до этого Яков умирает. Под впечатлением постигшего его горя философ пишет книгу «Что собой представляет всецело католическая Франция в царствование Людовика Великого» (1686). Горе не помешало Бейлю верно оценить поведение обеих религиозных партий. Книга защищает не протестантизм, а веротерпимость.

Восемь месяцев спустя выходит в свет «Философский комментарий» на слова Иисуса Христа: «Заставь их войти» (1686) — произведение, в котором наиболее ярко выражен рационализм Бейля.

Обилие вольнодумцев и деистов в наше время, говорит автор книги, не удивительно; удивительно другое: почему их не насчитывается гораздо больше, ведь религия в наши дни порождает столько подлостей и же- стокостей, что от нее должно было отвернуться еще больше людей. Религию навязывают силой, несогласных терзают и убивают, ссылаясь на заповедь Христа применять силу к каждому, кто не желает принять веру Христову. Эти три слова — «Заставь их войти»,— понимаемые буквально, не только разрешают творить гнусности, но и прямо побуждают совершать их, и притом не только католиков, ведь всякая религия считает себя единственно истинной или самой истинной. Если же благородство поступка или его преступность станут определять лишь тем, идет ли он на пользу религии, то окажется, что поступок, благочестивый для сторонника одной религии, является преступлением в глазах сторонников другой религии. В этом случае стирается грань между нравственным и безнравственным: самый гнусный поступок будет объявлен актом благочестия сторонниками той религии, которой эта гнусность выгодна.

Если бы, пишет Бейль, миссионеры, прибывшие в Китай, чтобы проповедовать христианство, были правдивы, они должны были бы предупредить китайцев: мы имеем приказ своего бога — всех не желающих креститься избивать в христианских церквах палками, заточать в тюрьмы, доводить до нищеты, повесить нескольких для примера, отнять у них детей, отдать на милость солдат их самих, их жен, их имущество. Если вы сомневаетесь в этом, смотрите — вот Евангелие, вот ясное и отчетливое приказание: «Заставь их войти». И император Китая, узнав, что ожидает его подданных, должен был бы по закону совести, предшествующему религии, изгнать христиан из своего государства.

К вопросу о принципе, законе совести, предшествующем всем религиям, мы еще вернемся. Здесь же рассмотрим, как продолжает рассуждать Бейль. Мне, говорит он, могут возразить, что миссионеры должны скрывать от тех, кому они проповедуют, содержащийся в Евангелии призыв к насилию. Но в таком случае придется признать, что с христианской религией дело обстоит так же, как с человеком, поднимающимся подобно Тартюфу до высших званий, а затем, достигнув своих целей, внезапно сбрасывающим маску и становя- щимся бичом рода человеческого... «Если один историк сравнил Римскую империю с человеком, кто может помешать нам персонифицировать христианство посредством подобного сравнения? Его детство и ранняя юность были употреблены на то, чтобы продвигаться вперед... Он изображал из себя кроткого и скромного, смиренного и доброго подданного, милосердного и угодливого. Этими средствами он в конце концов выбился из ничтожества и даже поднялся высоко. Но, достигнув таким путем вершины, он отбросил притворство и пустил в дело насилие, громя все, что пыталось ему противостоять, распространяя всюду и везде опустошения при помощи крестовых походов и, наконец, разрушая новый мир жестокостями, вызывающими ужас, и пытаясь сегодня творить то же самое в той оставшейся части земли, которую он еще ие залил кровью,— в Китае, Японии, Татарии и т. д. Невозможно помешать неверным все это говорить, поскольку они могут все это увидеть в истории» («Философский комментарии», ч. I, гл. V).

Даже те ревнители христианства, которые вынуждены признать, что в средние века и в новое время христианское рвение побуждало совершать величайшие злодеяния, идеализируют христиан первых веков, приписывая им всевозможные добродетели. Этот миф поддерживают и современные апологеты. Бейль, как видим, еще в XVII в. развенчал этот вымысел.

Он выступает и против сторонников «полутерпимости», считающих, что тех, инакомыслие которых не затрагивает основ христианства, можно оставить в покое, а тех, кто ниспровергает эти основы, необходимо истреблять. Но, восклицает философ, что значит ниспровергать основы? Означает ли это ниспровержение того, что действительно является основой христианства, или того, что считают его основой преследователи, по чего отнюдь не считают его основой преследуемые? Ведь их мнения на этот счет противоположны. Сторонники «полутерпимости» говорят также, что в отличие от рядовых еретиков основатели ересей (ересиархи) вполне заслуживают смертной каянп; они поэтому считают, что богохульные оскорбления, высказанные Сер- потом по адресу троицы, были вполне достаточным основанием для сожжения этого еретика. Здесь прямо поставлен вопрос о зверствах, совершаемых протестантами.

Высказывание, говорит Бейль, является богохульством лишь в том случае, когда человек, его произносящий, сам считает его оскорбительным для бога, в которого он верит. Если же право определять, богохульны ли речи инакомыслящих, предоставить тем, кто этих инакомыслящих преследует, то не найдется более отвратительных богохульников, чем первые христиане и гугеноты. Бейль решительно осуждает оскорбления, которыми первые христиане осыпали религию язычников, а протестанты — католицизм. Необходимо, говорит он, уважать чувства и взгляды людей любой веры. Но, прибавляет он, «следует ли отсюда, что первые христиане были богохульниками, заслужившими смертную казнь, или что богохульниками, заслужившими смертную казнь, являются протестанты? Никоим образом, так как нет определения богохульства, основанного на принципе, общем обвинителю и обвиняемому... ІІО именно это имело место в случае с Серветом... Следовательно, его нельзя было наказывать как богохульника, точно так же как не должны были язычники карать за богохульство христиан, а паписты — протестантов...» («Философский комментарий», ч. II, гл. VII).

Бейль ставит здесь на одну доску все оттенки христианства и язычество. Конечно, пишет автор «Комментария», мне возразят, что нельзя приравнивать тех, кто владеет истиной, к тем, кто коснеет в заблуждениях, что протестанты пребывают в истине, а Сервет — в заблуждении. Но ведь то же самое говорят все: и католики, и социниане, и язычники...

Дело, таким образом, не только в том, что безнравственно обманывать, совершать насилия, мучить и убивать, но и в том, что нельзя от человека требовать признания чего-либо, противоречащего его совести, ибо первая и самая необходимая из всех наших обязанностей — не поступать против своей совести. Здесь мы подходим к центральной идее «Комментария» - идее «естественного света», «естественной справедливости», «совести», т. е. иравил различения нравственных и безнравственных поступков. Этот «свет» дан людям непосредственно, интуитивно, и его указания абсолютно, неопровержимо истинны. Этот «свет» озаряет каждого человека, когда он рождается. Поэтому мы находим, что понимание порядочности запечатлено в душе всех людей, в том числе и язычников (и, как мы видели в «Разных мыслях», атеистов). Если бы люди всегда следовали «естественному свету», то не существовало бы никакой безнравственности. Но реализации требований прирожденного нравственного пачала препятствуют дурные наклонности человеческого тела и дурные наклонности, внедряемые в сознание человека обществом.

Мы уже видели, что «свет совести» предшествует другим идеям. «Естественный свет» — внутреннее «первоначальное и всеобщее правило суждения и различения истинного и ложного, хорошего и дурного» (там же, ч. I, гл. I), критерий истинности любого знания, поступающего извне.

А как соотносится с «естественным светом» знание, предлагаемое религией, в том числе откровение бога, запечатленное в Писании? С ним ведь люди не рождаются. «Учение, проповедуемое пам в качестве сошедшего с небес», должно «считаться вторым правилом, ссылающимся на первоначальное правило» (там же, ч. I, гл. III) — «на естественный свет». По мнению Бейля, все предписываемое религией, откровением, может быть признано, лишь если оно выдержит проверку этим «светом».

