ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая читателю книга "История крестьянства в древнем Риме" — последняя работа всемирно известного историка античности Елены МихаЗловны Штаерман (1914—1991). Ее перу принадлежат свыше 200 работ в области древней истории, полный список которых приводится в данной книге.

Много лет своей жизни Е.М. Штаерман отдала исследованию истории римского крестьянства. По ее мнению, "изучение только одного феномена рабства не может достаточно полно и разносторонне охарактеризовать закономерности истории древнего мира и ее специфику без столь же тщательного анализа истории античного крестьянства". Начале этой работе было положено написанием главы о римском крестьянстве, заказанной автору Сектором античной истории Института всеобщей истории Российской академии наук для коллективной монографии "Человек и общество в античном мире". Однако неразработанность и актуальность этой темы не позволили Е.М. Штаерман ограничиться рамками одной статьи. Изучение сюжета о римском крестьянстве ею было продолжено, результатом чего является предлагаемая читателю книга.

Следует отметить, что в отечественной литературе проблема во всей ее полноте не разрабатывалась и Е.М. Штаерман является первым исследователем истории римского крестьянства начиная с эпохи его возникновения и до последних веков существования Римской империи.

Текст представленной автором работы печатается без каких- либо изменений, в авторской редакции, но для удобства читателя он подразделен на четыре главы (автор выделила только две части:

I. "Крестьянство в эпоху республики"; II."Крестьянство в эпоху * империи").

Л.П. Маринович Е.С. Голубцова дин из наиболее дискуссионных вопросов истории античного

мира — его социальная структура, определяющая как раз

личные явления в материальной и духовной жизни общества, так и закономерности его эволюции и самый его характер.

В отечественной историографии со времени ее становления было признано, что древнейшие классовые общества были обществами рабовладельческими. Значительные же различия между ними старались объяснить, с одной стороны, различиями в стадиях развития отдельных стран и народов, особенностями характера собственности (преобладанием общественного, государственного или частного сектора в экономике), с другой — некоторыми, якобы несущественными деталями в положении и методах эксплуатации работников, относимых к категории рабов (независимо от их юридического статуса, имущественного и социального положения). Это обосновывалось тем, что все они подвергались внеэкономическому принуждению, которое своего максимума достигало в отношении рабов "классических" (т.е. греческих и римских), но применялось и к рабам "неклассическим" (т.е. к стоявшим на разных ступенях зависимости земледельцам типа илотов, лаой и т.п.). Соответственно, в таких ранних обществах признавалось наличие только двух антагонистических классов — рабов и рабовладельцев, противоречия между которыми определяли и строй общества, и его эволюцию. И хотя историки в конкретных исследованиях, естественно, не могли не учитывать взаимоотношений между другими классами и социальными слоями и сословиями, не могли не видеть значительного несходства условий в разных регионах древнего мира, теоретически речь шла в основном о рабах и рабовладельцах, которые притом воспринимались как некие мало дифференцированные целостности.

Значительным шагом вперед была выполненная сектором истории древнего мира Института всеобщей истории РАН серия из 10 монографий по истории античного рабства. Проведенные с привлечением всех доступных источников исследования показали всю сложность и неоднородность феномена рабства в те или иные периоды и в различных районах античного мира (не говоря уже об оставшихся за пределами упомянутой серии странах древнего Востока, доколумбовой Америки и доколониальной Африки). В результате стало более или менее ясно следующее. В условиях "классического” рабства рабы были не просто классом, а классом-сословием, чем дальше, тем больше расслаивавшимся. Поскольку классы в наиболее законченном виде обычно формируются в ведущей отрасли экономики (при капитализме в индустрии), то и в данном случае классы рабов и рабовладельцев как классы антагонистические наиболее четко сложились в сельском хозяйстве, тогда как в других сферах антагонизм мог сильно модифицироваться или даже практически не наблюдаться. Принимавшая разные формы (от восстаний до идеологического протеста) борьба рабов и тех слоев свободных, которые в наибольшей степени страдали от развившихся под влиянием рабства норм, в конце концов подорвала возможность дальнейшего развития античной экономики. Таким образом, в какой-то (хотя, конечно, далеко не исчерпывающей) мере предпринятые исследования наметили линии тех закономерностей развития античных обществ, которые определялись большим или меньшим значением рабства в их социально-экономической структуре.

Но вместе с тем стало совершенно очевидно, что изучение одного только феномена рабства не может достаточно полно и разносторонне охарактеризовать закономерности истории древнего мира и его специфику без столь же тщательного анализа истории античного крестьянства. С известным допущением можно сказать, что рабство и крестьянство с точки зрения их места в обществе, их роли в экономике, политике, праве были как бы обратно пропорциональны: с возвышением в социальной иерархии крестьянства росло значение рабского труда, а по мере упадка роли последнего основным эксплуатируемым и униженным классом постепенно становится крестьянство. Однако такая зависимость носит лишь самый общий характер. На деле все было сложнее и определялось многими дополнительными факторами. Развитие рабства, связанное с ростом крупного землевладения, в конце концов привело к разорению части крестьян; но на их положение влияли также степень распространения товарно-денежных отношений, урбанизация, изменения в сословной иерархии и культуре, политика правительства, изменения государственного строя и многое другое.

В некоторые периоды могло создаваться впечатление, что крестьянство вовсе отошло на задний план, оттесненное более или менее крупными землевладельцами и их рабами, горожанами и интеллигенцией; в другие эпохи значение крестьян было гораздо более заметно. Но на деле роль его всегда была велика. Оно составляло основную массу населения античных центров (хотя, к сожалению, все попытки установить некие его цифровые показатели не убедительны) и тем более античной периферии — эллинистических государств и римских провинций. Крестьянство комплектовало подавляющую часть античных армий в период, когда они были наиболее боеспособны; крестьянская религия лежала в основе религий Греции и Рима, как бы они со временем ни модифицировались под влиянием распространения науки и философии. И наконец, крестьянская община, особенно в Риме и римских провинциях, даже разлагаясь, оставалась неким более или менее осознанным эталоном коллективизма, связей людей между собою, с природой и с богами, противопоставлявшихся порокам, отчужденности, эгоизму и индивидуализму городской цивилизации, — мотив, игравший немалую роль в античной литературе и перешедший в европейскую литературу средних веков, нового и новейшего времени. Надо при этом иметь в виду, что понятие античной свободы соответствовало именно представлению крестьянина-общинника, для которого свобода в первую очередь определялась экономической независимостью самостоятельного хозяина, в отличие от неимущих, вынужденных работать на других и от них зависевших, а потому не вполне свободных. "Плата за труд есть цена рабства", — гласила римская пословица. Только тот, кто имел и возделывал надел, входивший в земельный фонд общины, кто был как бы совладельцем этого фонда, мог быть полноправным сочленом этого коллектива общинников, участвовать в решении его дел, свободно высказывать свое мнение. Как известно, в римских городах только землевладелец мог быть магистратом и декурионом. Не только безземельный арендатор, прекарист, клиент, батрак фактически были обязаны подчинять свою волю и мнение землевладельцу, допустившему его к работе на земле, но и не имевший надела горожанин-ремесленник был гражданином, так сказать, второго сорта, почему в Риме городские трибы ставились гораздо ниже триб сельских. Правда, считалось, что ремесленные коллегии были созданы еще Нумой "для общей пользы", но они как бы только обслуживали истинных хозяев земли общины — граждан в лучшем смысле этого слова. Поэтому борьба за землю демоса и плебса была неразрывно связана с борьбой за политические права и свободы. Пытаться разделить их экономические и политические требования и цели, как то обычно делают многие современные авторы, совершенно неправомерно, поскольку политические и гражданские свободы вне экономической независимости вообще не мыслились.

