Если говорить о человеческой коммуникации, то основной и принципиальной становится проблема «языка риска» и «языка о риске». Проблема как бы разводится в две плоскости: на каком языке общество информируется о риске и на каком языке обсуждаются проблемы наличия или отсутствия риска в самом обществе.
Вопрос о природе риска и о том, насколько велика в нем социально сконструированная составляющая, в том числе языковая, остается исключительно важным. В современных дискуссиях о рисках вера в рациональные доводы, неоспоримые научные доказательства и соответствующие авторитеты сильно поколеблена. Научной компетентности явно недостаточно, по мнению большинства западных исследователей, даже когда речь идет о рисках природного и техногенного порядка. Может ли научное обоснование риска и его последствий содействовать политическим решениям, каким и в чьих интересах? Какова плата общества за социальную констру- ируемость рисков? Другой вопрос, можно ли определять степень риска для общества через анализ общественного мнения? Что дает более достоверное представление о социально конструируемой компоненте риска — наука (какая?), знания, выраженные в языке специалистов, или мнения граждан общества и их обыденная речь? В современных западных исследованиях этот круг проблем сконцентрирован вокруг дискуссии по поводу статистического и ситуативного характера современных рисков. Понятие риска рассматривают как противоположность понятию надежности. В политической риторике надежность обретает характер общепринятой ценности. Поэтому эксперты все чаще начинают использовать понятие риска, чтобы математически уточнить свое стремление к надежности и меру разумно достижимого, чему соответствует переход от детерминистского к вероятностному анализу риска.231 Эксперты по надежности выступают, согласно Луману, наблюдателями первого порядка. Выявление риска не является исключительно вопросом научных исследований, в большей мере это поли тическая процедура, которая должна обсуждаться между обществом и экспертами. Это связано с тем, что анализ статистических данных происходит под влиянием оценочных факторов, таких, например, как выбор групп пострадавшего населения. Происходит отбор и самих данных, и соответствующих оценок их точности. Известно, что манипуляция статистическими данными существует с тех пор, как этими данными начинает владеть узкий круг лиц. Люди же требуют больше информации, достоверной и лучшей информации, сетуют на сокрытие информации. «Для наблюдателя второго порядка проблема состоит в том, что нечто, считающееся разными наблюдателями одним и тем же, продуцирует для них совершенно разную информацию»209. Именно поэтому приверженцы ситуативного подхода к риску выдвигают проблему языка, на котором говорится о риске. Разные языки риска (технологический, научный, обыденный) дают различные утверждения, каждое из которых легитимно использует понятие риска. А. Плоу и Ш. «римский210, в частности, исследуя проблематику риска, показывают, что специалисты и неспециалисты по-разному говорят о риске, выдвигая в качестве существенных для оценки риска иногда противоположные аргументы. Риск, по мнению авторов, должен быть изучен в социальном контексте, в котором проявляются символические значения риска, в отличие от значений, приписываемых риску сообществом технических аналитиков.
В символическом значении риска заложены культурные и эмпирические элементы, в «традиционном» (технологическом) господствует редукционистское начало, делающее упор на количественных величинах. Эффективные решения по поводу возможных рисков, по мнению Плоу и Кримского, возможны только при принятии во внимание как технических и научных, так и культурных контекстов, в которых риски проявляются. Спор между приверженцами статистической и ситуативной точек зрения на риск является борьбой не только за выбор тех или иных эпистемологических (опирающихся на научное знание) критериев, но и за изменение политических позиций властных структур в принятии решений по поводу тех или иных рисков. С точки зрения Лумана, чтобы удовлетворить обоим уровням наблюдения за рисками, понятию риска надо придать иную форму с помощью различения риска и опасности211, в которой определяющую роль играют решения. Везде, где есть решения, есть и риск. «Чем больше знаешь, тем больше знаешь чего не знаешь, и тем скорее формируется сознание риска. ...С этой точки зрения не случайно, что перспектива риска обозначилась параллельно выделению науки. Современное общество риска не есть, таким образом, всего лишь результат восприятия последствий действия техники. Начало ему положило уже расширение исследовательских возможностей и самого знания»212. Поэтому, согласно Луману, тема риска лежит не в области предметного измерения, а складывается из состояния временного и социального измерений. Сдвиг от научной, рациональной к обыденной, чувственной перцепции риска объясняется влиянием постмодернистской мысли, акцентирующей значимость обыденной и даже маргинальной культур. Предпочтение чувственной оценки риска рациональным подходам считается прогрессивным и либеральным действием. В области экологии защитники научных методов рассматриваются как «представители больших загрязняющих корпораций», а сторонники «чувственной перцепции риска» кажутся защитниками интересов простых людей. Между тем чувственная оценка риска в отличие от научной легко поддается политической манипуляции, она выгодна промышленным гигантам, может быть задействована в экономической игре против конкурентов, использована в нечистоплотных действиях СМИ и т. д. Однако демократические правительства не должны полностью игнорировать общественные оценки риска, так как выводами ученых,/работающих на правительство, можно манипулировать с тем же успехом. Проблема «языка риска» актуальна и в условиях «индивидуализированной войны», в которой сталкиваются различные дискурсы понимания смерти. Согласно Луману, именно понятие «смерть» есть исключение из утверждения, что свободного от риска поведения не существует. «Строго говоря, риска смерти нет, но есть лишь риск укорачивания жизни. Кто считает “жизнь” высшей ценностью, тому следует посоветовать, чтобы он высказывался точнее: «долгая жизнь»»213. Проблема языка (и метаязыков), на которых говорится о риске, отражает мышление общества о риске, его рациональной и обыденной составляющих.