3.3. Пространственно-временной континуум всеобщности субъекта

Хронотоп здесь — один из «срезов» многослойных пространства и времени, которые возникают и конкретизируются вместе с процессом объективации и субъекта. Хронотоп — это внутритекстовое время-пространство, в которых моделируется масштабность субъекта, соответствующая уровню сложности общества в его исторически конкретной форме. Но текстовое пространство-время — это и выражение некоторого порядка, особой иерархии смыслов, символов и целей, которые каждый раз порождаются в обществе и трансформируются в его изменении. Приоритет — в контексте выражения будущего — получают такие «продукты» объективации, в которых выражены цели, порядок, направленность объективации: здесь, как и в хронотопе М.М. Бахтина, преимущество имеет время. Время выражает позицию субъекта в объективации, т. е. сам процесс становления, по отношению к которому возникающие формы ее — переход к реальности — имеют статус пространства. В последнем проявляется время, высвечивается субъектно-информационный детерминизм, как и наоборот — в контексте времени открывается пространственная многоуровневость порождаемых форм объективации субъекта — символов, стилей, институтов.

Это проясняет в некотором плане и специфику социального, а также исторического пространства и времени. Те исследования социального пространства и социального времени, которые актуализировались в отечественной философии в 70—80-х годах, позволили в определенной мере уточнить характеристики социальных субъектов, особенности социума, однако четко не обосновали ни собственных свойств социального пространства и времени, ни характера взаимодействия последних. Поэтому появлялись работы, раскрывающие или социальное пространство (В.Г. Виног- радский, Г.Е. Зборовский, В.Л. Каганский, В.Н. Черников) или социальное время (В. Артемов, А.Н. Лой, В.П. Яковлев).

Так, В.П. Яковлев связывает социальное время с обособлением таких субъектов, как индивид, поколение, отделяя от них время истории55. А.Н. Лой выделяет время общественно-исторических формаций, не уточняя, как именно оно проявляется. Во многом характеристики пространства и времени общества отождествлялись с общефилософским подходом, раскрывающим особенности пространства и времени как форм движения материи. А.И. Яценко писал: «Социальное пространство характеризует... структуру общества, протяженность и порядок сосуществования социальных процессов и образований, отношения их координации, субординации и взаимного расположения по социальным регионам и культурам. Содержание пространства общества задается... структурой способа производства, характером взаимоотношений видов деятельности, различных видов производств и образующейся на этой основе социально-классовой структурой... Если социальное пространство есть всеобщая форма сосуществования социальныж процессов и образований, то социальное время — всеобщая форма смены их. Время есть длительность, последовательность социальныж процессов, их темп, скорость, ритм и т. п. Любое социальное образование, явление, процесс обладают своей структурой, своей социальной протяженностью, т. е. своим пространством и временем, специфика которыгх определяется в конечном счете качественными особенностями лежащего в их основе вида деятельности»56.

В этом фрагменте нельзя не обратить внимание на нечеткость и неопределенность терминов, используемыгх для характеристики социального пространства и времени (протяженность и порядок сосуществования, координации, субординации, последовательность социальных процессов и т. п.), а с другой стороны — их выраженность через общефилософские характеристики пространства и времени. Собственная специфика социального пространства и времени остается напроясненной.

В более поздней работе В.Г. Виноградского подчеркивается, что «...феномен социального пространства возникает как результат глубокой внутренней взаимосвязи пространства и времени и выступает в виде необходимой формы общественного развития (выщелено мной. — М. Б.), — формы, в которой различные модусы социального времени связаны отношениями сосуществования, находятся в своего рода "синхронном" взаимодействии. Это сосуществование социальныж времен в настоящем образует более или менее обширное "поле" практически-преобразующей деятельности общественного субъекта. Причем... не только поле для деятельности: социальное пространство есть ближайшая форма самой этой деятельности, "ткани", простирающейся в прошлое и будущее. Существенно, что вне и помимо подобной пространственной формы человеческая деятельность не может быть осмыслена в своей содержательной полноте. Центром, главным "ориентиром" социального пространства является... настоящее социальное время, ибо именно оно представляет собой точку координации других измерений (модусов) социального времени, выступает как момент актуального взаимодействия прошлого и бу- дущего»57.