В этом коренное различие с перипетиями борьбы за буржуазную

демократию в XVIII—XIX вв. Работа по найму — удел огромного большинства граждан из всех слоев общества капиталистических стран *— воспринималась как должное и никак не влияла на отстаивание расширения политических и гражданских прав и свобод, а требования улучшения экономических условий наемного труда отнюдь не всегда совпадали с требованиями политическими. Экономика и политика, как и в иных сферах жизни, разделялись гораздо более четко, чем в античном мире, что следует учитывать при попытках проведения неких аналогий между древностью и современностью, их идеологией и культурой.

Таким образом, детальное изучение античного крестьянства совершенно необходимо для понимания различных явлений и закономерностей во многих сферах жизни античного мира, его отличий от других обществ и черт сходства с ними. Последнее весьма важно и в связи с дискуссиями последних десятилетий1.

Если прежде многие западные антиковеды готовы были видеть в развитой античности капитализм со всеми присущими ему чертами и взаимосвязями, то теперь, напротив, оппоненты склонны обвинять марксистов в модернизации — применении положений, выработанных на основе изучения капитализма, исторического материализма, к резко отличной от него античности. Так, неправомерно, считают они, исходить при изучении Греции и Рима из определяющего в конечном счете значения экономического базиса (таковым он, с их точки зрения, становится только при капитализме), видеть в Греции и Риме классы, тогда как там были только 'сословия", "статусы", "страты", придавать большое значение классовой борьбе рабов, тем более что рабы якобы не были классом и вообще имели какое-то значение лишь в краткие периоды VI—IV вв. до н.э. для Греции и III в. до н.э. — II в.н.э. для Рима, поэтому считать античные общества рабовладельческими вообще неправильно.

Следует, однако, заметить, что весьма неопределенны в западной историографии представления о намечаемых ее авторами социальных категориях, в частности и о классах. Сплошь да рядом за основу берется только бедность и богатство, иногда место в социальной иерархии, образованность и т.п. Так, например, Г. Альфёльди2 вообще отрицает классовый характер римского императорского общества и замечает, что если уж говорить о классах, то низшим, самым обездоленным, следует признать класс крестьян, а не рабов, многие из которых были богаче крестьян, занимали более видное положение и были культурнее. Ссылки на несовпадение материального и социального положения того или иного индивида или группы лиц особенно часто служат для опровержения наличия в Греции и Риме определенных классов: вольноотпущенник мог быть богат, а декурион беден, но последний все же пользовался большим престижем, так же как бедный и опальный сенатор внушал современникам большее уважение, чем влиятельный императорский отпущенник на высокой должности в административном аппарате.

М. Финли3, работы которого оказывают особенно большое влияние на западную историографию, убеждал, что социальная структура античности строилась на "статусах", "стратах", а не на классах, и считал, что понятие класса в марксистской его интерпретации неприменимо к античности, так как, оперируя им, пришлось бы к одному классу отнести богатого римского сенатора и владельца маленькой мастерской как собственников средств производства, а к другому классу — раба и батрака, средствами производства не обладавших.

В критических аргументах М. Финли, как и ряда других противников исторического материализма, сказывается как недостаточное их знакомство с положениями основоположников марксизма, так и влияние упрощенного их толкования в отечественной науке, против которой, собственно, и направлена полемика западных антиковедов. Во-первых, уже в "Коммунистическом манифесте", а затем в других сочинениях Маркса, Энгельса и Ленина неоднократно подчеркивается, что классы в чистом виде, классы бессословные появляются только в более простой и четкой структуре буржуазного общества, в докапиталистических же формациях структура усложнялась наличием сословий, классов-сословий4 и многослойностью таких социальных категорий. Следовательно, открытие данной отличительной особенности докапиталистических формаций было сделано задолго до появления современных критиков марксизма. Но, действительно, в нашей литературе соответствующие положения практически долгое время не учитывались. Без внимания остались сословный момент и несовпадение сословной и классовой принадлежностей, результаты расслоения сословий, и в частности крестьянства — самой массовой основы стран древности. Во-вторых, упомянутые выше соображения М. Финли об отнесении к одному классу сенатора и владельца ремесленной мастерской вызваны как незнакомством с ленинским определением классов, так и тем, что в нашей литературе из этого определения в основном заимствовался только признак отношения к средствам производства, что и позволило при стремлении причислить к рабовладельческой формации всю древность относить к классу рабов всех людей, собственностью на средства производства не обладавших. Но В.И. Ленин указывал и другие признаки класса: место в исторически определенной системе общественного производства; роль в общественной организации труда; способы получения и размеры доли общественного богатства, которой они располагают. В качестве итога он писал: "Классы, это такие группы людей, из которых одна может себе присваивать труд другой, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства"5. Ясно, что если исходить из всех (а не только одного) признаков, указанных В.И. Лениным, то "владелец маленькой мастерской" не окажется в одном классе с "богатым сенатором". Тем более необходимо под соответственным углом зрения проанализировать сущность и положение античного крестьянства, разных его слоев в различные эпохи и во взаимоотношении с другими классами и социальными слоями.

Не следует при этом упускать из виду и правовое оформление положения того или иного класса, сословия, класса-сословия. У нас долгое время в том же стремлении расширить категории лиц, относимых к рабам во всех древних обществах, отрицали значение юридической принадлежности к последним. Между тем В.И. Ленин в полемике с Г.В. Плехановым по поводу аграрной программы социал-демократов указывал, что неправомерно пренебрегать юридическим моментом, когда речь идет о крепостном состоянии6. То же, несомненно, может быть отнесено и к рабам и крестьянам древности. Как бы ни сближалось фактическое положение крестьянина (или ремесленника) с рабом, он рабом не был, и какова была роль юридического статуса в разные эпохи — одна из проблем, которую еще предстоит решить.