«Естественный свет совести», «идеи естественной справедливости», общие атеистам и верующим, Бейль называет «естественной религией» (в I, III, IV главах «Комментария»). Но в нравственном сознании, являющемся, по Бейлю, прирожденным свойством нашего интеллекта, нет ничего религиозного. А ведь это лишенное религиозного содержания нравственное сознание объявляется судьей всего содержания религии. Это название — «естественная религия» — не может, таким образом, затушевать тот факт, что у Бейля религия, pelt* лигиозное сознание подменяются нравственностью, нравственным сознанием.

Апологеты христианства рано заметили опасность картезианского принципа, согласно которому истинны лишь положения интуиции и дедуцируемые из них следствия: этот принцип предавал религию суду разума. И если суд разума самого Декарта оказался к ней благосклонен, то не было гарантии, что разум других мыслителей проявит такую же покладистость. Бейль оправдал опасения этих апологетов. Он отвергает в религии все, что противоречит совести человека, его нравственному сознанию. Подменяя религию нравственностью, он сурово обличает безнравственность религии.

Правда, антирелигиозные идеи выступают у Бейля в религиозном облачении. Каждый слышит внутренний голос совести, являющий собой закон или правило различения нравственного и безнравственного. «И если человек не атеист, если он верит в какую-то религию, он необходимо предполагает, что этот закон, это правило — в боге. Откуда я заключаю, что совершенно все равно, сказать ли: моя совесть судит, что такой-то поступок хорош (или дурен), или сказать: моя совесть судит, что такой-то поступок нравится богу (или ему не нравится)» (там же, ч. II, гл. VIII). Но Бейль в «Разных мыслях» сам доказал, что и атеист может быть высоконравственным человеком, а в этом случае голос совести утрачивает всякую связь с богом. Поэтому заявления Бейля, что голос совести — это голос бога, его внутреннее откровение и т. д., не могут затушевать основной мысли «Комментария» — что не религия судит человеческие мысли и действия, решая, что в них хорошо, что дурно, что в них правильно, а что ошибочно, а, наоборот, человеческая мысль, моральное сознание человека судит религию, решая, что в ней хорошо, что дурно, что в ней правильно, а что ошибочно.

Согласно «Комментарию», «естественный свет» — высший судья не только в нравственности, но и в познании. Положения, выступающие в сознании как ясные, отчетливые, самоочевидные,— это абсолютные истины, «аксиомы метафизики». «Верховный суд, выно- сящий обо всем, что нам предлагается, приговор в последней инстанции без права обжалования,—это разум, говорящий посредством аксиом естественного света или метафизики» (там же, ч. I, гл. I). Эти прирожденные нам абсолютные истины суть принципы всякого знання. Они представляют собой критерий истинности любого положения, выдвигаемого в науке и в жизни. Разум и прирожденные ему «аксиомы естественного спета или метафизики» играют роль верховного суда при решении не только научных, но и религиозных вопросов.

Этот пробный камень — средство различения истины и заблуждения — необходимо применять ко всем религиозным положениям, выдвигаемым в книгах и проповедях, «не исключая даже тех, какие бог открыл нам необычайным образом» (там же, ч. I, гл. I), другими словами, не исключая и откровения, запечатленного в Священном писании. Любое утверждение Писання, приходящее в противоречие с этим мерилом, безусловно ложно; это основная мысль «Комментария», всесторонне в нем обосновываемая. «Есть аксиомы,— говорит Бейль,— против которых ничего не смогут сделать самые решительные и самые очевидные слова Писания. Таковы положения: целое больше части; если отнять от равных величин равные, то остатки будут равны; невозможно, чтобы сразу были истинными оба противоречащих друг другу суоюдения или чтобы сущность объекта существовала после разрушения этого объекта. Пусть сто раз покажут в Писании высказывания, противоречащие этим предложениям; пусть, чтобы установить учение, противоречащее этим всеобщим максимам здравого смысла, совершат тысячи и тысячи чудес — больше, чем совершили Моисей и апостолы,—человек, такой, каков он есть, не поверит этому» (там же, ч. I, гл. I). Человек, по Бейлю, скорее допустит, что Писа- пие следует понимать в обратном смысле или что чудеса эти исходят от дьявола, чем поверит, что ошибаются разум и его аксиомы.

Нельзя сказать, чтобы автор «Комментария» не чувствовал всей дерзости выдвигаемых им идей. В конце второй части «Комментария» он признает, что ему мо- гут возразить: если от каждого требуется лишь, чтобы ом следовал голосу «естественного света», то зачем нам Иипише? Вопрос этот действительно напрашивается мри чтении этого трактата. Ответ Бейля гласит: Писание нужно, так как в вопросах вполне ясных оно одинаково понимается всеми христианами, а в вопросах їгмньіх, вызывающих разногласия, последователи различных христианских сект согласны между собой по крайней мере в том, что то, что говорится в Писании, истинно. Насколько острым является сформулированное Бейлем возражение, настолько жалким, явно беспомощным оказывается его ответ на это возражение. Это очень напоминает «Амфитеатр вечного провидения» Ванпни или «Побежденный атеизм» Кампанеллы, где провозглашается борьба с атеизмом, показывается вся убедительность аргументации атеистов, но весьма неубедительно эта аргументация опровергается.

Чтобы придать своей антирелигиозной позиции ортодоксальный облик, Бейль заявляет, что даже теологи, Призывающие отказаться от разума ради веры, если не на словах, то на деле признают, что церковь, чудеса и Писание бессильны перед аксиомами «естественного света»; что и католические и протестантские теологи, возвысив откровение и веру, затем «складывают их к подножию трона разума» и всем своим поведением показывают, что считают теологию служанкой философии (а вовсе не наоборот, как принято думать).

Бейль, правда, отмежевывается от социниан, которые, по его словам, чересчур расширительно толкуют права разума, утверждая, что всякий смысл, приписываемый Писанию, если он не согласен с «естественным светом», должен быть отвергнут. Но сам он отстаивает взгляд, по существу не отличающийся от этой формулы. В «Комментарии» доказывается, что сам акт веры невозможен без умозаключений, основанных на логике; с отказом от логики вера становится невозможной. Во всех этих случаях речь идет не об этических, а о гносеологических вопросах, и в них «Комментарий» знает лишь один критерий — разум.

Таковы некоторые идеи двух первых частей «Комментария». В 1687 г. вышла его третья часть, посвя- щенная опровержению взглядов Августина, на которого обычно ссылались поборники расправ над еретиками. Бейль отдает себе отчет в том, насколько смела его книга: он издает ее в качестве перевода с английского, а авторство приписывает вымышленному английскому пресвитеру. Однако никакие предосторожности здесь уже помочь не могут. Французские протестанты в Голландии вне себя от возмущения. Их лидер Жюрье сразу же по выходе «Комментария» издает направленную против него работу, где доказывается, что бейлевское требование «универсальной терпимости» есть «чистый деизм», а это заблуждение, как и всякое заблуждение, преступно и достойно кары (в работе, изданной позднее, Жюрье всецело оправдывает сожжение Сервета). Если заблуждающийся такой же нравственный человек, как и тот, кто владеет истиной, писал Жюрье, то все люди, следующие своей совести, какой бы религии они ни держались, равны в нравственном отношении. К чему же тогда христианство, к чему откровение, если язычники и даже атеисты спасутся так же, как и христиане?

