Почему не надо искать того, чего нет РОССИЙСКАЯ ГАЗЕТА, 15.06. 2002 Думские слушания по проекту закона об экстремизме, заминированный антисемитский плакат на подмосковном шоссе и воскресные бесчинства молодых хулиганов в центре столицы стимулировали новый виток дискуссий о сути экстремизма и эффективных мерах борьбы с ним.
При этом почему-то слово «экстремизм» употребляется в основном в сочетании с определением «политический» (иногда, но гораздо реже — с определением «религиозный»). Вроде бы именно эти характеристики и делают экстремизм общественно опасным явлением. Все дискуссии и о политическом экстремизме, разворачивавшиеся в России в последние годы, к сожалению, ни на йоту не приблизили нас ни к эффективной борьбе с ним, ни даже к пониманию сути явления. Причин тому, на мой взгляд, три. Во-первых, все «теоретики» борьбы с экстремизмом крайне тенденциозны и идеологически зашорены, а потому постоянно прибегают к двойным стандартам. Во-вторых, даже с помощью этого метода они не могут предложить сколько-нибудь убедительной трактовки понятия «экстремизм», а главное— универсальной системы признаков экстремизма, позволяющих квалифицировать его как уголовное преступление и тем самым поставить в ряд других уголовно наказуемых деяний. В-третьих — это относится уже не к идеологически ангажированным, а к добросовестным попыткам разгадать загадку экстремизма, — как только экстремизм начинают детально квалифицировать, он сразу же исчезает, превращаясь то в брутальное инакомыслие, то в соб- 725 ственно уголовное преступление — чаще всего либо в терроризм, либо в обычное насилие над личностью или в такое неопределенное (хоть и содержащееся в Уголовном кодексе) деяние, как «возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды». И это не случайно, ибо экстремизм как общественное явление не может быть квалифицирован как преступление, так как таковым не является. Это не парадокс, а банальность. Не надо искать и разгадывать загадку экстремизма там, где ее нет. Тем более что нет и загадки вообще. Теперь я сделаю небольшое отступление, которое тем не менее подведет нас прямо к сути проблемы. Чтобы быстро и зримо обнаружить реальные цивилизационные различия стран, нужно в первую очередь сравнивать не их конституции, не религиозные, философские или политические доктрины. Нужно сравнивать уголовные уложения (кодексы), ибо уголовный кодекс каждой достаточно развитой страны есть первый (ибо он исключительно конкретен и подробен) из трех главных сводов общественно принятых истин (а отсюда и правил, и запретов, и наказаний). Два других аналогичных свода— это, конечно, конституция и Библия (для христианских стран). Кстати, по древности своей (через систему преемственности аналогичных документов), то есть универсальности, любой УК любой европейской страны также превосходит даже Библию, не говоря уже о конституциях. Что из этого следует? То, что если такое древнее явление, как экстремизм, до сих пор не нашло в уголовных уложениях себе места, значит, места там для него нет. Что есть экстремизм? Это всего лишь приверженность к крайним мерам в проведении какой-либо идеи в жизнь. Но если эта приверженность не реализована, экстремизм есть, а преступления нет. Например, чувство нелюбви к евреям есть просто чувство (может быть, и неприличное). Слова «не люблю евреев» суть инакомыслие. Те же слова, написанные на доске и выставленные в публичном месте, суть пропаганда своего инакомыслия. Слова «Бей евреев» суть экстремизм. Те же слова, написанные на доске и выставленные в публичном месте, суть (в зависимости от обстоятельств) либо просто экстремизм, либо «подстрекательство» к соответствующему действию, а «подстрекательство» — это уже термин из УК.
Однако довести факт публичной огласки таких слов до 726 соответствующего судебного приговора удастся лишь (в этом и состоят «обстоятельства»), если за подстрекательством последует действие, если будет доказан умысел — и, боюсь, тут нужно вписать еще много разных «если». Ибо как раз здесь лежит зыбкая граница, отделяющая индивидуальный или групповой экстремизм от преступления (по закону). Но как только столб, на котором укреплена доска с цитировавшейся надписью — если это даже просто «не люблю евреев», — минируется, наступает абсолютная правовая определенность: это уже либо «покушение на убийство», либо политический (а правильнее— этнический) «терроризм», то есть просто преступление, которое предусмотрено УК. Терроризм есть покушение на жизнь или здоровье людей с целью не столько убийства конкретной личности, сколько для устрашения остальных людей, он всегда экстремален. Но экстремизм — это далеко не всегда, точнее, чаще всего — не терроризм. Надеюсь, не нужно уточнять, но всё-таки уточню, что вся цепочка рассуждений верна, если в надписи, о которой шла речь, слово «евреев» заменить на слова «русских», «азербайджанцев», «богатых», «бедных», «женщин», «мужчин» и т. д. Воскресные противоправные действия в центре Москвы совершенно справедливо уже квалифицированы как «массовые беспорядки» (статья из УК). Можно предположить, что не менее справедливо показ рекламного ролика, содержание которого — футбольные фанаты разбивают чужие автомобили, в толпе футбольных фанатов, находящихся рядом с чужими автомобилями, будет квалифицирован как подстрекательство к массовым беспорядкам (умышленное или нет — другой вопрос). И именно потому, что этот экстремистский (но не политически, не религиозно, не этнически, а просто общественно-экстремистский) ролик был показан в определенных обстоятельствах, имевших определенные последствия. Словом, экстремизм как приверженность к крайним мерам действия перестает быть просто антиобщественным явлением и превращается в преступление (которое мы обязательно найдем в столь универсальном документе, как УК), как только он от идей, слов и пропаганды как распространения идей переходит к пропаганде как «возбуждению вражды», или к «подстрекательству», или к самим действиям. Принятие закона об экстремизме (или борьбе с ним) бессмысленно, а сле- 727 довательно, не нужно и даже вредно, ибо всякий закон, который не может действовать, причем действовать универсально, а не избирательно, вреден. Более того, однажды он будет оспорен в каком-то из судов высшей инстанции (сам по себе или по какому-то прецеденту) и вообще выпадет из системы права, тем самым легализуя экстремизм, делая его неподсудным даже суду общественному. Экстремизм разного уровня свойствен многим людям, особенно если они не могут добиться желаемого общепринятыми, то есть господствующими методами. Но всё господствующее, естественно, рождает желание противостоять ему. Если силы не равны, а они, как правило, не равны, рождается то, что довольно легко квалифицировать как экстремизм. В принципе экстремистским является всякое меньшинство и, конечно, всякое большинство (ибо не дает меньшинству занять свое место). Изжить это нельзя. Запретить можно, но только тотально расширив репрессивную машину, то есть перейдя от демократии к государственному экстремизму. Короче говоря, лучшего метода борьбы с проявлениями любого общественного экстремизма, чем скрупулезное и своевременное следование существующим законам — и прежде всего, самому универсальному из них, то есть УК, — придумать нельзя. И не удастся. 728