Здесь социальное пространство выступает как некая общая форма деятельности, что предопределяет в ней сосуществование настоящего (основы), прошлого и будущего. При этом в качестве прошлого выступают коллективный опыт — устоявшиеся образцы поведения, знания; настоящее как коллективный труд и творчество новых форм и будущее — реальные возможности, планы, проекты, надежды, мечты. К этому пространству автор относит также объемно-предметные структуры. В целом он приходит к выводу, что «сосуществование модусов социального времени (как и социального пространства. — М. Б.) представляет собой определенный, более или менее широкий ("пространственный") круг вещей, событий, действий, ожиданий и предвосхищений, который задает общественному субъекту способы и масштабы его деятельности и в то же время сам задается характером этой деятельности — ее масштабностью, ориентированностью и дальновидностью»58.

В этом подходе уже больше социального, чем у предыдущего автора. Однако при том, что В.Г. Виноградский справедливо настаивает на внутренней связи между пространством и временем, т. е. их континуальностью, остается не совсем ясным, как именно сосуществование модусов времени образует пространство, т. е. по отношению к кому это сосуществование становится пространством, если до этого субъект не выделен. Хотя автор и говорит о взаимодействии между субъектом и пространством, но сам субъект в этом случае способен относится к пространству, лишь будучи вне его. Но что тогда означает эта его «внепространственность»?

При сохранении одного уровня пространства и субъекта — скажем, как реального мира, — субъект не может выделяться из собственного пространства; поскольку же он не фиксируется как источник и форма времени (в данном рассмотрении В.Г. Виног- радского он традиционно в соответствии с логикой марксизма понимается как деятельность), то он вообще «провисает»: способ его собственного быгтия остается неопределенным.

Положение значительно улучшается, если субъект отнести к виртуальному быгтию. Тогда его отношение к пространству ук- ладытается в рамки процесса объективации: социальное пространство выступает как порождение объективации, как структурное определение объекта, противостоящего субъекту, но связанное с ним целостностью данного общества. Существует ли субъект в виртуальном пространстве, если он реализует свое становление во времени (историческом и социальном)? Да, существует, однако контуры такого пространства размыты; в нем реализуется процесс сохранения самого субъекта, его константности как фактора, противостоящего объекту. Пространство субъекта образует его внутреннюю границу, сохраняющую его собственное качество и сущность, несмотря на процесс становления, трансцендирования, который продуцирует данный субъект и в котором он раскрытает собственное содержание.

Социальное пространство — это продукт объективации, а потому в нем «главенствует» не трансцендирование (время), а порожденная становлением субъекта в объективации предметность, ее различные формы и уровни (от символов и текстов до конкретныгх функционально выщеленныш предметно-вещественных конфигураций). Время здесь также объективировано, однако, как и пространство, оно задано общей направленностью субъекта (к целям); возникшие многочисленные объекты пульсируют в своей ритмике, циклах, волновых колебаниях, но они обязательно синхронизированы с тем общим темпом изменений, которые заданы масштабом данного общества, его уровнем сложности и разнообразия.

Характер такой синхронизации убедительно раскрывает А. Тоффлер в своей работе «Футурошок». Потрясенный темпами изменений, происходящих в жизни общества, он обнаружил наличие стрессов и особой «болезни перемен», возникающих из-за неумения индивидов адаптироваться к этому процессу. Он писал: «Мы не просто расширили сферу деятельности и масштабы перемен, но радикально изменили их темпы. В свое время мы выпустили на свободу абсолютно новую социальную силу — неуклонно растущий поток перемен. Его влияние на темпы нашей повседневной жизни, чувство времени и способы восприятия окружающего мира имело революционное значение. Мы воспринимаем мир иначе, чем люди прошлого. Именно это является отличительной чертой действительно современного человека. Ускорение скрывает непостоянство — быстротечность. Быстротечность проникает и пропитывает наше подсознание, радикальным образом меняя наши отношения с другими людьми, предметами, с целым миром идей, искусств и ценностей»59.