Эти обвинения, как мы видели, не были голословны, и это увеличивало опасность, угрожавшую роттердамскому философу. Обстановка накаляется. На стороне противников Бейля и церковные власти, и гражданские, и большинство эмигрантов. Поэтому в «Добавлении к философскому комментарию» (1688) Бейль прямо не полемизирует с Жюрье, а лишь защищает основные идеи «Комментария», делая вид, будто его позиция совпадает с позицией Жюрье.

В это время среди французских эмигрантов начинают распространяться надежды на то, что протестантские государства начнут войну с Францией и силой положат конец преследованиям гугенотов. Появляется соответствующая литература. Исполненные фанатизма авторы призывают правителей протестантских стран объявить войну Франции. В обстановке, когда страсти эмигрантов были так накалены, Бейль издает два памфлета: «Ответ только что обращенного на письмо изгнанника» (1689) и «Совет изгнанникам относительно их скорого возвращения во Францию» (1690). Первый из них напечатан в виде письма человека, недавно принявшего католицизм и сурово осуждающего теорию и практику нетерпимости как у протестантов, так и у католиков. Здесь показано, что протестанты, находящиеся у власти в Англии, Швеции, Голландии, обнаруживают в отношении инакомыслящего меньшинства фанатическую нетерпимость, не уступающую бесчеловечности «папистов». Здесь также осуждается поведение протестантов, провоцирующих войну против своей родины. Нетрудно понять, кгґкое впечатление произвела эта книга.

Но гораздо больше шума наделал второй памфлет, изданный в виде письма, якобы полученного эмигрантом от католика, терпимо и благожелательно относящегося к гугенотам, искренне желающего восстановления их прав во Франции и верящего, что король это сделает. Явная доброжелательность автора, его спокойный, рассудительный тон делают особенно убедительным содержащееся в книге осуждение исступленного фанатизма эмигрантов. Политическая позиция последних — главная тема памфлета. Эта позиция, разъясняет автор беженцам, отталкивает от них большинство населения их родины и может лишь повредить их делу. Требовать свержения властей и даже войны других стран против своей родины лишь потому, что эти власти преследуют «истинную религию», не только непоследовательно (так как в протестантских странах жестоко преследуют католиков, социниан), но принципиально недопустимо, ибо это значит жертвовать благом общества, его миром и спокойствием во имя узких интересов одной религиозной группировки. В этой книге, таким образом, доказывается, что благо общества важнее блага религии.

«Совет изгнанникам» вызвал в протестантском лагере бурю негодования. Жюрье сразу же стал доказывать, что памфлет — дело рук Бейля. Тот, конечно, это отрицал, притом так настойчиво, что не только его друзья (Банаж, Шуэ) поверили этому, но даже после его смерти некоторые исследователи считали, что «Совет изгнанникам» написан кем-то другим. Однако авторство Бейля подтверждено корректором, сообщившим,.

что рукопись «Совета» принадлежала руке Бейля, да и самим содержанием книги, идеи которой представляют развитие идей предшествующих работ философа. Кроме того, в работах, написанных позднее, Бейль защищает основные мысли памфлета.

Роттердамский философ становится объектом ожесточенных нападок. Особенно неистовствует Жюрье. Подобрав цитаты из различных работ Бейля, он разражается целым потоком злобных памфлетов, доказывающих, что Бейль — атеист и агент «Кабалы» (тайная антииротестантская организация — плод фантазии Жюрье). Бейль не оставался в долгу, печатно отвечая на каждый опус теолога. Где обвинение серьезно, Бейль отделывается уклончивым заявлением. Где есть хоть малейшая возможность, он переходит от обороны к наступлению. Так, на обвинение в том, что, ставя гражданскую власть выше религии, он лишает государство самой сильной опоры, Бейль отвечает, что чаще всего гражданскую войну и государственные перевороты вызывает различие религий.

Против роттердамского философа ополчилось большинство эмигрантов. Лишь небольшая группа друзей Бейля стала на его сторону. Хотя многие из них не разделяли его смелых взглядов, они глубоко уважали •его как человека и ученого и их возмущала травля, которой его подвергли. Кампания, развернутая против философа, так накалила атмосферу, что из всех его друзей лишь двое нашли в себе мужество выступить в печати в его защиту. Гедеон Юз анонимно издал «Письмо одного друга г. Бейля друзьям г. Жюрье», а редактор «Истории трудов ученых» Банаж де Боваль поместил в своем журпале статьи в защиту Бейля.

Но это был глас вопиющего в пустыне.

Церковные власти Роттердама потребовали от городских властей, чтобы они расправились с «нечестивцем». В октябре 1693 г. бургомистры Роттердама, не вызвав Бейля, не дав ему ни слова сказать в свою защиту, даже не сообщив ему мотивы своего решения, постановили лишить его пенсии и права преподавания. Расправа со смелым мыслителем, которой добивались мракобесы, свершилась.

Бейль стойко встречает этот удар, не отступая от убеждений, за которые подвергается гонениям. Он подобно Спинозе гордо отвергает самые выгодные предложения (сделанные ему роттердамскими богачами графом Гнскаром и герцогом Шревсберном): он оберегает свою независимость. Но, будучи научен горьким опытом, Бейль решает в дальнейшем быть осторожнее и, не прекращая отстаивать свои идеи, облечь их в менее уязвимую форму. 1603 год — переломный в жизни философа. С этого года начинается последний этап его борьбы — период создания «Исторического и критического словаря» и столкновений, вызванных выходом в свет этого самого большого и самого известного его произведения.

Во второй половине XVII в. словари, представлявшие собой справочники о жизни и деятельности различных исторических лиц, получили значительное распространение. Особенно знаменит был «Исторический словарь» Морерн, изданный в 1670 и 1681 гг. Словари эти изобиловали грубейшими искажениями фактов, и Бейлю, глубоко убежденному, что историческую истину можно установить вполне точно, еще в 1690 г. пришла мысль заняться исправлением соответствующих ошибок.

Казалось, что, погрузившись в такое академическое занятие, Бейль покинет поле боя и уединится в своем кабинете, куда не доносится шум событий современности. Возможно, сам Бейль вначале был близок к такому мнению, полагая, что если бы он продолжал позитивно излагать свои взгляды, как ранее, то с необходимостью либо вызвал бы недовольство влиятельных лиц, либо сам оказался недоволен своим изложением. Иное дело — словарь. Здесь ничто не вынуждает поступаться своими убеждениями и меньше опасность навлечь на себя ярость мракобесов. И «Словарь» стал первым произведением Бейля, на титульном листе которого он поставил свое собственное имя...

В «Словаре» Бейль осторожен, как никогда. Разница между этим трудом и ранее опубликованными его работами разительная. Но, во-первых, восстановление исторической истины нередко не представляет один лишь академический интерес, а существенно затрагивает конфликты современности.

В «Словаре» (первое издание вышло в 1697 г., а второе, расширенное — в 1702 г.) взгляды автора получают весьма своеобразное выражение. Как правило, в основном тексте, напечатанном крупным шрифтом, автор ограничивается констатацией фактов, воздерживаясь от высказывания своих взглядов. Примечания, напечатанные мелким шрифтом, занимают в несколько раз больше места, чем основной текст. В этот необъятный текст примечаний, как островки в безбрежном океане, вкраплены высказывания, излагающие позицию автора по важнейшим вопросам философии и религии. Большая часть «Словаря» состоит из статей по вопросам истории, античной и новой. Завуалировать антирелигиозную направленность бейлевских мыслей при обсуждении «священной истории» было трудно. Поэтому, хотя число статей, посвященных библейским персонажам, и невелико (15), им суждено было сыграть гораздо большую роль, чем множеству чисто исторических статей «Словаря». Из 2044 статей, имеющихся в «Словаре», лишь 104 посвящены философам. Почти половина этих статей (48) об античных мыслителях, 25 — о философах Возрождения (но нет статьи о Монте- не), 18 — о философах XVII в. (но нет статей о Декарте и Гассенди), 13 — 0 философах средневековья.

