Пароход *Кракоеия> 21 апреля 1931 года Я давно не писал тебе. Прошло почти три месяца с тех пор — три месяца горя, трудностей и напряжения; три месяца изменений в Индии, и прежде всего перемен в нашем семейном кругу.
Индия на время приостановила кампанию сатьяграха, или гражданского неповиновения, но перед нами стоят проблемы, которые по-прежнему нелегко решить; а наша семья потеряла своего горячо любимого главу, который вдохновлял нас и придавал нам силы, который заботливо растил нас и учил выполнять свой долг перед Индией, нашей общей матерью. Как хорошо запомнился мне этот день в тюрьме Наини! Это была 26 января. Как уже повелось, я сел писать тебе о прошедших днях. Только накануне я написал о Чандрагупте и об основанной им империи Маурьев. Я пообещал продолжить рассказ и сообщить тебе о тех, кто последовал за Чандрагуптой Маурьей, об Ашоке ВеЛиком, возлюбленном богами; он взошел, подобно яркой звезде, на небосводе Индии и угас, оставив бессмертную память о себе. Когда я подумал об Ашоке, мысли мои начали блуждать и вернулись к настоящему, к 26 января, к тому дню, когда я сидел с пером и бумагой, со бираясь писать тебе. Это был великий день для нас, ибо год назад мы торжественно отмечали этот самый день по всей Индии, в городах и деревнях, как День независимости, день Пур- на сварадж, и все мы, миллионы людей, дали клятву добиваться независимости. С тех пор прошел год, год борьбы, страданий и побед, и Индия снова собиралась отмечать этот великий день. И, сидя в бараке № 6 тюрьмы Наини, я думал о митингах и демонстрациях, о нападении с палками-лати и арестах, которые будут проведены в этот день по всей стране. Я думал об этом с гордостью, радостью и гневом, когда внезапно мои размышления были прерваны. Из внешнего мира мне принесли весть: Даду очень болен и меня должны немедленно освободить, чтобы я выехал к нему. Охваченный тревогой, я позабыл о своих размышлениях, отложил начатое письмо к тебе, покинул тюрьму Наини и отправился в Ананд Бхаван. Десять дней провел я с Даду, прежде чем он покинул нас. Десять дней и ночей мы были свидетелями его страданий и агонии и его мужественной борьбы с ангелом смерти. За свою жизнь он дал много сражений и одержал много побед. Он не умел сдаваться и даже лицом к лицу со смертью не хотел уступать. Наблюдая это последнее сражение его жизни, страдая от своего бессилия помочь тому, кого я так сильно любил, я вспомнил строчки из одного рассказа Эдгара Аллана По, который читал очень давно: «Человек не уступает ангелам и даже самой смерти, если только не ослабнет его воля».
Это было 6 февраля, рано утром он покинул нас. Мы доставили его тело, завернутое во флаг, который он так любил, из Лакхнау в Ананд Бхаван. Через несколько часов оно превратилось в горстку пепла, и Ганг унес этот драгоценный груз в море. Миллионы людей скорбели о нем; но что же сказать о нас, его детях, плоть от плоти его и кость от кости его! А как же его новый дом Ананд Бхаван, также его дегище, который он строил так же любовно и заботливо, как пестовал нас самих? Дом одинок и пуст, и кажется, будто дух его покинул этот дом. И мы ходим легкими шагами по верандам, дабы не потревожить его, все время думая о том, кто построил дом. Мы скорбим о нем, нам недостает его на каждом шагу. Проходят дни, а горе наше не утихает, и отсутствие Даду все так же трудно переносить. Но он, я думаю, не захотел бы ви деть нас такими. Он хотел бы видеть нас не сломленными горем, а, напротив, встретившими горе так, как он сам встречал свои трудности, преодолевая их. Он желал бы, чтобы мы продолжали дело, которое он не успел завершить. Как можем мы отдыхать или предаваться бесполезному горю, когда нас при* зывает работа и дело свободы Индии требует нашего служения? Он погиб в борьбе за это дело. Для этого дела мы будем жить и бороться и, если понадобится, умрем. В конце концов, мы его дети и в нас есть что-то от его огня, силы и решимости. Темно-синее Аравийское море расстилается передо мной, когда я пишу эти строки; вдали виднеются берега Индии, проплывающие мимо нас. Я думаю об этом огромном и почти неизмеримом пространстве и сравниваю его с маленьким бараком с высокими стенами в тюрьме Наини, откуда я писал тебе свое предыдущее письмо. Передо мной резко очерченная линия горизонта, и кажется, словно море встречается там с землей, а в тюрьме весь горизонт узника — это верхний край окружающих его стен. Многие из нас, кто был в тюрьме, сейчас вышли из нее и могут за стенами ее дышать воздухом свободы. Но многие наши коллеги все еще томятся в своих тесных камерах, лишенные возможности видеть море, землю и горизонт. И сама Индия еще в заточении, и свобода для нее еще только должна наступить. Чего стоит наша свобода, если Индия не свободна? 11.