Следует отметить, что в культуре постмодерна все более ощутим вызов именно незападных обществ, которые вписываются в современные западные парадигмы на свой особый манер, заставляя все более серьезно задумываться о сущности таких понятий, как плюрализм, мультикульту- рализм, транскультура, различие и отличие и, как следствие, демократия и свобода, фундаментализм и постмодернизм.
Представляется, что этот вызов носит во многом транскультурный характер, реализуясь на пересечениях территорий, в своеобразных «моно»- и «плюро-анкпавах» поли- культурных пространств. Основа транскультурности, сформировавшаяся на волне транснациональных экономических пространств, институциональных кризисов современности, мощнейших миграций и переселений народов, универсализма рынка и коммуникационного пространства, бесспорно, есть плод глобальных процессов. В полной мере открывшейся привилегией жить на транскультурных пересечениях воспользовались те, кто по разным мотивам — и экономическим, и сугубо личным — активно искал новую «землю обетованную» на других благополучных территориях в целях избавления от нищеты, социальной и личностной бесперспективности, тоталитаризма или авторитаризма власти. Но «транспространства» создали еще одну «привилегию» и для фундаментализма: быть невидимым. Многие задаются, например, сегодня вопросом о том, что же такое Аль-Каида? Почему зтот заклятый враг американского неолиберализма появляется вновь и вновь подобно «многоголовой гидре»? Это структура, сетевая организация или штаб? Возможно, Аль-Каида есть и то, и другое, и третье, но самое главное заключается в том, что Аль-Каида стала образом, брендом. Бренд Аль-Каиды призывает действовать во имя некоего Всемирного Халифата (своеобразного виртуального антипода мистического западного Грааля). Бренд активизирует рассредоточенные в пространстве поликультурного общества идентичности, которые своими действиями реагируют на призыв, борются против «отступников», вербуют новый «голубоглазый ислам» и готовят теракты. Бренд способен работать в транскультурном пространстве и без организации. Идентичностей, ориентированных на этот бренд, не особо интересует вопрос — кем и как он построен; актуализируется сама направленность бренда. Следует отметить, что актуализация бренда происходит постоянно. Лидеры.фундаменталистской направленности как бы стимулируют США к традиционной организованной борьбе с «невидимым» врагом, зазывают противника в свечение бренда. «Зачем, — говорят они, — посылать в Ирак 20 ООО тысяч солдат. Пошлите всю американскую армию!». Похоже, именно Восток бросает сегодня транскультурный вызов западной консервативной монокультуре, активно формируя на Западе по- ликультурное общество на свой манер, порой вопреки мультикультурным проектам «ассимиляции без интеграции». Представить восточный мир как некое инобытие, или другую реальность, выходящую за пределы или находящуюся по ту сторону современных глобальных проблем, практически невозможно. Более того, пожалуй, и саму глобализацию со всеми присущими ей противоречиями и коллизиями трудно осознать сегодня вне сложнейшего контекста отношений с Востоком и незападным миром в целом, бесконечно умножающим культурное разнообразие и создающим плюралистический мир культурных различий и отличий, которые становятся предметом многочисленных теоретических дискурсов. Уроки свершившейся более двух десятилетий назад исламской революции в Иране и произошедший вслед за этим сдвиг иранского общества к фундаментализму, похоже, никого и ничему не научили. Запад упорно строит вселенский «универсум различий», полагаясь на свою политическую интуицию и считая, что макроэкономические показатели есть показатели его исторического реванша. Восток, как и прежде, скептически смотрит на предлагаемые ему ценностные альтернативы в контексте судьбы Запада, предуготованной ему белой женщиной, отказывающейся иметь детей. Но характерно, что Восток смотрит на Запад уже не со стороны, а изнутри самого Запада, на котором «прецедент» плюрализма стал делом его рук. Характерно, что среди американцев крепнет ощущение, что страна распадается на этнические группы351, а общество становится все более гетерогенным и плюралистичным. Французы, немцы, англичане, голландцы все отчетливее видят островки и острова другой, неевропейской культуры на европейской земле. Жители этих островов- анклавов то демонстрируют отличие от местных «аборигенов», повязывая на голову, к примеру, платки в качестве знаков отличия, то объединяются с местными «аборигенами» в общей радости по поводу освобождения из плена двух итальянских заложниц. Эффекты «общности-отличия» носят все более эмоциональный характер. Толерантную культуру Нидерландов в мгновение ока сметают массовые поджоги мечетей; аплодисменты турецкому режиссеру в Барселоне соседствуют с молчаливым несогласием огромного числа европейцев по поводу принятия Турции в ЕС. Согласно логике либерализма, наиболее активно и воинственно внедряющего демократические ценности в современный противоречивый и неоднородный мир, «различие» есть