Несмотря на все принятые меры предосторожности, передовые идеи, содержавшиеся в «Словаре», получили значительный резонанс. Их по-своему оценили и прогрессивный лагерь, и лагерь реакции. С 1697 по 1741 г. разошлось 11 изданий «Словаря» на французском и два издания на английском языке. Во Франции, где печатание «Словаря» было запрещено, он пользовался огромной популярностью. Датчанин Гольберг, проживавший в Париже в 1715—1716 гг., сообщает, что многие студенты Сорбонны приходили в библиотеку М азарини еще до ее открытия, чтобы получить том «Словаря» Бейля.

Что касается реакционно настроенных противников Бейля, то, не входя в подробный разбор вопросов, поднятых в «Словаре», можно выделить три из них, вызвавшие бурное возмущение фидеистов сразу же после опубликования «Словаря».

В этом произведении показано, что Писание противоречит не только свидетельству современников (ст. «Авимелех»), но и само себе (ст. «Каин»); что описываемые в Писании чудеса так же противоестественны и невероятны, как и чудеса, о которых рассказывают языческие религии (ст. «Иона»). Но самый сильный удар по авторитету Писания наносили те статьи «Словаря», где убедительно доказывается, что, по свидетельству самого Писания, «божьи люди» (недосягаемый образец для каждого христианина) — патриарх Авраам, пророк Илия, царь Давид — совершали такие отвратительные преступления, такие безнравственные поступки, на которые способен лишь самый низкий, гнусный человек. Эти статьи, естественно, наталкивали на мысль: может ли укреплять нравственность книга, рекомендующая в качестве образца подлецов, и может ли считаться такая книга боговдохновенной?

Не трудно представить, какую бурю среди ревнителей христианства вызвали эти высказывания Бейля. Уже через год после выхода в свет первого издания «Словаря» консистория валлонской церкви в Роттердаме, подвергнув резкой критике это произведение, потребовала, чтобы в него был внесен ряд поправок, и прежде всего, чтобы были изъяты все места, в которых говорится о безнравственности патриархов и пророков.

Статья «Давид» возмутила не только ортодоксов — единомышленников Жюрье. Многие идейные друзья Бейля тоже громко выражали свое возмущение содержащимся в этой статье «кощунством». Бейль был вынужден во втором издании «Словаря» сократить эту статью втрое и целиком переделать. Но читатели требовали прежнего текста, и книгоиздатели вынужде- ны были издать его дополнительно, а в посмертных изданиях всегда печатался первоначальный текст этой статьи.

Другим вопросом, освещение которого в «Словаре» сразу же вызвало нападки апологетов, был вопрос о провидении. В статьях «Манихейцы», «Марциониты», «Павликиане» и других показывается, что наличие в жизни зла и греха невозможно сколько-нибудь разумно согласовать со всемогуществом бога, предопределяющего все без исключения события, и с его милосердием. Последовательная защита тезиса о всемогуществе бога приводит к выводу: бог — творец не только добра, •но и зла, не только добрых дел, но и грехов (позиция «супралапсариев»). Это, говорит Бейль, последовательно религиозная, теологическая концепция, но, объявляя бога источником зла и безнравственности, она отвращает людей от бога, толкает их к атеизму. Мани- хейцам удается избежать этого вывода лишь благодаря тому, что они отказываются считать бога причиной зла и греха. В результате манихейцы отрицают всемогущество бога, веря, что наряду с добрым началом есть начало злое.

Излагая аргументацию манихейцев, Бейль в первом издании «Словаря» ничего ей не противопоставляет (формально, разумеется, манихейство осуждается). Во второе же издание он включает «Разъяснение о манихейцах», где выдвигает против них весьма малоубедительную аргументацию, прибавляя, что очевидных доводов против манихейства нет, а доводы, содержащиеся в Писании, легко найти в книгах теологов... Автор явно склоняется к мнению, которое, не вызывая затруднений в нравственном отношении, несовместимо, однако, с провидением, со всемогуществом бога, с религией.

Таким образом, и при рассмотрении позиции «су- пралапсариев», и при рассмотрении манихейства Бейль вскрывает несовместимость провидения с фактами, несовместимость религии с нравственностью, и нетрудно себе представить, какое бурное негодование вызвали эти положения Бейля у апологетов.

В тесной связи с вопросом о провидении находится вопрос об отношении между верой и разумом, теологией и философией. В «Комментарии» доказывалось, что можно верить лишь в то, что одобрено разумом, что вера подчинена разуму, а теология — философии. Автор при этом благочестиво заверял, что мы потому и должны исповедовать христианство, что оно вполне согласуется с «естественным светом». Поэтому «Комментарий», приведший в ярость апологетов-ортодоксов, вызвал одобрение другой группы апологетов — сторонников полного согласия веры с разумом («рационалисты»). В «Словаре» же показано, что с точки зрения разума ни один довод, выдвигаемый в пользу «истин религии», не выдерживает критики: ни довод о «всеобщем согласии» (ст. «Мальдоиа»), ни довод о перво- двигателе (ст. «Забарелла»), ни доводы, обосновывающие сотворение мира богом (там же), ни доводы, обосновывающие боговдохновеиность 1 f псаїшя (ст. «Ииколь»). Тщетны все попытки согласовать разум (и основанную иа разуме философию) с верой (и основанной на вере теологией) — такова мысль, пронизывающая многочисленные статьи «Словаря».

Поэтому с выходом п спет «Словаря» к старым врагам Бейля — ортодоксам — присоединились те, кто еще недавно поддерживал его,—аііологетьі-«рациоиалнстьі». Из их числа особенно энергично выступили против автора «Словаря» амстердамский профессор Леклсрк и гаагский пастор Жакело.

Своим критикам Бейль возражает в «Разъяснениях» и других добавлениях, включенных во второе издание «Словаря», в «Продолжении разных мыслей о комете» (1704), в «Ответе на вопросы провинциала» (1703, 1705, 1706), в «Беседах Максима с Фемистом» (1707). Он показывает «рационалистам», насколько жалка их половинчатая позиция. Если вы действительно признаете разум высшим судьей во всех вопросах, говорит им Бейль, откажитесь от веры в троицу, в провидение, откажитесь от всех истин религии, ибо они протнворазумны. Если же вы не желаете с этими истинами расстаться, то признайте, что вы отказались от разума, и не изображайте из себя его поборников.

Говоря о тяжких ударах, нанесенных Бейлем метафизике, Маркс называет метафизикой идеалистические, чисто умозрительные конструкции, используемые для обоснования религии. Антагонистом этой метафизики, интерес которой сосредоточен на «мысленных сущностях и божественных предметах», является материализм Гассенди и Гоббса, а представителями такой метафизики были Декарт и Лейбниц, Мальбранш и Арно. Подобно тому, говорит Маркс, как Фейербаха на борьбу против спекулятивной философии идеализма толкнуло то, что «он увидел в спекуляции последнюю опору теологии и вынужден был заставить теологов вернуться обратно от мнимой науки к грубой, отталкивающей вере, точно так же религиозное сомнение привело Бейля к сомнению в метафизике, служившей опорой для этой веры. Он подверг поэтому критике все историческое развитие метафизики. Он стал ее историком, для того чтобы написать историю ее смерти»

Одним ил эпизодов борьбы Бейля против метафизики—против идеалистической спекуляции, используемой для защиты фидеизма,— явилась его схватка с «рационалистами» Леклерком и Жакело.