Сложности социальной структуры античного мира по сравнению с миром капиталистическим — с его классами-сословиями, переплетением интересов и взаимоотношений сословных, имущественных,

юридических, фактических — часто затемняют картину, то не опровергают существования в этом мире классов и классового антагонизма. Несомненно, выявить их с достаточной полнотой значительно сложнее, чем при изучении истории стран эпохи капитализма, хотя и в ней помимо классов буржуазии и пролетариата существует ряд иных классов и групп со своими интересами, противоречиями, организациями, а на первом этапе зарождения капиталистического способа производства его характерные черты выражены еще настолько слабо и стерто, что нелегко выделить сам капиталистический уклад как наиболее перспективный. Так, достаточно известно, какие в свое время возражения встречало признание развития капитализма в России.

Характерные черты той или иной общественной системы становятся очевидными, когда система достигает своей зрелости, целостности, завершенности на всех своих уровнях — от способа производства до идеологии. Поэтому упоминавшиеся выше возражения против рабовладельческого характера античного мира, опирающиеся на сравнительно короткий срок господства производства, основанного на рабстве, неосновательны. В периоды генезиса системы и ее разложения основные определяющие ее черты неизбежно стерты, что не может иметь решающего значения для суждения о ее сущности. А в эти начальные и конечные периоды истории античной системы особенно большую роль играет крестьянство.

Крестьянство составляет основу формирования и развития также всех других классовых обществ, начиная от самых ранних, еще мало отличающихся от ' варварских*1, и кончая капиталистическими. Но в каждом случае, в каждом типе обществ эта крестьянская основа играет разную роль, и неодинакова ее дальнейшая судьба в зависимости от результатов и темпов неизбежного более или менее глубокого разложения и трансформации крестьянских общин7. Будет ли результатом этого процесса формирование государств древневосточного типа или античных гражданских общин, форм феодальной собственности и феодальной зависимости либо капиталистических предприятий и пролетариата — все это зависит от множества факторов. И какие причины обусловили античный, во многом уникальный, путь, можно пытаться определить лишь в связи с выяснением истории античного крестьянства. Точно так же выявить условия, определяющие лимиты и возможности распространения античных форм из центров на периферию (т.е. "эллинизацию" и "романизацию"), можно, лишь установив, насколько упорное сопротивление могли оказывать им периферийные крестьянские структуры или, напротив, насколько они могли быть способны и подготовлены к модификации под влиянием привнесенных греками и римлянами социально-экономических отношений, жизненных условий, культуры.

На пути этих исследований встает немало трудностей. Античные общества сложились на базе первобытнообщинного строя, когда классы и государства формировались, так сказать, заново (хотя, видимо, при более или менее значительном влиянии ранних классовых и государственных образований). Процесс этот был очень длительным и шел не по восходящей прямой, а по спирали, с отступлениями, с возвращением как бы к более раннему состоянию и при взаимодействии множества внешних и внутренних факторов.

Тем более затруднительно оказывается проследить этапы становления классов и государства, хотя бы условно отделить их друг от друга, поскольку грани между этапами были размыты и на каждом новом этапе оставалось множество пережитков прежних состояний. Особенно сложно, видимо, установить, как из сословий выделяются и формируются классы (вернее, классы-сословия). Сословия (сам этот термин связан в основном с феодальным строем и мало подходит к ранним обществам, даже римский термин ordo — собственно, "разряд", "ранг" — ему не соответствует, хотя употребляется в науке за неимением более адекватного) зарождаются на очень ранней стадии истории разных племен на основе примитивного разделения труда как в производстве, так и в общественной организации и ее иерархии. Постепенно между ними углубляется неравенство с точки зрения как их престижа, так и их права на определенную долю общественного богатства (что при этом первично, а что вторично, вопрос, как известно, спорный). Когда такое неравенство становится особенно резким, для исследователя — этнографа или историка — возникает вопрос, на какой основе, сословной или классовой, строится данное конкретное общество; например, были ли римские патриции и плебеи классами или сословиями?

Возможно, пытаясь ответить на такой вопрос, следует сопоставить данные В.И. Лениным признаки класса и признаки сословия. Сословия, как и классы, различаются по их месту в определенной системе общественного производства или (что вытекает из предыдущего) в общественной системе в целом; они определяются своими в ней функциями — в управлении, военном деле, культе, земледелии, скотоводстве, ремесле. Различаются они и по роли в общественной организации труда: они выступают или организаторами, распределяющими условия производства (землю в первую очередь), обязанности его участников, продукт труда, или подчиненными исполнителями. Но, в отличие от классов, сословия не различаются по своему отношению к средствам производства. Человек, принадлежащий к родовой знати, часто был значительно богаче рядового соплеменника, но их права собственности (или владения) не будут различны так, как разнятся, например, права на землю у феодала и крестьянина или права собственности у свободного на его имущество и у раба на его пекулий. Также, в отличие от классов, сословия не могут как таковые присваивать труд других сословий. Раб, феодально зависимый крестьянин или пролетарий эксплуатируются в силу своей принадлежности к соответствующему классу в определенной общественной формации. Простолюдин, по сословию отличающийся от аристократа (будь то плебей и патриций, мещанин и дворянин и т.д.), может по тем или иным причинам стать объектом эксплуатации (как неоплатный должник, прекарист, батрак и т.д.), но именно как отдельный индивид, а не как член данного сословия. Тем более что сплошь да рядом простолюдин мог оказаться богаче аристократа, изменить свою классовую, но не сословную принадлежность, тогда как пролетарий, ставший богаче капиталиста, или немыслим в природе, или переходит в класс буржуазии.

Обычно с течением времени из низших сословий формируются эксплуатируемые классы, из высших — классы эксплуататорские. Но уловить, так сказать, момент перехода количества в качество столь же трудно, как и выявить, когда имеющаяся в каждом обществе принудительная власть становится государством, поскольку эти процессы взаимообусловлены.

Но несмотря на трудности, соответствующие попытки должны быть предприняты, хотя бы в форме гипотез, поскольку в противном случае очень неточными остаются суждения об отдельных периодах истории того или иного общества и также, в конце концов, о его формационной принадлежности. И здесь опять-таки особое значение приобретает изучение эволюции положения крестьянства. В огромном большинстве обществ, развивавшихся на основе первобытнообщинного строя, эксплуатируемые классы формируются именно из мелких земледельцев, принадлежавших к сословию простолюдинов, классы же эксплуататорские — из сословий знати. Первые попадают во все большую, принимающую различные формы зависимость, их права на возделываемые ими участки все более ограничиваются, обусловливаются различными видами рент и повинностей. Права собственности или владения знати укрепляются, как и их права на часть прибавочного продукта и прибавочного труда земледельцев. Соответственные права обеспечиваются созданием аппарата принуждения, уже отличного от принудительной власти в рамках общины и обслуживающего интересы и нужды господствующего класса, т.е. возникает государство. Конкретный ход событий, складывающиеся типы экономических, социальных и политических структур, а также идеологии, призванной оформить и освятить сложившийся строй, весьма разнообразны, но глубинная сущность развивающихся таким образом ранних классовых обществ в целом идентична.

