Стратегии выживания критических групп

г. этот вопрос изучал, отслеживая динамику образа жизни социально критических групп российского общества на основе методического инструментария «Барометр новой России», профессор Ричард Роуз.

Кроме Роуза сходные данные были получены группой российских авторов в международном исследовании «Перестройка государства всеобщего благосостояния: Восток и Запад. 1995— 1998» (результаты см. в: [Manning, Shkaratan, Tikhonova, 2000; Шкаратан, 2003]).

К середине 1990-х гг. сложился неявный консенсус власти и населения, в реальной действительности материализовывав- шейся в весьма сложной и хитроумной модели выживания, которая использовалась в 1990-е гг. большинством населения. Именно эта модель обеспечивала относительную стабильность социально-политической обстановки в России, и поэтому власть была склонна закрывать глаза на многие ее особенности, которые «не вписывались» в либеральную модель государ ственной социальной политики, которая в 1990-е гг. декларировалась на уровне высшего руководства страны как наиболее желательная в нынешних условиях.

Основной особенностью этой модели выступало создание для населения возможности выживания в условиях почти полного отсутствия реальных, «живых» денег, которые, во-первых, действительно присутствовали в российской экономике с ее практикой бартера и взаимозачетов в весьма небольшой степени, а во-вторых, если уж они появлялись, то независимо от того, зарплата это или социальные выплаты, по дороге к населению значительная их часть просто исчезала в карманах отдельных чиновников.

Возможность выживания без денег обеспечивалась двумя путями. Один из них зависел от органов власти и сводился к тому, чтобы хотя бы на самом минимальном уровне поддерживать жизнеобеспечение людей в области удовлетворения самых базовых потребностей бесплатно или практически бесплатно. Это касалось прежде всего дотаций по коммунальным платежам, которые позволяли бесплатно или почти бесплатно пользоваться теплом, электроэнергией, водоснабжением и т.д. Единственный вид коммунальных услуг, который являлся строго платным, — это телефон, социальная значимость которого все же несопоставимо меньше в условиях России, чем, например, отопление дома. В результате платности пользования телефонами практика отказа от услуг телефонных станций приобрела в те годы даже в Москве достаточно массовый характер. Кроме того, сохранялось бесплатное государственное образование и здравоохранение, которые все же позволяли значительной части населения реализовывать соответствующие социальные потребности хотя бы на самом минимальном уровне. Дотировались также транспортные услуги, без чего зарплаты многих категорий работников не хватило бы даже на проезд к месту работы.

В результате проведения такой политики возникла возможность обеспечения ряда жизненно важных потребностей без оплаты их в денежной форме или за чисто символическую по сравнению с их реальной стоимостью плату

Второй путь, обеспечивавший относительную стабильность в обществе и при многомесячных невыплатах зарплат, пенсий и детских пособий, и при издевательской по размеру заработной плате у большей части бюджетников, да и не только у них, другими словами, при кажущемся полном отсутствии средств к существованию, — это натурализация потребления и обмена товарами и услугами на уровне самого населения, возникновение у него модели «коллективного выживания». Так, например, почти 40% наших респондентов (1996—1997 гг.) занимались различными видами индивидуальной трудовой деятельности (шили, вязали, занимались ремонтом квартир, машин и т.п.). В ряде случаев такие услуги оказывались не посторонним, а знакомым, и не за деньги, а в порядке оказания взаимных услуг. Результаты такой межсемейной взаимоподдержки, заметим, не на селе, а в крупных городах, были значимы для семей 22% наших респондентов. Такими нерыночными механизмами одновременно обеспечиваются выживание людей и сохранение консенсуса власти и населения.

Характерно, что для основной массы опрошенных любые виды социальных пособий не играли значимой роли и из-за их небольшого размера, и в связи с задержками в выплате. Так, пособие по безработице имело сколько-нибудь существенное значение только для трети тех, кто когда-либо его получал.

Именно взаимопомощь, рациональное использование ресурсов сообщества определили выживание российских низов, да и предопределили во многом сохранение на более благополучном уровне значительной части срединного слоя. В современной российской ситуации, даже в условиях определенного роста доходов в семьях, не исчерпали себя спайка поколе ний, родственные связи, дружеское участие, соседский круг. Согласно С.Ю. Барсуковой, «сообщество устойчиво контактирующих субъектов формирует сеть, служащую мощным социальным амортизатором в ситуации атрофии иных механизмов поддержки, разложении тотальных социальных общностей. Взаимообмен дарами между членами социальной горизонтальной сети представляет собой особый тип социальной интеграции — реципрокность (reciprocity)» [Барсукова, 2004а, с. 3].