В книге «Согласие веры с разумом, или Защита религии от возражений, распространяемых «Историческим и критическим словарем» г-на Бейля» Жакело выдвигает пять положений, свидетельствующих о согласии веры с разумом. В «Беседах Максима и Феми- ста» Бейль последовательно опровергает все пять тезисов Жакело.

Теперь против роттердамского мыслителя объединились и откровенные фидеисты, и те, чей фидеизм выступает в облачении рационализма, и протестантские мракобесы, и мракобесы католические. Дело дошло до того, что писания католика Ренодо, обличающие кощунства «Словаря» (на основании этого опуса «Словарь» запретили печатать во Франции), издал в Роттердаме смертельный враг католицизма — Жюрье.

В последние шесть месяцев своей жизни Бейль тяжко страдал от «грудного недуга» (вероятно, забо-

? К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 141.

лование легкпх). Философ считал свою болезнь смертельной и, несмотря на наставления друзей, отказывался принимать лекарства. К приближающейся смерти он относился с поразительным спокойствием, ни на один день не прерывая своей обычной интенсивной научной работы. 29 октября 1706 г., незадолго до своей кончины, Бейль писал лорду Шефтсбери, что говорить ему очень тяжело из-за «грудного недуга». Поэтому он никого не принимает, сам никому визитов не наносит и в уединении, на которое его обрекла болезнь, единственным развлечением ему служит работа — опровержение концепций Леклерка и Жакело.

Бейль скончался 28 декабря 1706 г. «Накануне своей смерти, проработав все утро, он отдал копию своего ответа г-ну Жакело моему корректору, сказав ему, что чувствует себя очень плохо. На следующий день в девять часов утра его хозяйка вошла в его комнату. Умирая, он ее спросил, растоплен ли его камин, и тут же скончался. Таким образом, ни г-н Банаж, ни я, ни кто- либо другой из его друзей при этом не был» 4,— писал книгоиздатель Леере первому биографу Бейля — Де- мезо.

Свою мужественную борьбу против религиозного мировоззрения и нетерпимости, за право каждого верить лишь в то, что согласно с его совестью, II говорить лишь то, что он думает, свой неустанный благородный научный труд Бейль продолжал до последнего дня жизни.

* * *

Бейль, этот эрудит, чувствовавший себя в своей стихии лишь среди книг, роясь в которых он проводил дни и ночи, так что даже лекции в университете были ему в тягость, этот типичный ученый, погруженный в анализ умозрительных тонкостей, не был теоретиком, далеким от социально-политических событий. Находясь в гуще этих событий, он своими произведениями ак- тіівно в них участвовал. У этого окруженного врагами одинокого философа были соратники. Эрудит был борцом.

В разные периоды своей жизни Бейль разрабатывал различные проблемы, отстаивал различные, порой даже противоположные, положения. Но в центре его внимания всегда стоял один вопрос, разрешения которого настоятельно требовала жизнь. Будучи идеологом передовой буржуазии, боровшейся против средневековой религиозной идеологии, которая противопоставляла одну часть общества другой, тормозила процесс формирования нации и препятствовала экономическому развитию страны, Бейль прежде всего озабочен тем, как положить конец фанатической нетерпимости и порождаемым ею аморальным явлениям, как добиться свободы совести, свободы мысли и воспрепятствовать тому разлагающему влиянию, какое религия оказывает на нравственность отдельных лиц и всего общества. Таковы две стороны — социально-политическая и моральная — той проблемы, решению которой была подчинена вся деятельность философа.

Мы видели, что уже в «Разных мыслях о комете» Бейль всесторонне обосновал ту мысль, что источник нравственности — заложенное в каждом человеке от рождения нравственное сознание, а источник безнравственности — с одной стороны, коренящиеся в теле человека страсти, с другой — внедряемые обществом предрассудки, к числу которых принадлежат прежде всего предрассудки религиозные. Поэтому те, кто обходится без религии, дают образцы высокой нравственности, а общество, состоящее из одних лишь атеистов, было бы гораздо счастливее общества христиан или сторонников какой-нибудь другой религии. Это первый этап развития бейлевской мысли. Дальнейшее развитие этих взглядов приводит Бейля к выводу (особенно ярко выраженному в «Комментарии»), что не только врожденная всякому человеку совесть есть высший и непререкаемый судья во всех нравственных вопросах, но и врожденный каждому разум есть высший и непререкаемый судья во всех вопросах познания, в том числе и в познании «истин ре- лиши». Теология объявляется всецело подчиненной философии, вера (в том числе и вера в откровение) — основанной единственно лишь на разуме и подчиненной ему. При этом, хотя на словах признается согласие веры с разумом, на деле это согласие сколько-нибудь убедительно не показано. Зато очень подробно и убедительно показано, как противоречит «естественному свету» прямое изречение Христа, содержащееся в Евангелии, и доказано, что это место в Писании необходимо ложно в нравственном отношении и наносит огромный вред обществу и государству. Таков второй этап мысли Бейля.

Наконец, на третьем этапе своего идейного развития (получившем яркое выражение в «Словаре») Бейль обнаруживает, что троичность бога, сотворение богом мира из ничего, его всемогущество и милосердие, с одной стороны, и обилие зла и греха на свете — с другой, короче, все «истины религии» противоречат разуму. Более того, в таком же плачевном состоянии оказывается самая основа религии — откровение, запечатленное в Писании; Писание оказывается в вопиющем противоречии и с «естественным светом совести», и с «естественным светом разума». Обнаруживается непроходимая пропасть между разумом и верой, философией и теологией, они оказываются абсолютно несовместимы.

Несмотря на кажущийся разрыв этого воззрения со взглядами, выдвинутыми в предшествующие периоды жизни философа, здесь налицо преемственность. Ведь в «Разных мыслях о комете» говорилось, что религия побуждает людей делать то, что им запрещает разум. А в «Комментарии» было показано на одном, но ярком примере, что по крайней мере кое-что в Писании (образующем фундамент веры) решительно противоречит разуму. Вывод, что все в религии противоречит «естественному свету», есть, таким образом, дальнейшее развитие положений, содержащихся в предшествующих работах Бейля.

33

2 11. Бейль

Но раз все противоречащее разуму ложно — а все в религии противоречит разуму,— то остается лишь принять точку зрения если не атеизма, то по крайней мере деизма. И есть псе основания думать, что именно такова была в сущности позиция Бейля.

Но в «Словаре» и в других произведениях последнего периода жизни Бейля антирелигиозные высказывания, выдвигаемые в более или менее осторожных выражениях, сочетаются с категорическими заявлениями в поддержку религии, против разума. Так, в статье «Павликиане» (прим. М) говорится: «Нужно отдать свой рассудок в подчинение вере и никогда не обсуждать некоторых вопросов». И тут же делаются резкие выпады против разума: «Разум способен лишь разрушать, но не строить; он годится лишь для того, чтобы возбуждать сомнения», ибо, опираясь на разум, можно- де найти столько же доводов за, сколько и против (ст. «Манихейцы», прим. D). «Итак, кажется, что состояние сомнения (incertitude) больше всего подходит для того, чтобы убедить нас, что путь разума — ложный путь... Это — большой шаг по направлению к христианской религии, ибо она требует, чтобы мы подчиняли рассудок вере» (ст. «Пиррон», прим. С). Разум, конечно, владеет очевидностью. Но образ действий бога непостижим для разума, так как рассуждения бога идут не тем путем, каким идут рассуждения разума. Поэтому тот, кто хочет быть христианином, должен отказаться от разума и философии, «ибо невозможно одновременно владеть и очевидностью и непостижимостью» («Разъяснение о пирронистах»).