Быстротечность — феномен усложняющегося общества, а не просто «разгона» или ускорения каких-либо социальных, экономических и других факторов и отношений. Быстротечность — как и постоянство — это формы «бывания» для сознания индивидов или групп всего того, что возникает как объект их опыта или предмет, попадающий в сферу общественных отношений. Чем более простым или незаполненным по количеству людей, функций, подсистем, внутренних связей является общество, тем медленнее текут в нем процессы, поскольку его плюрализм «успевает поместиться» в некоторую пространственно выраженную границу настоящего, обеспечивающую освоение и проработку открывающегося содержания именно для конкретных социальных субъектов, общностей, индивидов, для действующих поколений.

Следовательно, тенденцией ускорения, порождающей «быстротечность», является возрастание в настоящем виртуально- субъектного: нераспредмеченных возможностей, направлений движения, секторов объективирующегося пространства. Ускорение — это проявление функции сохранения соответствия между субъектом и объектом, причем быстротечность — время существования объектов для сознания и деятельности субъектов, означающее их меру в рамках усложняющегося целого. Чем более сложным является это целое (единство субъекта и объекта), тем «меньше» пространства и времени занимает каждая отдельная вещь, объект, свойство и т. п. в рамках этого целого, хотя она и связана с множеством других вещей и свойств. Отсюда — эффект ускорения, быстротечности.

Без субъектно-объектного взаимодействия, в котором связаны и разделены виртуальное и реальное, не существует бытия отдельных, частных фрагментов жизни общества, выраженных в мерах времени и пространства. А время-пространство существования конкретных объектов, подсистем или организаций выражает заданность базовых параметров субъектно-объектного взаимодей- ствия, в которых выражена предельная для этих частныж «континуумов» мера: она выражена в том масштабе соответствия субъекта и объектной среды, в котором обеспечивается устойчивость быгтия данного общества, его собственный внутренний порядок.

Еще один «срез», открывающий пространство и время социума, раскрыгт в концепции М. Хайдеггера и основан на дистанцировании индивидов-субъектов от вещей за счет того, что их способ быгтия — присутствие в мире — отличается от модуса бытия вещей, которые просто заполняют собой пространство «наличного». Здесь пространство и время социума (т. е. «быгтия-в-мире») включает в себя бытие наличного и определяет его смысл и направленность. Хайдеггер противопоставляет |«быгтие-в-мире» как способ существования людей быгтию вещей как наличного, хотя и не ставит это в отношение между субъектом и объектом. Однако фактически именно такое отношение позволяет ему раскрыт пространство и время, в которыгх организовано «быгтие-в-мире».

В концепции М. Хайдеггера пространство выступает как смысловой «порядок» реальности, в котором выявляется направленность вещей и отношений от обусловленного к безусловному (целям), — порядок, проявляющийся в совокупности знаков, символов, меток и др., указывающих на целевую и смысловую детерминацию повседневной жизни людей.

Категорически отвергая подлинность измерения быгтия человека календарным, астрономическим временем и физическим пространством, немецкий философ утверждает, что адекватные бытию человека пространство и время можно постичь лишь «изнутри», раскрывая порядок и суть той реальности, с которой люди имеют дело субъективно и которая определяет направленность этого поведения в своей целостности. Так, раскрытая свойства пространства как определенного «места», М. Хайдеггер подчеркивает: «Место как место этого "средства для"... определяется всякий раз из целого (выщелено мной. — М. Б.), направленныгх одно на другое (место подручной в окружающем мире взаимосвязи). Место и множественность мест нельзя истолковать как где произвольного наличия вещей. Место есть всякий раз определенное "туда" и "сюда" принадлежности средства. Та или иная туда-принадлежность отвечает характеру средств у подручного, т. е. соразмерной имению- дела принадлежности к целому средств»60.