Генезис же греческого и римского обществ был иным — и его специфика обусловила как своеобразие античности, так и оказанное ею на дальнейшую историю и культуру Европы влияние.

Историки часто говорят о решающей роли народных масс в ходе мирового исторического процесса, но оставляют в стороне их роль в становлении отмеченного своеобразия античности. В учебниках, например, результаты борьбы и побед римского плебса обычно сводятся к слиянию верхнего слоя плебса с патрициатом в нобилитет, который захватил власть и богатства, обездолив сограждан. Но на деле совершенно несомненно, что движения демоса и плебса, т.е. в основном греческих и римских крестьян, имели неизмеримо большее, всемирно-историческое значение. В их результате начавшийся было процесс их закабаления и обезземеливания, т.е. превращения из сословий в эксплуатируемые классы, и вместе с тем процесс формирования государства, защищавшего интересы знати, был прерван. Крестьяне стали полноправными и равноправными гражданами, владельцами земельных наделов, участниками народного ополчения и народного собрания, осуществлявшего высшую власть и верховный контроль над принадлежавшей гражданской общине землей. Именно крестьяне создали греческую и римскую демократию — базу античной классической культуры, а также рабовладельческий способ производства, все рабовладельческое общество. Таковым оно может считаться отнюдь не потому, что там были рабы (рабы, по подсчетам английского историка К.^ Гопкинса8, имелись более чем в 500 странах всех времен и народов), и даже не потому, что их было много (все попытки вычислить количество рабов ничего не дали). Ведь вполне возможно, что в каких-то средневековых странах Запада и Востока их было больше, чем в Греции и Риме, но эти страны не были рабовладельческими. Точно так же почти всегда и всюду существовали зависимые на том или ином основании земледельцы, что еще не говорило о феодальном характере общества, а также наемные работники, что не делало такое общество капиталистическим. Важен общий контекст, в который вписывается данная форма эксплуатации: отношения собственности, тип экономики (натуральный, товарный) и производства (мелкое, крупное); характер общественных связей (основанных на разделении труда между хозяйствами, районами, странами или на политическом объединении автаркичных производственных ячеек); тип социальной структуры и организации власти (демократической или олигархический при большей или меньшей ее роли в разных сферах экономики, права, культуры). Только из совокупности таких и, вероятно, ряда иных данных возможно заключить, без какой формы эксплуатации в вышедшем за рамки семьи производстве не может функционировать данная система. Например, капиталистическое производство не способно функционировать без создающего капиталистическую прибавочную стоимость наемного труда, и основанное на нем общество будет капиталистическим, даже если в нем большую часть населения составляют крестьяне, мелкая буржуазия и прочие группы населения. То же относится и к производству в Греции, Риме и наиболее подвергшихся их влиянию странах и районах в те эпохи, когда крестьяне были равноправными собственниками, не могли эксплуатироваться внеэкономическими и лишь в ограниченных масштабах экономическими методами, дополнительный труд мог быть только трудом иноплеменников, которые стояли вне институтов гражданского общества и юридически принадлежали своим господам, т.е. рабов. И независимо от соотношения числа их и свободных земледельцев и ремесленников такие общества можно считать рабовладельческими.

В этом смысле и правомерно говорить о некой обратной пропорциональности положения крестьян и рабов. В тех многочисленных странах древнего мира, где принимавшая разные формы эксплуатация крестьян отдельными собственниками или государственным аппаратом была возможна и действительно имела место, рабы могли быть хоть и многочисленны, %но для осуществлявшегося в больших, чем семейные, масштабах производства не необходимы.

Но, несомненно, и рабовладельческие античные общества, как уже упоминалось, знали обратную пропорциональность рабства и крестьянства. Когда в последние века Римской империи постепенно сходят на нет все некогда завоеванные плебсом свободы и привилегии, когда в системе империи значение старых, "классических" центров отходит на задний план < по сравнению с периферией, где крестьянство никогда не было равноправно с высшими сословиями, тогда падает значение эксплуатации рабов (власть над которыми господ уже не была абсолютной) и возрастает роль эксплуатации крестьян, разделенных согласно разным градациям зависимости от частных собственников, городов, государства и его штата.

Соответственно изменяются формы собственности. Античная форма — единство индивидуальной и коллективной собственности граждан города — вытесняется собственностью сословной (экзи- мированные земли членов сенаторского сословия и еще не полностью оформленные в праве, но уже намеченные ограниченные владельческие права колонов), собственностью корпоративной (общин, городских курий, коллегий), собственностью расщепленной (например, земля императора или сенатора, на ней земля общины, на ней надел общинника).

Таким образом, мы вновь убеждаемся, что закономерности становления, расцвета и упадка античного мира невозможно изучать, не связывая теснейшим образом судьбу рабовладельческого способа производства, рабства и судьбу крестьянства в центре и на периферии.

Специфическое положение античного крестьянства по сравнению с крестьянством других древних племен и народов играло немалую роль в становлении и устройстве городов — античных гражданских общин, характер которых в значительной мере обусловливал специфику античности и ее культуры. Не останавливаясь на длительной и далеко еще не завершенной дискуссии о сущности, роли, определении города в различные исторические эпохи, отметим только одно существенное отличие античных городов от ранних городов Азии, доколумбовой Америки и Африки. Писавшие о них исследователи обычно устанавливали, что даже когда тамошние города достигали больших размеров, относительного развития экономики и политического устройства, они, как и вся зависевшая от главного города территория страны, состояли из иерархии общин, которая возглавлялась старейшинами или советом старейшин. Первичная община включалась в более обширные (в городах, например, в городские кварталы), также формировавшие общинные объединения, а те — в общину городскую, округ и т.п. Старейшины общин составляли иерархию отличной от народа знати, которая воз главлялась царем и его сородичами, часто также несшими различные управленческие функции. Простые люди, в основном земледельцы (ремесленники обычно находились на особом положении), были непосредственно связаны только со своей кровнородственной или территориальной общиной, где им был отведен земельный надел, и лишь через нее и всю иерархию вышестоящих общин могла осуществляться их косвенная связь с городом или государством, в делах которых участие принимали на тех или иных основаниях только члены иерархии знати.

Напротив, в античных городах с их территориями общины — родовые, фамильные, соседские, — хотя и имели немалое значение как организации производственные, социальные и культурные, не играли роли посредствующего звена между гражданином и гражданской общиной, в делах которой он участвовал напрямую.