Означает ли это, что в последний период своей жизни Бейль отказался от своих антирелигиозных идей ради фидеизма и иррационализма? Прежде всего, отметим, что «Комментарий» начинается с подробного и решительного опровержения тезиса о необходимости подчинения разума вере. Там доказывается противоположный тезис о том, что всякая вера — и «истинная» и «ложная» — обязательно покоится на «естественном свете», без применения которого человек не в состоянии решить, чему верить. А во второй части «Комментария» целая глава (вторая) посвящена опровержению довода о непостижимости для разума истин религии и образа действий бога. В этой главе обстоятельно показано, что «прибегать к максиме пути господни не те, что наши пути,— значит в действительности говорить вздор». Так рассуждал Бейль до «Словаря». А вот как он рассуждает в «Беседах Максима и Фемиста», написанных поело «Словаря». В этой работе, как уже говорилось, опровергаются тезисы Жакело. Один из этих тезисов гласил: нелепо пытаться входить в намерения бога, предписывать ему правила, которыми руководствуемся мы, люди; бог руководствуется чем-то другим, нам неведомым и для нас непостижимым. Бейль решительно опровергает этот тезис Жаксло. Думать так, говорит он, значило бы порвать с разумом и признать, что для бога не имеют силы нравственные истины и бог оказывается творцом зла. Таким образом, несостоятельность идеи непостижимости божественных дел для нашего разума была ясна Бейлю, когда ои создавал «Словарь».

Во-вторых, заявления, возносящие веру и освобождающие ее от суда разума, мы находим и в произведениях, написанных задолго до «Словаря» — когда философ провозглашал единственным судьей во всем, включая веру, разум. Такие заявления содержатся, например, в «Новых письмах» (написанных за год до «Комментария»). Там говорится, что о требуемой разумом очевидности в отношении истин религии и речи быть не может. Более того, там утверждается, что необходимо следовать скорее предрассудкам, простонародным заблуждениям и слепым инстинктам природы, нежели отчетливым идеям разума,— мысль, диаметрально противоположная основным идеям всех вообще произведений Бейля (в том числе и того, в которое включена эта апология предрассудков и слепых инстинктов). Такие кричащие противоречия — обычное явление в произведениях роттердамского философа, в том числе и в «Словаре», где в примечаниях, по выражению Фейербаха, мы находим «того Бейля, которого нелегко спутать с другими людьми», а в основном тексте выступает Бейль, высказывающийся в духе ортодоксии. Атмосфери фанатизма, окружавшая Бейля, вынуждала его прикрывать свои взгляды «христианской. фразео- логпей, которой долгое время должна была прикрываться и новейшая философия» 5.

Противоречивы высказывания Бейля по основному вопросу философии. Конечно, главная его позиция — позиция борца против пустого идеалистического и теологического умозрения («метафизики», по выражению Маркса) —проникнута материалистической тенденцией. Картезианство, говорит он в «Ответе на вопросы провинциала», постулирует неспособность материи мыслить, откуда следует нематериальность носителя сознания, а из нематериальности души легко вывести ее бессмертие. Поэтому для религии выгоднее всего держаться картезианства. Но во-первых, «один из самых глубоких метафизиков последнего времени», Локк, доказал несостоятельность картезианского постулата. Учение Локка, говорит Бейль, приводит к выводу, что одна и та же субстанция одним из своих атрибутов соединепа с протяженностью, а другим — с мышлением. Значит, нельзя из того, что данная субстанция мыслит, заключать о нематериальности такой субстанции. Во-вторых, в пользу материальности носителя сознания говорит повседневный опыт, свидетельствующий о господстве тела человека над его духом: детство и дряхлость тела обусловливают слабость духа, а сон — утрату сознания; болезни тела вызывают болезни духа. К этому необходимо присоединить неубедительность всех доказательств бессмертия души.

Характерна также полемика Бейля с Декартом о психике животных. Поскольку Декарт видит в животном машину и отрицает общее в психике животных и людей, оп остается еще в рамках идеалистического предрассудка, абсолютизирующего различие между носителем бессмертной души и бездушными созданиями. Точка зрения материалистов XVI, XVII и отчасти XVIII в., абсолютизирующих единство животных и людей и стирающих качественное различие между ними, тоже метафизически одностороння. Но она сыграла положительную роль, ибо сторонники ее, утверждая, что человек устроен так же, как животные, психика которых — продукт их тела, доказывали, что и наше сознание — продукт тела. Именно такова позиция Бейля. Он находит у животных и ум, и память, и чувства, доказывая, что их психика лишь количественно, а не качественно отличается от человеческой, и опровергая тезис Декарта о животном-автомате (ст. «Шаррон»).

Хотя Бейль говорит, что нам не дано познать сущность материи, да и существование ее даже нельзя доказать, он отвергает всякий мистицизм (ст. «Брахманы») и подчеркивает, что с разумом согласуется лишь вечность материи, ее несотворимость и неразрушимость. Будучи номиналистом, Бейль полагает, что все «индивидуальные природы» доступны нашему познанию, еоли стать на атомистическую точку зрения. Атомистическая теория Эпикура, восстановление которой Бейль считает большой заслугой Гассенди, превосходно объясняет материальные явления. Более того, она, с точки зрения Бейля, объясняет и духовные явления, если допустить, что каждый атом наделен небольшой дозой сознания.

Бейль, таким образом, представляет собой не только посредствующее звено между антирелигиозным скептицизмом XVI в. и атеизмом энциклопедистов. Это философ, через посредство которого материалистическая тенденция передовой мысли XVI в. развилась в материализм XVIII в. Но и здесь, как и во многих других областях, он непоследователен. Если, с одной стороны, противоречивость Бейля обусловлена обстановкой, вынуждавшей прибегать к эзоповскому языку, то — с другой, она коренится в его философских убеждениях. Нанося сильные удары по рассудочному образу мышления, этот философ, прославившийся своим скептицизмом, сам на каждом шагу обнаруживает рационализм. В статье «Анаксагор» опровергается взгляд, который, исходя из принципа ex nihilo nihil fit (из ничего ничто не возникает), отрицает качественные изменения, сводя их к количественным. Но в других статьях «Словаря» этот рассудочный взгляд защищается. Либо возникновение, говорится там, есть возникновение чего-то из ничего (что противоречит разуму), либо это чисто количественное изменение. Так же обстоит дело и с исчезновением чего-либо. Следовательно, строго говоря, нет ни возникновения, ни исчезновения, есть лишь количественное изменение. Разбирая утверждение, что части материи, лишенные жизни и сознания, будучи определенным образом соединены, становятся носителями жизни и сознания (и утрачивают эти свойства, когда разъединяются), Бейль говорит, что это невозможно, так как при любом соединении и расположении материальных элементов никаких новых качеств не возникает. И он приводит в качестве примера соединение деталей часового механизма, действие которого обнаруживает лишь те свойства, какими детали обладали и до сборки. Человеческое тело тоже лишь потому обладает сознанием, что образующие его частицы обладали сознанием до образования тела и будут обладать им после разложения тела.

Опередив физику своего времени, Декарт выдвинул диалектическое положение о неотделимости протяженности от материи. Против этого воззрения Бейль постоянно борется. Он считает, что Гассенди, Ньютон, Гюйгенс, Торичелли, восстановив абсолютно пустое пространство, находящееся вне материальных тел, опровергли Декарта.

Ярко выраженная рассудочная позиция характерна и для гносеологических взглядов Бейля. «...Первоначальные идеи, несущие в самих себе убеждение в своей истинности», он считает единственным критерием истины. Этот критерий распространяется и на религию, в том числе и на откровение. «Все сны, все видения патриархов, все рассуждения, поразившие их слух как исходящие от бога, все явления ангелов, все чудеса, все вообще должно было пройти испытание естественного света» («Философский комментарий», ч. I, гл. I).