«Место» открывается в пространстве, которое задано отношением к целому и выражающим его целям. Хотя Хайдеггер отрицает вообще субъектное отношение как важную структуру быгтия- в-мире, но фактически он раскрывает свойства пространства через контекст субъектного (человечески-смыслового, целенаправленного) проецирования реальности, задания в ней исходного «для-чего». Такое место способно меняться через иные смысловые включения данной вещи или комплекса вещей, хотя физически последние остаются «там же», никуда не перемещаются.

Место вещи в социальном смысловом (текстовом) пространстве — это ее встроенность в совокупность средств, которые каждый раз конструируют люди, решая свои практические задачи. Средство и цели являются исходными параметрами в задании пространства «места», но эти первые как раз и проявляются как отношение между субъектом и объектом: последний определяет именно характеристики средств, их степень пригодности для целей. Само пространство открывает простирание — продвижение к исходным началам и целям в любой конкретной деятельности или экзистенциальным проявлениям человеческого быпия-в-мире. В этом же коренится и само быгтие человека в мире: «Присутствие как быпие-в-мире всегда уже открытало мир. Это фундированное в мирности мира открыгтие бышо характеризовано как высвобождение сущего в целостности имения-дела. Высвобождающее допущение-имения-дела происходит способом усматривающего самоотсы- лания, основанного на предваряющем понимании значимости.

Пространство творят люди, в своей позиции озабоченности «встраивающие» вещи или орудия в такие «места», в которых эти вещи становятся «подходящими» для чего-либо, а другие превращаются в неподходящие, покидают принадлежащие им прежде — в другой целеориентации — места в пространстве. Это — глубокое постижение элементов субъектного конституирова- ния реальности, включающего и формы пространства-времени. Пространство, таким образом, формируется в поле субъектного полагания, «простирания», т. е. открывается как одно из условий объективации всеобщности субъекта. Поскольку пространство «пронизано» отношениями к целям, то каждая вещь именно в этом контексте начинает «указывать» на другую, образуя комплексы функционально связанных «инструментов». Молоток «указывает» на гвозди, на другие способы своего применения; весла в лодке — на то, как ими грести, сама лодка — на свой способ перемещения в воде и т. д. Таким образом, пространство обеспечивает вещам реальность, однако не в контексте их материально-вещественного физического бытия (для этого выделяющий их субъект не нужен), но в социально-историческом плане: как реальность мира объектов, противоположных субъектам, но органически продолжающих пространство бытия этих субъектов.

Раскрывая свойства времени, М. Хайдеггер определяет их через отношение к самому бытию-в-мире. Понимание, страх, озабоченность, речь — все это раскрывается через «экстазы» времени, т. е. уточнения самого «места» субъекта (индивида) в бытии. М. Хайдеггер писал: «Экстатическое единство временности, т. е. единство "вне-себя" в прорывах настоящего, бывшести и актуальности, есть условие возможности того, что способно быть сущее, экзистирующее как свое "вот"»62.

Целостность времени, его форм, структурирующих бытие, раскрывается Хайдеггером как в виде «заботы», — этого первичного и наиболее интегрального способа бытия человека-в-мире, так и через конечность человека, его бытие-к-смерти. Забота — это снятие противоположности «присутствия» и «наличного», формирующее возможность самообоснования бытия-в-мире.

«Формально-экзистенциальная целостность онтологического структурного целого присутствия должна... быть схвачена в следующей структуре: бытие присутствия означает: вперед-себя- уже-бытие-в (мире) как бытие-при (внутримирно встречном сущем). Этим термином заполняется значение титула забота, употребляемого чисто онтологически-экзистенциально. ...В бытии-впе- ред-себя как бытии к своему особому умению быть лежит экзистенциально-онтологическое условие возможности свободы для собственныж экзистенциальныж возможностей. Умение быгть есть то, ради чего присутствие всегда есть как оно фактически есть»63.