Древнейший этап становления античных городов, в общем, из-за недостатка источников известен сравнительно мало и служит темой дискуссий со многими противоречивыми гипотезами. Но как бы там ни было, факт полного слияния в один народ с одним управлением общин (гентильных или территориальных), синойкизм которых и обусловил развитие города, несомненен. Какую роль в достижении такого единства сыграло крестьянство, мы не знаем, но очевидно, что только такой строй дал возможность ему успешно бороться со знатью.

Когда же античное крестьянство утрачивает экономическую независимость, юридическое и политическое равноправие, оно теряет и непосредственную связь с городом и государством. Связь с ними осуществляется (как и у упомянутых выше земледельцев Азии, Африки и Америки) через общины и тех лиц, на чьих землях эти общины находятся. Выяснение того, каким образом, пройдя тысячелетний путь развития, античное крестьянство как бы возвращается к положению земледельцев древних неантичных обществ, — один из важных аспектов исследования социально-политической ис тории древности и характера смены античной формации феодальной9 .

Можно полагать, что в основе здесь, как и в основе других особенностей структуры того или иного общества, лежат отношения собственности и их эволюция.

Как известно, много лет продолжается дискуссия о наличии или отсутствии государственной (или, что то же, царской) верховной собственности на землю в странах Востока. Те, кто ее признает, видят в ее большой роли характерную черту стран Востока в отличие от античности, где господствовала частная земельная собственность. Из этого отличия выводят и расхождения в социально- политических структурах, в частности и в положении массы земледельческого населения.

Не останавливаясь на аргументации участников дискуссии, заметим только, что сама полярная противоположность восточной государственной и античной частной собственности на землю вряд ли вполне закономерна. И в античном мире верховным собственником земли была гражданская городская община, т.е. коллектив граждан. По этой причине, например, в Риме аграрные законы могло принимать только народное собрание, а в период империи — ее глава, "на которого народ перенес свою власть и величество". Даже идеологи сенатской оппозиции не отрицали соответственных прав императора и только призывали его своими правами не злоупотреблять. Во все время существования римского права сохранялся (хотя, конечно, отнюдь не всегда соблюдался) закон, дозволявший землю, два года оставленную владельцем без обработки, занять тому, кто начнет извлекать из нее плоды и благодаря этому станет ее владельцем. Иными словами, собственность здесь была, несомненно, отлична от буржуазной частной собственности именно потому, что верховный собственник (гражданский коллектив или император) осуществлял контроль над ее использованием. Как и на Востоке, в Риме наличествовал помимо частного и "государственный сектор": общественная земля, сдававшаяся за ренту, и частная земля, за владение которой никакая плата в казну не вносилась, но которая рассматривалась также как часть общественного земельного фонда, почему ее владелец обязан был из своего надела извлекать плоды или соответствующий доход — часть дохода гражданского коллектива в целом, шедшего "на общую пользу".

Видимо, разница между Востоком и античностью заключалась не в наличии или отсутствии государственной или частной земельной собственности и даже не в соотношении частного и государственного секторов, часто изменявшихся, а в том, кто этой собственностью распоряжался и кто ее контролировал. На Востоке это осуществлял царь, его административный и жреческий аппарат и его приближенные, которые получали от царя землю и возделывавших ее людей. В античных же городах в их классическую пору это было прерогативой народного собрания, которое в значительной мере состояло из мелких и средних землевладельцев, часто вступавших в более или менее острые конфликты с крупными собственниками из знати, но сплошь и рядом одерживавших верх, если (как то было к концу Римской республики) и не в качестве участников собственно народного собрания, то в качестве выступавшей с оружием в руках армии10. Так, в большей или меньшей степени верховная собственность гражданского коллектива на землю обеспечивала экономическую независимость крестьянства (а экономическая независимость, работа на себя была для античного человека важнейшим элементом свободы гражданина) и значение его как опоры и базы античной демократии.

Когда верховная собственность на землю и контроль за ее использованием перешли к императору, положение меняется. Императоры I в. н.э. еще пытались ограничить концентрацию земли и поддержать мелких и средних землевладельцев (что было одной из причин их конфликтов с сенатом). Но во II в., а особенно в период Поздней империи императоры, опиравшиеся на сенатскую знать, перестали препятствовать росту крупной земельной собственности, да и сами стали обладателями огромных земельных владений. "Государственный сектор", включавший не только сельское хозяйство, но и различные мастерские, рудники и т.п., крайне разбух, и соответственно все более разрастались связанный с ним бюрократический аппарат и армия, исполнявшая функции принуждения и подавления трудившихся в этом секторе работников. Как и в восточных странах, теперь верховная собственность государства была направлена не на "общую пользу" граждан, а на обеспечение интересов крупнейших земельных магнатов (хотя их интересы нередко входили в противоречия с императорскими) и все того же военно-бюрократического аппарата.

Такие изменения наряду с другими обусловливали процессы, часто обозначаемые как "ориентализация империи". Одним из важнейших явлений в этом ряду было, как уже говорилось, превращение в основной эксплуатируемый класс крестьян. Часто высказывалось предположение, что такие меры, как принудительная аренда заброшенных земель, прикрепление к земле крестьян и постепенное низведение их почти до рабского уровня, были заимствованы римскими императорами из практики эллинистических царств. Вряд ли это так. Скорее приводили к аналогичным мерам сходные обстоятельства — неэффективность рабского труда в крупных имениях, запустение земель, уход крестьян с земли, рост потребностей государства и его аппарата в продуктах и труде работников. Как бы то ни было, изучение взаимосвязи между изменениями соотношений собственности государственной и частной, мелкой и крупной и соотношением труда и положения рабов и крестьян — также один из важнейших аспектов анализа закономерностей эволюции античного мира, специфики его становления и гибели.

При изучении античного крестьянства, естественно, возникает вопрос, можно ли вообще говорить о крестьянстве, применительно к древности? Довольно широко распространено мнение, что крестьянство появляется только в эпоху феодализма, для предшествующих же периодов можно говорить о мелких землевладельцах, земледельцах, но не о крестьянстве и крестьянах. Думается, что мнение это необоснованно. Иной вопрос, когда вообще в истории появляется социальный слой, сословие, класс, которые допустимо именовать крестьянством? По-видимому, тогда, когда из массы населения примитивного общества, занятого земледелием и скотоводством, а также домашним, хотя иногда и более специализированным ремеслом, населения, более или менее равного между собой по социальному и имущественному статусу, выделяются какие-то группы лиц с иными функциями и сообщаемым им престижем. Это могут быть организаторы и управители данной группы в ее мирной и военной деятельности, превращающиеся постепенно в наследственную знать, носители неких знаний — светских и религиозных, жрецы или квалифицированные ремесленники. Первоначально все они еще могут заниматься земледелием и скотоводством, но не это уже основное, что определяет их, так сказать, социальное лицо. Таковы, например, знаменитые римские образцы "доблести предков": Цинциннат, Атилий.Регул, Курий

Дентат ~ они сами возделывали свои маленькие участки, но основным в их характеристике была их принадлежность к высшему сословию и сенату, а также их подвиги, совершенные в качестве главнокомандующих римским войском. Не вошедшие в такие социальные группы земледельцы, объединенные в общины и имеющие индивидуальные наделы, и будут составлять крестьянство. Оно может оказаться в разном положении — может долго сохранять свободу, независимость и равноправие с другими группами, примитивными сословиями, а может частично или полностью оказаться на положении низшего, неполноправного сословия.