Но, признав этот критерий, Бейль обнаруживает положения, которые, хотя и очевидны, не обладают абсолютной истинностью. Есть утверждения, исключающие возможность истинности противоположных утверждений. Очевидность таких утверждений гарантирует их истинность; против попытки их опровергнуть «восстают наши плоть и кровь». Но есть утверждения, допускающие истинность противоположных суждений; «плоть и кровь не восстают» против их опровержения. Если нет доказательства таких противоположных утверждений, то их опровержения оказываются равно очевидными. Это прежде всего диалектические антиномии, неразрешимые для метафизики.

Так, Бейль десятки раз возвращается к проблеме провидения, рассматривая ее не только как вопрос о противоречии между всемогуществом бога, его милосердием и злом, царящим в жизни, но и как философскую проблему соотношения необходимости и свободы. Два возможных здесь решения, говорит Бейль, выражаются в контрадикторных суждениях, из коих одно по закону исключенного третьего обязательно должно быть истинно. Но признание свободы приводит к абсурдному отрицанию причинности и закономерности, а признание закономерности ведет к фатализму, люди оказываются автоматами. Оба контрадикторных суждения оказываются ложными.

Бейль доказывает, что и при рассмотрении некоторых других вопросов наш ум запутывается в неразрешимых противоречиях. Так, опровержение любой истины религии по крайней мере так же очевидно, как ее доказательство. В отличие от утверждений, покоящихся на непререкаемо достоверных математических и физических доказательствах, говорится в статье «Болье», истины религии, включая основополагающую истину христианства — боговдохновенность Писания, покоятся лишь на «нравственном доказательстве». Признание истин религии «лишь акт человеческой веры»; как бы уверены мы ни были в них, «мы знаем, что возможно противоположное», и «наши плоть и кровь» отнюдь не восстают против опровержения этих религиозных истин.

В познании Бейль усматривает такую антиномию: либо всему умозрительному знанию надо доверять безоговорочно, так как все оно — абсолютная истина, не содержащая ни грана заблуждения; либо же в нем есть и заблуждения, тогда оно не истинно и доверять ему совершенно нельзя. А поскольку среди очевидных истин, доставляемых умозрением, есть такие, которые ведут к неразрешимым противоречиям, Бейль заключает: если умозрение может приводить и к ошибкам, то «путь разума — ложный путь». Неспособность постичь диалектику бытия и диалектику познания приводит к скептицизму. Призывая освободиться от гнета предрассудков и авторитетов, Бейль боролся против догматизма и мракобесия, за свободу мысли и подлинную науку. Но эта борьба с догматизмом остается на почве присущего этому догматизму рассудочного образа мышления. Догматизм ухватывается за позитивную, скептицизм за негативную альтернативу, но оба исходят из противопоставления: либо все наше знание абсолютно надежно, либо все оно совершенно ненадежно, либо надо во всем довериться разуму (чистому умозрению), либо ни в чем.

Но у этого вопроса есть и другая сторона. Провозглашая равносильность всех доступных нам определений, античные скептики делали из этого вывод о сомнительности всех суждений, о том, что нам остается лишь воздержаться от суждений: вывод антидиалектический, рассудочный. Но, выявляя противоречия, действительно присущие реальному миру и нашему познанию, эти скептики подрывали догматизм рассудочного образа мышления и тем самым объективно пролагали дорогу диалектике. Здесь обнаруживается содержащийся в скептицизме диалектический элемент. Это относится и к скептицизму Бейля, к той острой критике, которой он подверг теологические и идеалистические концепции XVII в.: эта критика разрушала догматический образ мышления его современников, вскрывая противоречия в их понятиях и тем самым расчищая путь диалектическому мышлению. В этом отношении особенно интересна статья «Зенон», где вскрываются диалектические противоречия, присущие понятиям материи, движения, пространства, времени. И Гегель не без оснований писал о Бейле, что «он в качестве острого диалектика содействовал прогрессу мыслительного рассуждения об определенных предметах...» 6 Это, конечно, отнюдь не означает, что античные скептики и Бейль были диалектиками, но это значит, что и первые и второй сыграли существенную роль в истории диалектики благодаря тому разрушительному, негативному, диалектическому моменту, который содержится в скептической мысли.

Чтобы правильно понять сущность бейлевского скептицизма, надо учесть еще следующее. Ни в одной из своих работ, включая «Словарь», Бейль не допускает и тени сомнения в абсолютной истинности самоочевидных принципов (аксиом) математики и логики. Такую же абсолютную безошибочность он приписывает интеллектуальной интуиции нравственного сознания. Не ограничиваясь этим, он расширяет круг доступных нам неопровержимо верных знаний. Он выходит за пределы рационалистической гносеологии Декарта путем обращения к теории познания Пьера Гассенди, согласно которой неочевидное познается как ощущениями, так и разумом. Первые дают знание вещей через их отношение к нам, второй устраняет ошибки чувственного восприятия и позволяет познать, что собой представляют вещи сами по себе, посредством опыта. Логический вывод о существовании пор в коже был подтвержден с помощью микроскопа, а вывод о природе Млечного Пути — с помощью телескопа. Существование знаний, неопровержимая истинность которых покоится на опыте, провозглашается в «Словаре» (ст. «Мальдона»). Опытная проверка, по Бейлю, вполне гарантирует истинность знаний, доступных такой проверке, идет ли речь об общем положении или об истине факта.

Знание истории невозможно дедуцировать из идей, прирожденных уму. Поэтому картезианцы отрицали возможность достоверного знания в истории. Бейль с ними не согласен. Отдав немало сил историческим исследованиям, он нашел, что из трудов историков легче узнать о целях, симпатиях и антипатиях авторов, чем о том, как в действительности совершались события. Тем не менее он был убежден, что, тщательно сопоставляя и взвешивая свидетельства представителей противоположных лагерей, исследуя сцепление фактов, можно в области истории достичь точной и достовер- ной истины. Сведения о том, что в такое-то время существовала римская республика,— «это в собственном смысле знание, это заключение силлогизма, обе посылки которого — предложения ясно и необходимо истинные. Здесь налицо по меньшей мере физическое доказательство» (ст. «Болье»). По мнению Бейля, исторические истины могут быть доведены до степени достоверности более несомненной, чем та степень достоверности, какая достигается в истинах геометрических («Проект и фрагмент Критического словаря»). Таким образом, прибавляет философ, метафизически более достоверно, что вне сознания людей существовал Цицерон, чем то, что вне нашего сознания существует объект математики. Достаточно вспомнить, какой непререкаемостью обладали для Бейля математические доказательства, чтобы оценить это его заявление об историческом знании.

Таким образом, безусловная истинность знания нам гарантирована в логике, математике, опытных науках, истории и этике. Лишь при попытке умозрительно решить некоторые философские и религиозные вопросы разум сталкивается с неразрешимыми трудностями; на этом основании Бейль в «Словаре» склоняется к скептицизму. Скептицизм его предшественников — Монте- ня, Санхеца, Ламота ле Вайе, Сент-Эвремона — тоже проникнут рационализмом, но ни один из этих мыслителей не приписывал разуму такого могущества, какое ему приписал Бейль.

Поэтому таким резким диссонансом всему написанному философом (в том числе и «Словарю») звучат его заявления, что разум пригоден лишь на то, чтобы вызвать сомнение во всем, что наши познания могут привести человека лишь к признанию, что он ничего не знает, и т. д. Ведь это написано в том же «Словаре», где говорится, что доказательство боговдохновен- ности Писания (где запечатлено откровение) не убеждает философов, так как это всего лишь нравственное, т. е. очень шаткое доказательство. К тому же положение, что атеисты именно потому, что на них не оказала своего безнравственного влияния религия откровения, оказываются на недосягаемой нравственной вы- соте, многократно отстаивается и в «Словаре», и в работах, написанных позднее.