Забота — это форма некоторого исходного, заданного изначально существования человека в бытии, структурированном посредством времени. Именно поэтому «забота как исходная структурная целость лежит экзистенциально "до" всякого присутствия, т. е. всегда уже во всяком фактическом "поведении" и "положении" такового»64. Здесь поэтому существует постоянная возможность проекта (будущего), существования социума — как настоящего (пространства совместного общения через реальные структуры и отношения в обществе) и подключение к логике преобразования вещей-прошлого — результата бытия общества, его жизнедеятельности в историческом времени.

Время, таким образом, выступает как бытийное «саморазличение» не только присутствия, но и как саморазличение возможностей (положения) присутствия, выщеление среди них чисто субъективного трансцендентирования как способности порождать отношения, простираться, находить «место» любого средства и др. Главное здесь то, что пространство и время порождаются в процессе реализации субъектно-объектного взаимодействия, в котором виртуально-неразличимые их свойства, «укрытые» в тотальности бытия, становятся развернутыми через реальное быпие: объект становится «видимым» через самораскрытие субъекта, поскольку субъект его определяет, как и наоборот — объект позволяет выгавить содержание субъекта именно потому, что проявляет последнее в своих «конфигурациях», структурах, отношениях и др.

Поэтому прояснение виртуальности через свойства пространства и времени не должно отрываться от их реального объектного проявления, связанного с субъектным «проецированием» и объективацией. Так, М.В. Шугуров отмечает, что «виртуальное быгтие темпорально, а не пространственно. Виртуальным можно овладеть, лишь превратив его в вещь, что означает перевод времени в пространство... Действительность (реальность) насыщена островками виртуальности и степень этого насыщения различна»65.

Соглашаясь с тем, что время более присуще виртуальности, а пространство — реальности (в соотношении этих «миров»), можно отметить, что отсутствие субъектно-объектного соответствия как основания такого «превращения» лишает возможностей (т. е. конкретныгх технологий) перевода виртуального в «вещь».

И.Г. Корсунцев, наоборот, склонен к признанию пространственного бытия виртуальности в качестве основного. К пространству виртуального бытия он относит: -

целостную жизненную среду существования и развития объектов; -

пространство знаний и знаковой среды, формирующих типы субъектов; -

пространство оценок и рейтингов, репутаций, статусов, этических и моральных ценностей субъектов; -

психологическую и семантическую среду субъектов.

Автор заключает, что «виртуальная среда служит источником, из которого субъекты получают виртуальные ресурсы и может быть средой, из которой могут исходить угрозы его суще- ствованию»66.

Здесь явно смешивается виртуальное как информационная реальность, которая имеет компьютерно-техническое применение и виртуальность культуры, языка, знаковых систем общения. С другой стороны, автор не выделяет идеальное, даже сознание, которое не может непосредственно относиться к виртуальному, так как представляет собой проявление субъективности (смыслов, значений и др.).

В этом отношении также путаница происходит из-за упущения субъектно-объектных связей как способа «корректировки» отношений между виртуальным и реальным. Можно предполагать, что виртуальное и реальное как субъектно-объектное бытие связаны континуально: время субъекта (виртуальное бытие) не может существовать вне его пространственного «продолжения» в совокупности развертываемых объектов, организаций, систем и отношений. Именно в такой связи можно получать методологические основы и принципы анализа пространственно-временного бытия виртуальности.

Сегодня уже наметилась тенденция раскрытия форм бытия виртуальности, в которой размытость, неясность методологических оснований уже становится заметным недостатком: вместо обоснования допускаются допущения, далее не подкрепляемые рассмотрением реальных процессов и связей. Так, А.Ф. Иванов, отождествляя информацию с виртуальностью, подчеркивает, что «информационное пространство можно рассматривать как форму существования виртуальной реальности»67. Но куда при этом девается время?