Противоположность между крестьянством и другими слоями или сословиями становится более заметной с возникновением городов, хотя жители последних еще продолжительное время остаются связанными с землей. Но постепенно горожане начинают считать себя носителями более высокой, утонченной культуры, противопоставляют горожан "деревенщине": urbanitas—rusticitas.

Каковы же были конкретные пути генезиса крестьянства в античном мире и в чем было здесь его своеобразие? Вопрос этот очень труден, как и вообще проблема становления классов в любом обществе, а особенно в Греции и Риме, для которых, как уже упоминалось, многие современные западные историки вообще отрицают наличие классов. Особенно запутан этот вопрос для раннего Рима, так как непосредственно связан с бесконечными спорами о характере и происхождении патрициев, клиентов и плебеев (о чем будет сказано далее). Сама эта проблема представляется нам в значительной мере надуманной. Ведь никто не задается вопросом, откуда произошел афинский демос, и не высказывает сомнений в его изначальной принадлежности к афинскому полису. В качестве всеобщего и закономерного явления обычно принимается разделение находящихся на стадии варварства племен всех континентов на знать, простой народ, состоящий из свободных соплеменников, и зависимых от знати лиц типа клиентов. Только происхождение римского плебса по каким-то неясным причинам вызывало и вызывает недоумение и порождает разные толкования, часто сводящиеся к отрицанию принадлежности плебса к римскому народу и римскому войску. Можно, однако, скорее предположить, что разделение римлян на знать—патрициев, простой народ—плебеев и зависимых клиентов возникло столь же естественно, как и у всех прочих народов.

Можно ли считать "простой народ" — в нашем случае греческий демос и римский плебс — классом или сословием? На основании вышеприведенных соображений о классах и сословиях в связи с ленинским определением классов, видимо, демос и плебс классом не были. Их отношение к средствам производства, в частности к земле, не отличалось от прав на нее знати, хотя она могла захватывать значительную часть наличного земельного фонда. Плебей подвергался эксплуатации как неоплатный должник, ставший кабальным, но не потому, что он принадлежал к плебсу. Нельзя даже считать, что демос или плебс занимали определенное место в общественном производстве, поскольку, по всей видимости, состав их был многослоен: помимо крестьян в него входили ремесленники, торговцы, люди как совершенно неимущие, так и включавшиеся в высшие цензовые классы. Следовательно, их скорее можно рассматривать как сословия, а их борьбу со знатью не как классовую, а как сословную.

Но если встать на такую точку зрения, то возникает новый вопрос: когда и как из этого сословия выделяется и формируется класс крестьян? Как уже упоминалось, в античности процесс классообразования (обычный для огромного большинства ранних обществ) был прерван победами демоса и плебса. Как считают многие историки, первостепенную роль в их успехах сыграли изменения в военном деле, замена аристократической конницы11 тяжеловооруженной, а затем и легковооруженной пехотой, состоявшей из более или менее зажиточного земледельческого населения. Притом потребность во все новых рекрутах в армию, а потом и во флот приводила к вовлечению в военное дело все более широких контингентов, вплоть до окончательной отмены имущественного ценза для службы в армии, что вело к расширению демократии и роли в управлении и жизни общества малоимущих слоев гражданства.

В "классических" античных городах крестьянство по своему месту в производстве отличалось и от более крупных землевладельцев, уже применявших в более или менее широких масштабах труд рабов, и от городских ремесленников, интеллигенции, торговцев и ростовщиков. В Риме крестьянство практически не допускалось к занятию магистратских и судейских должностей. Однако оно не отличалось по отношению к средствам производства; оно составляло основу армии и народного собрания — высшего избирательного и законодательного органа — и, наконец, не подвергалось эксплуатации, получая наделы из общинной земли или в колониях. Вряд ли по всем этим показателям крестьянство того времени можно считать классом.

Как уже неоднократно отмечалось в литературе, античная гражданская община после уравнения граждан в правах на новой основе (на высшем витке спирали) воспроизводила первобытнообщинное устройство, с выборными должностными лицами, советом старейшин, народным собранием, народным ополчением, относительным равенством членов общины — экономическим и правовым. При таком положении можно лишь очень условно говорить о государстве и о классах (в отличие от сословий или, вернее, групп населения, у римлян определявшихся термином ordo). В Афинах VI —IV вв. до н.э., в Риме IV—II вв. до н.э. не было государственного аппарата, оторванного от народа, т.е. важнейшего признака государства. Не были ни эксплуатируемым, ни эксплуататорским классом массы мелких землевладельцев, даже если некоторые из них имели одного-двух рабов, трудившихся наряду с хозяином. Что касается более состоятельных собственников, то в то время и у них рабов было не так много, чтобы для принуждения их к труду и повиновению власти господ было недостаточно и требовался бы особый государственный аппарат.

Видимо, постепенное превращение крестьянства в класс падает на период так называемого кризиса греческого полиса и кризиса Римской республики, в основе которого также лежал кризис Рима как гражданской общины12.

Для Греции долгое время считалось, что кризис полиса в IV в. до н.э. был вызван разорением крестьян и концентрацией мелкой земельной собственности. Но в последнее время эта концепция пересматривается, так как значительная часть крестьянства, еще весьма многочисленного, видимо, сохранила свои наделы. Ставится под сомнение и самая концепция "кризиса полиса", поскольку полис оставался структурообразующим элементом античной системы и в период эллинизма, и в римской державе. Говорят скорее об известной модификации полиса, изменении его социальной структуры в связи как с ростом удельного веса чисто городских элементов, так и с усилением позиций олигархии. Скажем, крестьянство, даже не разоряясь, все более обособляется от других социальных слоев, теряет свое первостепенное значение в политике и армии13, и занимает особое, специфическое место в социальной структуре и системе общественного производства.

Для Рима взаимообусловленность кризиса Республики и кризиса мелкого землевладения, видимо, никто не отрицает, начиная с самих римских историков, для которых борьба Гракхов за аграрную реформу была рубежом между славным ’’временем предков" и несчастьями, вызванными гражданскими войнами. Борьба мелкого и крупного землевладения, принимая разные формы, по существу, длилась затем до конца Римской империи. В ходе ее крестьянство и становится классом, которому иногда на время удается одержать верх, но в конце концов оно терпит окончательное поражение и превращается в класс максимально эксплуатируемый. Как конкретно шел этот процесс формирования крестьянства в класс и как из опоры античной демократии и основной силы античной армии крестьянство, сменяя класс рабов, становится классом все более бесправным, несущим все тяготы по содержанию империи, — необходимо детально проанализировать, чтобы от общих соображений перейти к достаточно фундированным заключениям о закономерностях, действовавших в истории античного мира.