В статье «Дебарро» дается характеристика человека, которого «длинная череда глубоких размышлений привела к внутреннему отказу от всякой религии». Такой атеист, «суровый человек, далекий от наслаждений и суетностей земных», продолжает Бейль, не проповедует своих взглядов среди легкомысленных людей, способных сделать из них дурное употребление, «он бережет свои воззрения либо для одного лишь себя, либо для лиц, которых он считает вполне способными не дать этим воззрениям дурное употребление. Вот как поступают атеисты, придерживающиеся атеистической системы философских взглядов».

Что же думать об авторе этих строк, чей образ действий так похож на это описание?

Одно бесспорно: противоречия в произведениях Бейля поистине кричащие. С одной стороны, он утверждает, что «разум... не должен управлять нашей верой или быть ее мерой», а с другой — что именно разум должен верой управлять и быть ее «мерой и правилом»; с одной стороны, он говорит: путь философии — путь заблуждения, с другой — предлагает рассматривать «философию как царицу, а теологию как ее служанку». Все его работы направлены против теологии, но в них защищается теологический взгляд, что наше тело — источник пороков и заблуждений; он постоянно доказывает, что древность мнения отнюдь не означает его истинности, и он же рекомендует обратиться к авторитету традиции (ст. «Альтинг»). В «Комментарии» он провозглашает безусловную истинность самоочевидных идей, и в том же «Комментарии» говорится: «Из того, что мы считаем нечто очевидным, отнюдь не следует с необходимостью, что наш ближний тоже это считает очевидным» («Комментарий», ч. II, гл. I). Бейль требует подчинения личного интереса общественному, и он же заявляет, что преступление следует признать нравственным поступком, если преступник совершил его в соответствии с велением его совести: буржуазный индивидуализм п субъективизм доведены здесь до предела. Вместе с тем, выявляя относительность того, в чем господствующие представления его века усматривали абсолютный критерий истины и абсолютный критерий нравственности, Бейль тем самым подрывает догматический, рассудочный образ мышления, обнаруживая содержащуюся в его скептицизме диалектическую тенденцию.

Противоречивость этого скептицизма проявляется и в том, что он абсолютизирует противоположный догматизму негативный, разрушительный момент, присущий диалектике, оставайсь, таким образом, на почве того рассудочного образа мышления, против которого он выступает.

Не всегда эта противоречивость получается помимо воли автора. Предшественники Бейля Кампанелла, Монтень, Боден, Ванини излагали йараллельно рели- гиозйые и антирелигиозные аргументы, равносильность которых свидетельствует якобы о неспособности разума разрешить эти разногласия. Бейль в «Словаре» не скрывал, что пошел по этому пути, и надеялся, что «это не будет понято в дурном смысле». На деле доводы за и против, приводившиеся названными философами, были отнюдь не равносильны, и читатели это вскоре обнаружили. То же произошло и с Бейлем. Как пишет он, события не оправдали его надежд. Против этих мест его «Словаря» «поднялся ропот и крик».

Этот «ропот» исходил не только от фанатических апологетов. Против Бейля выступил и Лейбниц, с которым Бейль находился в переписке с 1687 г. (оба философа всегда подчеркивали свое глубокое уважение друг к другу). Попытки Лейбница защитить концепцию согласия рационализма с фидеизмом от сокрушительных ударов, нанесенных ей Бейлем, попытки, на каждую из которых Бейль в очередном произведении (или письме) отвечал почтительно, но непреклонно, продолжались девятнадцать лет, до самой смерти Бейля. Но и после его смерти Лейбниц, понимавший, как глубоко подрывают идеи Бейля основы религиозного мировоззрения, не прекращает борьбы с этими идеями. Он пишет «Теодицею», целиком посвященную опровержению Бейля.

В то время как защитники религии встречают идеи Бейля в штыки, материалисты и атеисты XVIII в. с энтузиазмом приветствуют их, видя в Бейле своего единомышленника. Вольтер пишет, что книги Бейля «навсегда останутся библиотекой народов», что «благородные умы будут чтить его вечно». В антирелигиозном применении скептицизма, в критике христианства и религии вообще, в критике Писания Вольтер — непосредственный продолжатель идеи Бейля.

Гольбах, говоря об атеистах, нашедших в себе мужество взять себе руководителями разум и опыт и сбросить цепи предрассудков, отводит Бейлю почетное место рядом со Спинозой и Гоббсом, Демокритом и Эпикуром. И если в замечании Фаге, что «Философский словарь» Вольтера и Энциклопедия Дидро «лишь пересмотренные, исправленные и немного дополненные издания «Словаря» Бейля», есть некоторое преувеличение, то по существу оно справедливо, ибо нет ни одной антирелигиозной идеи Бейля, не получившей развития у Вольтера, Дидро, Гельвеция, Гольбаха, Ла- метри. Ни один из них не сомневался, что Бейль — антирелигиозный мыслитель. А Марешаль даже относит его к атеистам. Лагерь прогрессивной мысли, как и реакционный лагерь в XVII—XVIII вв., видит в Бейле философа, обратившего оружие скептицизма против религии. Так же оценивает философскую позицию Бейля и Фейербах в своей замечательной книге о роттердамском мыслителе.

Иначе расценивает этого мыслителя современная буржуазная наука. Еще в XIX в. Сент-Бёв «обнаружил» у Бейля «истинный дух христианства». Защитником христианства, глубоко верующим кальвинистом изображают его Се- рюрье (1912) и Барбер (1952). Сборник, посвящепный Бейлю и приуроченный к 250-летию со дня его смерти (вышел в 1959 г.), открывается статьей П. Дюбона «Второе открытие Бейля», где опровергается «миф о Бейле» — антирелигиозном философе и доказывается, что это фидеист, сторонник протестантизма. В обширных трудах Елизабет Лябрусс, внесшей выдающийся вклад в исследование жизни Бейля и его литератур- ного наследства, тоже доказывается, что Бейль — «провозвестник религиозной истины», особенно пригодной для XX в. 7, что он «воздвиг в скрытой глубине своей души алтарь невидимому богу» и т. д. Лябрусс настаивает на том, что перед нами христианин и кальвинист. Не между Монтенем и Вольтером его надо поместить, а между Кальвином и Руссо. Так борец против нетерпимости преображается в ученика Кальвина — фанатика, хладнокровно предававшего смерти за инакомыслие множество людей и писавшего, что, если впадет в ересь целый город, необходимо перебить всех его жителей... Самым убедительным опровержением таких интерпретации Бейля являются его произведения. Познакомившись с темп из них, которые вошли в это издание, читатель сам убедится в том, какая пропасть отделяет идейные позиции выдающегося мыслителя XVII в. от того, что ему приписывают современные буржуазные исследователи.

Историческую роль этого философа охарактеризовал еще в 1845 г. Маркс: «Пьер Бейль не только разрушил метафизику с помощью скептицизма, подготовив тем самым почву для усвоения материализма и философии здравого смысла во Франции. Он возвестил появление атеистического общества, которому вскоре суждено было начать существовать...» 8

Настоящее издание представляет собой первый перевод «Исторического и критического словаря» Бейля на русский язык. Так как в это издание можно было включить лишь небольшую часть «Словаря», то даже помещенные здесь статьи даны, как правило, сокращенно. В качестве приложения во 2-м томе даны те избранные места из «Разных мыслей о комете», «Философского комментария» и «Продолжения разных мыслей», без которых трудно себе составить правильное представление об этом мыслителе.

В. М. Богуславский