Нераскрытой вне субъектного быгтия остается и связь между виртуальностью и смыслом. Последний как бы «вносится» в виртуально-информационное пространство, в то время как остается «за кадром» субъектная основа его формирования, раскрытия, освоения. Пространство виртуальности берется как некоторая самодостаточная реальность, в которой проявляются различные свойства: специфика изображения, текстового быгтия художественного произведения, виртуальности, фантазии, виртуальности коммуникации и др. А.Ф. Иванов полагает, что «смыслы коренятся не в самой культуре, а в ее основаниях... точнее в информационных процессах, протекающих в ней. Можно сказать, что смысл есть точка пересечения информационных процессов»68, без какого-либо связывающего их субъекта.

Пространство превращается в самостоятельное основание, достаточное для исследования специфики виртуального бытия культуры, ее символов, смыслов и т. д. Т.Е. Шехтер подчеркивает: «"Фрактальность" виртуальной структуры — ее бесконечная делимость на однородные элементы, геометрическая логика электронного пространства — жесткое условие выживания искусства в иррациональной-рациональной среде интернет... Топологическая структура виртуального пространства, особенности знаково- символической логики его обнаружения и пребывания в нем художественного изображения преобразуют изобразительных ряд в структуру, открытую интерактивному насилию пользователя: я могу остановить движение картинки, изменить последовательность ее просмотра, изменить ее окружение, использовать как заставку для собственного сайта. Таким образом, изменяется этика общения с произведением». Далее Шехтер заключает: «На смену обусловленности материалом приходит подчиненность законам и нормам интерактивной среды, формируется группа свойств, не только ненужных и невозможных, но даже абсурдных при развитии искусства в реальном пространстве»69.

Здесь также напрашивается и другой вывод: при абсолютизации виртуального пространства — этой формы бытия информации без субъекта — обеспечивается полное господство техногенной среды в пространстве коммуникаций, причем не только межличностых и межгрупповых, но даже и субъектно-объект- ныгх. Интерактивная среда абсолютизируется, отрывается от сво- ей исторически конкретной социально-субъектной формы, охватывающей любой масштаб технико-овеществленных, в том числе информационных процессов. Но при этом упускается самое главное: условия, при которых обеспечивается единство смысла для индивидов, их сходное понимание не только «вещей» или отношений, но и направленности к будущему, целям; само по себе информационное пространство таких отношений и установок не порождает.

Сохранение приоритетности субъекта в трактовке сути информационной среды (пространства смысла) значительно корректирует и само понимание виртуальности. Можно согласиться с точкой зрения Н.А. Носова, что «виртуальные объекты существуют лишь актуально, только "здесь" и "теперь", пока в порождающей реальности происходят процессы порождения виртуальных объектов; с окончанием процесса порождения соответствующие виртуальные объекты исчезают». В виртуальной реальности «свое время и пространство, несводимое к законам, времени и пространству порождающей реальности, т. е. "внутренняя природа" виртуальной реальности автономна»70. Но такая автономность задана самой выделенностью, спецификой субъекта по отношению ко всей противостоящей ему реальности и среды. Это значит, что виртуальность всеобщности субъекта опосредует коллективную жизнедеятельность (свободу) индивидов, с одной стороны, и реальное бытие общества — его структуру, отношения, институты — с другой. Она находится «между» этими реальностями, соединяя свободную жизнедеятельность индивидов и предметный мир (среду) общества. Отношения между совокупной свободной жизнедеятельностью людей и всеобщностью субъекта — это отношение порождающего (реального) и порождаемого (виртуального). Но отношения между виртуальной всеобщностью субъекта и обществом не вмещается в рамки отношений «виртуально-реальное». Всеобщность субъекта как бы раздваивается: «в-себе» она остается как виртуальность, «для-себя» — т. е. для общества, человека — объективируется.