Одна из таких закономерностей, как уже упоминалось, связана с анализом результатов воздействия античных отношений на провинциальные. При всей огромной роли городов и горожан в эллинизации и романизации народов, втягивающихся в ареал античного мира, ключ к более полному пониманию таких результатов, видимо, следует искать в структуре местного земледельческого населения. Ведь нельзя забывать, что основные классы всегда * 0

складываются в ведущей отрасли экономики: при капитализме — в промышленности, в условиях докапиталистических обществ — в сельском хозяйстве (вот почему, например, класс рабов из класса- сословия рабов наиболее четко выделяется в сельском хозяйстве и там же все острее сказываются классовые антагонизмы). Поэтому глубинные основы классовых структур провинций и их взаимодействия с античным укладом следует искать, изучая их земледельческое, крестьянское население. Конечно, возможностей здесь меньше, чем при изучении городов, но данные аэрофотосъемок, эпиграфики и папирологии не делают соответственные попытки безнадежными.

Не лишено значения и изучение политики правительства относительно крестьянства в разных регионах и государствах античного мира в разные периоды его истории. Какую линию проводили деятели афинской демократии в этом смысле и как эта линия была связана с политикой войны и мира, отношениями с союзниками и т.п.? Какова была политика в крестьянском вопросе эллинистических царей и римских императоров? Как она менялась в связи с изменениями в социальной структуре, экономике, в связи с обострением или затуханием многообразных классовых и социальных конфликтов?

Последний вопрос подводит нас к еще одной весьма существенной проблеме — позиции крестьянства или, вернее, тех или иных его слоев в классовой борьбе в различные эпохи истории античного мира. В^современной западной историографии известное распространение получила концепция, согласно которой классовая борьба рабов, и в частности восстание Спартака, — миф, выдуманный римскими историками времен Империи и раздутый советскими антиковедами. Согласно этой концепции, спартаковское восстание на самом деле было движением беднейших италийских крестьян, не удовлетворенных результатами Союзнической войны и пострадавших от репрессий Суллы. Рабы же играли второстепенную, подчиненную роль, как и в других восстаниях, когда их вооружали и направляли преследующие свои цели господа14. И в нашей литературе нет единого взгляда на соотношение движений рабов и движений крестьян. А.В. Мишулин считал, что крестьянская беднота примыкала к Спартаку. С.Л. Утченко —* что линии борьбы рабов и борьбы крестьян никогда не соединялись, союз их был невозможен. В общих курсах обычно просто отмечается, что движения тех и других были проявлением кризиса сенатской республики и всех ее противоречий. Еще меньше внимания уделяется соотношению борьбы рабов и крестьян в курсах истории Греции и эллинизма. Тем более необходимо вернуться к теме крестьянских выступлений, начиная с борьбы за передел земли в Греции и Риме и кончая крестьянскими выступлениями последних веков Империи, уже предвосхищавшими восстания в эпоху раннего феодализма. Важен также вопрос об эволюции борьбы крестьян за свои права.

Изучение различий в сущности и формах крестьянских выступлений, сопровождавших кризис как античной гражданской оби^ины, так и Римской империи, т.е. античного мира в целом, может очень многое дать для понимания происшедших во всех сферах античного мира изменений, для суждения о природе классовой структуры и классовой борьбы и ее роли в переходную от античности к феодализму эпоху. Резкое отличие ее от выступлений крестьян в период кризиса античной гражданской общины особенно наглядно показывает несостоятельность попыток отнести все докапиталистические общества к одной формации или отрицать коренные изменения социального строя в эпоху Поздней империи.

Особая проблема — место крестьянства в различных идеологических течениях и его собственная идеология. Первая из названных проблем гораздо лучше обеспечена источниками, поскольку к "крестьянской” тематике обращались писатели во все времена, и разница в их подходах весьма показательна. При развитой античной демократии (здесь возможно сопоставить Аристофана и Катона) крестьянин, такой, какой он есть в действительности, — лучший образец гражданина. Он добродетельно возделывает землю, ведет простую, деятельную жизнь, силен и здоров физически и морально, хороший отец, защитник отечества. Ведь именно "поколенье бойцов марафонских" (Aristoph. Nub. 987. Пер. Адр. Пиотровского) разбило персов, а римская крестьянская армия — карфагенян. С ростом значения городов, городских слоев и их культуры и вместе с тем с упадком значения крестьянства в экономике и армии, с разложением крестьянских общин и обусловленной их строем коллективистской крестьянской идеологии отношение к крестьянству изменяется, причем в двух направлениях. Когда речь идет о реальной жизни вне города, крестьяне рисуются достаточно неприглядными. Даже для городского раба перспектива ссылки в сельскую местность — устрашающее наказание. И не только потому, что там предстоит тяжелый труд, но и потому, что он не имеет там привычных развлечений и общества (уже у Плавта сельский раб, старозаветный тяжелодум, резко отличается от ловкого, умного, набравшегося "лоску" городского раба). В обращенной к народу аргументации Цицерона против аграрного закона Сервилия Рулла большее место занимает противопоставление радостей городской жизни, которые имеет плебс Рима, безотрадной судьбе крестьян, в которых превратятся плебеи, получив наделы на общественной земле. Крестьяне рисуются невежественными, грубоватыми и простоватыми, лишенными утонченности, включавшейся в понятие humanitas.

Вместе с тем развивается тенденция к идеализации некой воображаемой сельской жизни и сельчан. Она сказывалась в буколической поэзии Феокрита, Вергилия, Кальпурния, где действовали не имевшие ничего общего с реальностью пастухи и пастушки, изящные, нежные, занятые в основном любовью, близкие столь же изящным сельским полубогам — нимфам, дриадам, фавнам. Восхваление чистой, близкой природе, исполненной простых радостей сельской жизни появлялось и не в собственно буколической поэзии — у Горация, Овидия, в знаменитой "Эвбейской речи"

Диона Хрисостома. В риторических сборниках один из популярных мотивов — противопоставление благородного бедного крестьянина, доброго соседа, прилежного труженика притеснителю богачу, или паразиту, предпочитающему унижаться за подачки перед патроном, вместо того чтобы возделывать поле деда и отца.