Мы не рассматриваем здесь вопрос об эффективности такой модели решения социальных проблем в современном обществе — разумеется, что она чудовищна по своим отдаленным последствиям. Это касается и резкого падения уровня здоровья населения, и его образованности, и сужения базы для воспроизводства высококвалифицированной рабочей силы, и общего падения качества человеческого потенциала России. Однако мы говорим лишь о том, что любые попытки изменить сложившееся в 1990-е гг. положение в социальной сфере, будь то «коммунальная реформа» или попытки пресечь «теневую» занятость людей, были тогда чреваты серьезными социально- политическими последствиями, которые способны свести на нет прогнозируемый экономический эффект от реформ в социальной сфере. К сожалению, у властвующей элиты не хватило воли и терпения, чтобы дождаться того времени, когда подъем экономики даст возможность россиянам получать стабильную зарплату, гарантирующую им хотя бы нынешний, крайне низкий уровень потребления, но уже без этих подпорок «бесплатности».

За период реформенных лет сформировалась не преодоленная и поныне тревожная тенденция — привыкание значительной части наших соотечественников к бедности, включение их в культуру бедности. Бедные обособляются из общей массы в социальный слой с особыми поведенческими и культурными чертами. Все серьезные отечественные и зарубежные ученые подтверждают эту опасную тенденцию. Такого тренда не отмечено ни в нашей истории прежних десятилетий, ни у наших западных соседей, избавляющихся весьма непросто от «коммунистического» прошлого. Чувство безнадежности, апатии, суженное воспроизводство потребностей — типичные качества социального дна. Культура бедности проявляет себя через: потребление товаров, продуктов и услуг низкого качества; вынужденный отказ от таких важных продуктов питания, как мясо, рыба, фрукты; невозможность регулярно обновлять даже самые элементарные предметы длительного пользования, такие как холодильник, стиральная машина и т.д.; высокий уровень неплатежей за жилье и коммунальные услуги; фактическую недоступность квалифицированной медицинской помощи; детскую безнадзорность и преступность; значительную роль в потреблении питания личного подсобного хозяйства, обеспечивающего семью картофелем; маргинализацию бедных через одиночество или потерю индивидуальных социальных связей.

Проблема — не в ухудшении условий жизни как таковых. Спады в благосостоянии не раз имели место в истории и нашей страны, и других стран. Широко распространившиеся явления социальной эксклюзии оказывают крайне негативное воздействие на сплоченность общества и социальный порядок. Сама возможность развития общества со значительным слоем социально исключенных весьма сомнительна. Масса экономически неактивных людей, зависящих от социальной помощи, делает общество социально разобщенным.

Объединив численность и долю принадлежащих к официальным бедным слоям с теми, кто относится к промежуточным слоям, находящимся ниже средних, профессор Е. Гонтмахер определил долю тех, кто не смог приспособиться к новым обстоятельствам примерно в 20%, получив итоговый показатель — 60% населения, находившихся в условиях выживания в 1990-е гг. Жизнь этой группы он описывает как борьбу за выживание: резкие ограничения потребления. Длительное пребывание в таком положении при невозможности получить устойчивую работу в соответствии со своим профессиональным профилем привело к распространенности в низших слоях маргинализации семейной и личной жизни, массовому алкоголизму наркомании. По оценке того же автора, с которым мы полностью согласны, если в конце 1980-х — начале 1990-х гг. открылись новые возможности вертикальной мобильности, например, уход из низших ступеней научных сотрудников в коопе раторы и во владельцы частных предприятий или государственные муниципальные чиновники, то к концу 1990-х гг. эти возможности были исчерпаны, а новые в 2000-е гг. не появились. Экономический подъем 1999—2007 гг. сосредоточился лишь в узких экспортоориентированных отраслях и их обслуживании, а остальная часть экономики осталась в состоянии стагнации. Потеря стимулов к продвижению, постоянное состояние бедности не оставляли низам шансов на благоприятную динамику [Гонтмахер, 2007, с. 147—148]. А затем наступил кризис.