Субъект — это некоторая форма, благодаря которой происходит саморазличение информационного процесса (пространства) через выделение смыслов, обозначаемых знаково-символически. Субъект как возможность такого саморазличения опосредует взаимодействие и бытие конкретных социальных субъектов — лич- ности, класса, нации, социальныж групп — способствуя выще- ленности их позиции в информационном пространстве. Эти субъекты — при всем многообразии их функций, сложности их «природы» — различные социально-исторические «меры» освоения и определения информации, той реальности, которую она представляет.

Время, которое реализуется в процессе объективации — многообразно. Это, во-первых, способность населения данного общества переработать тот массив информации, который в нем циркулирует, используя соответствующие формы мировоззрения, стиля жизни, символики и др., фиксирующих отношение ко времени и способность существовать в этом времени. Во-вторых, это многообразие темпов изменений и периодов сохранения различныж подсистем, включая и социальные субъекты (классы, социальные слои и др.). Время бытия всеобщности субъекта представляет собой некий спектр различныж по темпу изменений, имеющих свой максимум и минимум для данной эпохи и регулирующих историческую форму субъекта.

Пространство же открывает возможности совмещения этих различныж процессов, объективирует потенциал субъектов за счет соединения смысла с предметной средой, задает параметры соответствия между субъектом и обществом-объектом, а также условия порядка, обеспечивающего устойчивость бытия общества, его саморегулирование. Пространство определяет собственные границы устойчивости (инвариантности) общества, раскрывая качество последнего. Пространство и время, в которыгх происходит процесс объективации, его оформление, задают также ряд внутренних норм общества — тех констант, сохранение которыгх обеспечивается за счет их воздействия на другие, более подвижные отношения и связи. Совокупность норм порождает общую меру устойчивости общества, в рамках которой допустимы внутренние изменения и прежде всего — реформы. Эти нормы — не только социальные установки, организационные правила и условия понимания (общения), но и условия информационного освоения данного и нового общественного содержания. В.Д. Плахов подчеркивает, что «социальная норма упорядочивает субъективную деятельность, поведение людей в соответствии с социальной необходимостью... Нормативная детерминация субъективного поведения деятель- ности, систем персональных отношений с целями утверждения и сохранения необходимого единообразия, тождества последних в условиях непрекращающихся изменений осуществляется в процессе функционирования социальных норм, который должен быть представлен как сохранение и переход из одного системного состояния в другое определенной инавариантной структуры социальных отношений»71. Именно поэтому социальные норма и проявляются как особая символически всеобщая предметность, которая выявляется в контексте целей и структурирует общественную реальность именно в отношении к ним.

«Функционирование социальных норм, — подчеркивает В.Д. Плахов, — призвано определенным образом согласовать деятельность и поведение отдельных индивидов, социальных групп и объединений, свести их в определенное единство, синхронизировать и, следовательно, сохранить социальную систему как целостность... позволяет воспроизвести общество, обеспечить его устойчивость, себетождественность во времени и пространстве через субъективную деятельность, образующую его непосредственное бытие»72.

Таким образом, пространство и время процесса объективации субъекта не только раскрывают специфику отношений между виртуальным и реальным, но и обеспечивают субъект различными средствами регулирования общества и воздействия на него, определяясь одновременно собственными масштабами и сложностью общества. В целом и виртуальность бытия субъекта, и логика, закономерности его объективации образуют внутренние механизмы социального воспроизводства, органической составной частью которого также является регулирование, формирование не только той реальности, которая вступает в существование, но и условий, определяющих границы этого существования, прежде всего, той меры упорядоченности, согласованности, основанной на исходном соответствии всеобщности субъекта и объекта- общества, благодаря которой общество приобретает полноту своего бытия как органической информационной системы, превращающей субъектную сторону в функцию регулирования самой системы, или наоборот — эту функцию во всеобщность субъекта, определяющего данное общество.