Такая двойственность обусловливалась противоречивостью создавшегося положения. Хотя крестьяне продолжали считаться гражданами городов, на территории которых родились и их предки, и они сами, чем далее, тем более, сперва фактически, затем юридически они отдалялись от городского плебса. Соответственно различными становятся возможности у крестьян и горожан приобщаться к культуре, хотя бы в форме "массовой культуры", которую впитывали городские плебеи, посещая театры, выступления ораторов, философов, писателей, участвуя в торжественных религиозных процессиях и богослужениях. Уже Варрон во вступлении к своему агрономическому трактату писал, что крестьяне чтят тех же богов, что и горожане, но понимают их по-другому. Так обострялось противоречие в культуре крестьян и горожан, даже из простого народа, не говоря уже о знати и интеллигенции.

С другой стороны, жизнь в городе, особенно в больших городах эллинистических царств и римской державы, была для многих далеко не легкой. Приходилось унижаться, искать покровительства патронов; нередко человек пришлый чувствовал себя одиноким, оторванным от корней, что вело к поискам некоего высшего единства, путей утверждения общности с мировой гармонией, природой, людьми, что было характерно для эллинистических и римских философских течений. Многим казалось, что утраченную гармонию можно найти в возвращении к жизни простых крестьян, более отзывчивых и дружелюбных, довольствующихся малым, а потому не склонных к зависти, интригам, вражде, а, напротив, живущих общими интересами с соседями, как жили некогда "предки" и живут "варвары", которые также идеализировались как люди, близкие к природе, богам и сообщаемой богами мудрости.

И наконец, действовали более реальные причины. По мере ухудшения положения крестьян, которые сплошь да рядом уходили в города, нанимались на рудники, просто бежали куда придется, примыкали к разбойникам, все больше становилось заброшенной земли. Сокращались доходы казны и частных владельцев, начинались перебои в снабжении городов хлебом и другими продуктами. Все труднее оказывалось набирать армию, поскольку считалось, что хорошими солдатами могут быть только земледельцы, а не ремесленники и вообще городские плебеи. Принимавшиеся пра вительством в общем малоэффективные конкретные меры по борьбе с запустением земель (льготы заимщикам, принудительная аренда, прикрепление земледельцев к земле) сопровождались в плане идеологическом тем же прославлением сельской жизни и крестьянского труда, крестьянского, так сказать, прошлого великих предков.

Как ни мало можно полагаться на исторические аналогии, все же, возможно, не лишено значения то, что сходные течения сопровождали и другие кризисы в европейской истории. Пасторали, тоска по простой жизни на лоне природы, прославление "дикарей" были характерны для Франции XVIII века накануне революции. И в предреволюционной России обычной была идеализация уже разлагавшейся крестьянской общины, противопоставление ее тому новому, что появлялось в связи с развитием капитализма. В данной связи античные "пасторали" приобретают особый интерес как некий символ протекающих в обществе процессов.

Не менее важно и исследование социальной психологии и идеологии самого крестьянства, как в целом, так и отдельных его слоев. Задача эта трудна и потому, что источников здесь не очень много, и потому, что история античного крестьянства прошла, как мы видели, несколько этапов: его выделение из низших сословий и борьба за экономическое, политическое и юридическое равноправие; превращение крестьянства в основу античной гражданской общины, в "соль" ее народа; постепенное ухудшение его положения как класса, становящегося в конце концов основным эксплуатируемым классом.

Естественно, что при подобных переменах мировоззрение крестьянства менялось, а следовательно, могло и должно было проявиться несовпадение в идеологии разных его слоев (бедноты и зажиточных хозяев, попадавших в зависимость и самостоятельных), ясно, что иной она была у крестьян эллинистических царств и общинников античной периферии. Все же, несмотря на скудость источников, некоторые заключения и гипотезы представляются возможными. Отдельные упоминания у авторов, надписи, памятники изобразительного искусства, будучи сопоставлены, могут дать некую картину.

В исторической литературе данная проблема гораздо менее разработана, чем другие связанные с историей античного крестьянства вопросы. В связи с исследованиями греческой и римской религии, особенно ранней, характеризуются важные для населения того времени культы, связанные с земледелием, скотоводством, сменой сезонов и другими природными явлениями, с гентильными, фамильными, соседскими общинами. Но в дальнейшем внимание исследователей обычно сосредоточивается на культуре и, в частности, на религии городов и государств, гораздо полнее представленных в источниках. Сельскому населению, за немногими исключениями, уделяется обычно мало внимания. Констатируется его приверженность старым богам, общине, консерватизм, мешавший ему признавать христианство.

Но даже приверженность старым культам дает возможность сделать некоторые предположения об умонастроениях сельчан, связанных с землей и природой, особенно при привлечении некоторых других данных, содержащих фольклорные реминисценции или материал, восходящий к крестьянскому представлению о мире. Соответствующая попытка тем более оправданна, что в античном мире, как и во всяком обществе, развивавшемся из первобытнообщинного строя, огромное множество явлений культуры восходило в своих истоках к идеологии общинников-земледельцев, хотя бы впоследствии это явление трансформировалось до неузнаваемости, а истоки были забыты.

Кроме того, исследование социальной психологии крестьянства может расширить наши представления о его мере в социальных и классовых конфликтах в различные эпохи и, может быть, приблизит возможность решения вопроса о союзе крестьян с рабами в наиболее острые моменты выступлений тех и других против господствующих классов. Одно из обычных возражений в немарксистской историографии против значения в античном мире класса рабов и их борьбы опирается на отсутствие у рабов классового самосознания и собственной идеологии, отличной от идеологии свободных. Возражение это представляется неосновательным, так как, во-первых, класс определяется не самосознанием и идеологией, а его объективными признаками, а во-вторых, ни в одном обществе не бывает класса, идеологию которого не разделяли бы так или иначе некоторые другие классы и социальные слои. Даже в буржуазном обществе, с его гораздо более четким, чем в предшествующих формациях, классовым делением, идеологию пролетариата разделяет часть интеллигенции, крестьян, мелкой буржуазии. Тем более в античности, с ее сложной сословно-классовой структурой, идеологию протеста против норм и форм эксплуатации, обусловленных нормами, сложившимися в условиях рабства, должны были разделять и разделяли и те, кто, не будучи рабами, все же от таких норм страдал. Для городской бедноты подобная идеологическая общность с рабами сомнений не вызывает. С крестьянством, даже беднейшим, дело, видимо, обстоит сложнее, но тем более необ- ходимо найти какое-то, пусть опять-таки дискуссионное, но опирающееся на источники решение данного вопроса.

Конечно, в одном труде нельзя исчерпать все проблемы и материалы, относящиеся к античному крестьянству. Неизбежна и дискуссионность предложенных гипотез и решений. Но можно надеяться, что именно такая дискуссионность привлечет внимание исследователей к поставленным в книге и вновь возникающим вопросам, связанным с различными аспектами истории античного крестьянства, с одной стороны — в его соотношении и взаимосвязи с рабством, с другой — со своеобразием античного пути развития, столь отличного от путей других раннеклассовых обществ.

EJ Б] Б]