политически регулируемое явление, развивающееся лишь в свободном обществе. Логика социокультурных трансформаций и поли культурных взаимодействий, с точки зрения либерализма, может быть представлена в мультикультурной политике, нашедшей свое наиболее яркое воплощение в американском мультикультурализме с его тенденцией к «интеграции без ассимиляции». Очевидно, что логика фундаментализма выстраивается как антитеза понимаемому на либеральный манер политически регулируемому различию. Но если «непримиримый либерализм» атакует чужие территории в поисках радикальных фундаменталистов и террористов, то «радикальный фундаментализм» зачастую вполне комфортно чувствует себя в плюралистическом пространстве ненавистного ему либерального мира. Для понимания дискурса фундаментализма проблема культивирования «отличия» идентичностей становится ключевой. Проблема коммуникации в поликультурном обществе раскрывается через взаимосвязи, взаимоотношения, контакты субъектов культурных различий — Врага, Чужого и Другого352, в том числе и соседствующих друг с другом, а также процессы институциональных диффузий, связанных с взаимопроникновением культурных различий друг в друга. Динамика взаимодействий современных субъектов поликультурного общества преодолевает границы социальных пространств, вторгаясь в иные социальные мономиры, территории, и при отсутствии толерантности и уважения к «инородцам» чревата конфликтами и взаимным уничтожением. Социокультурная адаптация зависит от контактов с местным населением. Иммигрант всегда ощущает свою «инаковость» и второсортность. Чем больше трудностей на пути адаптации, тем сильнее у него чувство отчужденности и, соответственно, — влияние на него общинной психологии. В конце концов, такое положение, не говоря уже о дискриминации, которой подвергаются иммигранты в сфере трудовых отношений, заставляет их чувствовать себя подлинно чужими. Это усиливает сплоченность этнической диаспоры и, в известной степени, ее самоизоляцию. Даже после многолетнего пребывания в принимающей стране иммигранты зачастую имеют относительно мало контактов с местным населением. Таким образом, сдерживается процесс культурного взаимодействия между диаспорой и обществом страны-реципиента и социальная инкорпорация иммигрантов. ...В атмосфере скрытого, а нередко и явного недоброжелательства у иммигрантов развивается комплекс неполноценности и чувство ущемленности. Это — почва, в которой зре ют зерна протеста353. 3. И. Левин считает, что в процессе адаптации к условиям иммигрантского бытия происходит аккультурация — отбор и бережное сохранение норм и ценностей, которые нельзя менять ни при каких обстоятельствах, чтобы не утратить идентичность, и того, от чего можно безболезненно отказаться354. Психологически ущемленному мигранту не требуется сегодня идеологической и духовной поддержки с далекой родины. Корпоративная и сетевая идентичность способны консолидировать «отверженный мир» вокруг фундаменталистских идей и принципов на любой территории вокруг дискурса «отличия». Разумеется, идентификация возможна не только вокруг фундаменталистских идей. Так, европейскому и американскому читателю уже давно известен арабо-мусульманский «голос»: в Нью-Йорке еще в 1915 году была организована Джебраном Халилем Джебраном и его друзьями так называемая «Ассоциация пера», которая внесла ощутимый вклад в развитие арабской и не только арабской литературы355. Однако современная политическая конфронтация, в том числе, посредством вполне либеральных СМИ, вносит в «идентификационный кадастр» свою лепту. Распространенным в последнее время становится феномен «языка ненависти» (hate speech), косвенно отражающий мирконфронтирующих идентичностей, сосуществующих в поли культурном обществе и порой искусственно подогреваемых к взаимной вражде политическими мотивами356. Проблемы «различия» и «отличия» позволяют видеть логику развития культуры в контексте глобальных процессов, выражающих себя в феноменах мультикультурализма, коммунитаризма, транскульту- рации или их альтернативе — фундаментализме. Если логика мультикультурализма, прежде всего политическая, направлена на поиски стабильности поликультурных образований, то логика транскульту- рации обозначает поиски новых форм социально-институциональных интеграций. Фундаментализм несет в себе протест против смешения ценностей, выполняя в значительной степени функцию отторжения от иного. Своеобразный парадокс нашего времени заключается в том, что чем больше социальное пространство тяготеет к гомогенизации мира, чем очевиднее процесс возникновения единой супердержавы, тем интенсивнее набирает обороты процесс гетерогенности, дезинтеграции, обособленности, культурного многообразия, порой столь же яростно заявляющий о себе. В этих условиях феномен транскультуры обнаруживает свою многоплановость. Транскультура означает уход от собственной культуры в то самое, к примеру, пространство «деревни фанк», где царит свобода «биографий» и нет территориальных, кровнородственных и этнических привязанностей357. Космополитизм транскультуры не отделим от транскультурной политики и экономики.
В то же время не следует забывать, что террористические группировки, наркомафия одними из первых освоили виртуальное транспространство для реализации своих планов на вполне конкретных поликультурных территориях, и двигателями зтих планов являются не только фундаменталистские ценности, но и вполне прагматические политические расчеты и экономические интересы. Поэтому не случайно, что в феномене терроризма видится порой своеобразное пересечение казалось бы несовместимых дискурсов и интересов: фундаменталистских и транскультурных, локальных и транстерриториальных. С транскультурой связан и феномен «пограничья». Многие страны по сей день раздирают территориальные конфликты и противостояния. Но именно зти конфликты, размежевания, отделения и породили другие масштабные феномены — «змиграции-миграции-иммиграции», переселения, стремления больших масс людей в мегаполисы, другие страны и на другие территории. Огромные массы людей оказались в прямом и переносном смысле слова в «промежуточности» культурного бытия. Формы их культурного взаимодействия стали медиативными и гибридными. Проблема пограничья и усложнения самоидентификации человека на психологическом, социальном, территориальном, виртуальном уровнях пока еще слабо рефлексируется и осознается наукой и социальной практикой. Ситуация пограничья во многих обществах не отрефлексирована и теми, кто в ней оказался: ни на уровне литературы (как в США, где «голос пограничья» достаточно весом358), ни на уровне социально-политических исследований. Но совсем другой рядмассовыхсоциальныхявлений, вызванных теми же феноменами дислокации, транскультурных влияний, «пограничья», мы должны видеть в фактах национального насилия в мегаполисах, конфликтах местного населения с беженцами, террористических актах и эскалации напряженности. Именно зти процессы способен поставить себе на службу набирающий силу фундаментализм. В эпоху глобальных перемен проблемы конфронтации и конкуренции усилились многократно, и если не обратиться к их решению, диаспор- ные общности разного толка найдут в публичных сферах, в том числе и в Интернете, свой собственный язык коммуникации, оставаясь равноуда ленными и от «интеграции с ассимиляцией», и от «интеграции без ассимиляции». Транскультурная установка на разнообразие (в котором нет противопоставления различия и отличия, а значит и столкновения неолиберализма и фундаментализма) пока еще не имеет своего рефлексирующего субъекта. Представляется, что вызов незападных обществ в большей мере обращен к принятию транскультурной коммуникации, нежели мультикультурной политики, связанной с определенными политическими установками западного сознания. Однако транскультурное измерение сегодняшнего мира остается крайне противоречивым. Войдет ли в транскультурную коммуникацию незападного мира иной культурный тип, или ею завладеет масскультурный стандарт, или она станет пространством «сведения счетов» с государственным суверенитетом, или...или... История демонстрирует нам сегодня очередные вызовы. Удастся ли их совместить в едином проекте постмодерна? Несомненно, что проблема выработки конвенциональных норм в современном открытом обществе должна принимать во внимание не только западную традицию, признающую моральную автономию индивида, но и незападную, опирающуюся на особую моральную автономию общности людей. Но совместимы ли два типа автономий? Возможно ли, даже теоретически, сопоставлять процессы формирования «из множества автономных индивидов — их социального единства», и, условно говоря, искать механизмы включения «социального единства» неких идентичностей, ориентирующихся на свои социальные ценности, в индивидуализированное множество? Плюралистическая парадигма исходит из правомерности всех культурных традиций в границах современного общества. Но как она относится к игнорированию традиции, отсутствию коммуникации между традициями? Несостыковку плюрализма различий и плюрализма отличий и использует в своих целях фундаментализм, идеологи которого до недавнего времени чувствовали себя вольготно почему-то именно в открытых неолиберальных политических культурах, признающих свободу мнений и права гражданина. Взяв на вооружение идеологию плюрализма и свободы мнений, фундаментализм постепенно приобрел свою «паству», приверженную духу монокультуры. Разумеется, идеология фундаментализма подпитывалась с территорий традиционного противостояния западной цивилизации, на которых в последние годы развернулись жесткие конфронтации с рядом политических режимов и элит. В эпоху глобализации мир стал более открытым, но отношения в нем не стали менее жесткими. Резкие диспропорции в экономическом развитии и агрессивное проникновение западной массовой культуры практически лишили страны периферии возможности преодолеть культурнополитический разрыв, сохранитьсвои цивилизационные устои, служащие зачастую национальной элите для сохранения своего статус-кво. В этих условиях накопился огромный негативный потенциал социальной энергии, которая не могла быть реализована через модели рационального приспособления к среде в ситуации неравного партнерства. Обострилась потребность в смене идейно-ценностных установок как на уровне элит, так и масс. Социологические исследования показывают вызывающие тревогу изменения в самосознании жителей ближневосточного региона — первостепенную роль в них начинает играть не национализм, а исламская религиозная идентичность, зачастую радикального толка359. А в обществах центра особую актуальность приобрели призывы к преодолению разобщенности и индивидуализма, к одухотворению жизни в секуляризованном мире, возвращению к ценностям традиционной семьи, к вере в Бога. Здесь усиление религиозности проявило себя в форме усиления консервативных настроений. Сам же этот консерватизм был в основном реакцией населения на болезненно негативные последствия глобализации. Практически бесконтрольные миграции населения из Азии и Африки в США, Западную Европу привели к возникновению непредвиденных культурных, экономических и политических проблем и осложнению отношений между коренным и пришлым населением. В результате как те, так и другие обратились к политизированному варианту религии, увидев в ней средство защиты от чужеродных культурных влияний и социальных проблем360. Организующей идеей этого поиска является формирование образа «чужого» и проповедь ненависти к нему как причине всего зла в мире. В этой связи ряд исследователей высказывают предположение, что ситуацию в Западной Европе и США можно назвать столкновением фун- даментализмов: представители коренного христианского населения склоняются к крайне правой идеологии, а иммигранты-мусульмане — к исламскому фундаментализму361. Высказывается также идея о том, что в XXI веке антиисламизм становится такой же характерной особенностью крайне правой идеологии, как антисемитизм в прошлом столетии. Почему именно исламский фундаментализм привлекает к себе особое внимание в современном мире? Этому есть историческое объяснение. С началом колониальной эпохи (XVII—XIX вв.) для народов Востока, в том числе немусульман, европейские колонизаторы стали символом агрессии, порабощения, эксплуатации. Все восточные народы и религии, затронутые нашествием колониализма, повели борьбу против него. Но мусульмане, дольше других общавшиеся и сражавшиеся с европейскими иноверцами и накопившие обиды на них и претензии к ним, были особенно упорны в антиколониальном сопротивлении, в неприятии всего западного. Это наложило отпечаток на последующий характер взаимоотношений Востока и Запада, в системе которых мусульмане взяли на себя функцию наиболее последовательных защитников самобытности Востока. Они стали наиболее непримиримыми противниками шедших с Запада модернизации и вестернизации и выступали наиболее последовательными защитниками традиций религиозного и культурного наследия прошлого. Со второй половины XX века началось разочарование широких масс мусульман в идеях светского национализма и связанного с ним мусульманского социализма, что объяснялось неспособностью политических элит, оказавшихся у власти после обретения независимости прежними колониями, решить насущные социально-экономические проблемы. Кроме того, формальная независимость не привела к экономической самостоятельности. Молодые суверенные государства Востока продолжали играть роль отсталой периферии. Это остро ощущалось всеми народами, и прежде всего мусульманами, как национальное унижение, как результат стремления Запада к господству и неравноправию, в том числе — и в области религиозной жизни. В этих условиях и сформировался исламский фундаментализм. Он представляет собой попытку «возврата к истокам» раннего ислама. Именно в таких регионах исламский фундаментализм получил свою социальную почву362. Было бы неверно, как это иногда делается, ставить знак равенства между исламскими фундаменталистами и исламскими экстремистами. Однако в ряде случаев фундаментализм политизируется и порождает радикализм. В этом случае используются насильственные способы реализации фундаментализма как идеологии или мировоззрения363. Одной из причин существования исламского радикализма является неоколониалистская политика западных держав и прежде всего США по отношению к странам мусульманского Востока. Кардинального изменения этой политики США не хотят по соображениям сохранения своего престижа и господствующего положения единственной сверхдержавы, не собирающейся соблюдать равноправие в отношениях с другими странами. Это означает, что объективно противостояние Запад-Восток будет продолжено, а мусульманская составляющая этого противостояния сохранит свое значение. С точки зрения цивилизационного анализа, исламский фундаментализм можно рассматривать как вариант современного, хотя и сомнительного ответа исламской цивилизации на вызов со стороны западной цивилизации. Это стремление к сохранению исламской культурной идентичности в ситуации социокультурного кризиса, а также попытка преодоления западного глобализма с помощью собственного глобального политического проекта.