Концепция «психики общественного человека» в трудах Г.В.Плеханова

Взаимоотношения «базиса» и «надстройки» Плеханов трактовал в соответствии с каноническим марксистским подходом, утверждая, что базис (мыслитель предпочитал русский эквивалент этого термина — «основание» ) играет в этих отношениях определяющую роль. Но при этом он резко возражал против вульгарно-материалистических попыток выводить любое надстроечное явление напрямую из базиса: как считал Плеханов, надстройка обладает известной самостоятельностью. «Чтобы понять историю научной мысли или историю искусства в данной стране, недостаточно знать ее экономию. Надо от экономии уметь перейти к общественной психологии, без внимательного изучения которой невозможно материалистическое объяснение истории идеологии» . Так, например, «чтобы понять, например, менуэт, совершенно недостаточно знания экономики Франции XVIII столетия. Тут нам приходится иметь дело с танцем, выражающим собою психологию непроизводительного класса... Стало быть, экономический "фактор" уступает здесь честь и место психологическому. Но не забывайте, что само появление непроизводительных классов в обществе есть продукт его экономического развития. Значит, экономический "фактор" вполне сохраняет свое преобладающее значение, даже и уступая честь и место другим. Напротив, тогда-то и дает себя чувствовать это значение, потому что тогда им определяются возможность и пределы влияния других "факторов"» .

По убеждению Плеханова, экономический фактор влияет на надстройку (в частности, на явления культуры, как в данном примере) не напрямую, а через посредничество других факторов. В работе «Основные вопросы марксизма» Плеханов предложил такую схему взаимоотношений базиса и надстройки:

«1) состояние производительных сил; 2)

обусловленные им экономические отношения; 3)

социально-политический строй, выросший на данной экономической "основе"; 4)

определяемая частью непосредственно экономикой, а частью всем выросшим на ней социально-политическим строем психика общественного человека; 5)

различные идеологии, отражающие в себе свойства этой психики» .

Сам Плеханов считал эту «формулу» достаточно удачной: по его мнению, она позволяет учесть и разнообразие «факторов» исторического развития, и общую глубинную причину, лежащую в основе действия этих факторов. «Эта формула достаточно широка, чтобы дать надлежащее место всем "формам" исторического развития, и вместе с тем совершенно чужда того эклектизма, который не умеет пойти дальше взаимодействия между различными общественными силами и даже не подозревает, что факт взаимодействия между этими силами еще вовсе не решает вопроса об их происхождении. Это монистическая формула. И эта монистическая формула насквозь пропитана материализмом» .

Действительно, «формула» Плеханова была удачна тем, что позволяла избегать вульгарного социологизма при освещении истории общественной мысли и общественного движения. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить работы Плеханова по истории русской мысли с трудами М.Н.Покровского. Разумеется, и Плеханов, и Покровский придерживались социологического, классового подхода к явлениям духовной культуры; и для того, и для другого идеология была «надстройкой» над «базисом» — производственными отношениями. Но в произведениях Покровского господствует жесткая и бескомпромиссная логика: основоположник советской исторической науки считал любые идейные течения прямым и непосредственным отражением классовой борьбы. В высшей степени показательны для понимания подхода Покровского такие его работы, как «Историческая наука и борьба классов» или вышедший под его редакцией сборник статей «Русская историческая литература в классовом освещении». «Что "Ключевский" есть такой же сгусток классовой идеологии, — писал Покровский, — ...это у нас усвоили еще далеко не все... Научную историографию можно строить, как и научную историю, только на классовом принципе. Только классовый подход поможет нам расшифровать бесчисленные исторические контроверзы, найти ключ к бесконечным, тянущимся иногда веками, историческим спорам — показав нам эти споры как столкновения различных классовых точек зрения» . Российских историков — С.М.Соловьева, В.О. Ключевского, П.Н.Милюкова — Покровский объявлял сознательными защитниками корыстных интересов определенных классов и социальных слоев: «торгового капитала, дирижировавшего из-за кулис крепостным хозяйством», обуржуазившегося дворянства, промышленной буржуазии и т.д. «Тут применимо то, что говорит Маркс о мелкобуржуазной идеологии, о мелкобуржуазных идеологах: не обязательно, чтобы у них была лавка, но их кругозор не выходит за пределы кругозора лавочника, - комментировал Покровский. — Точно так же для наших исто- риков-государственников не обязательно было, чтобы они были фабрикантами, но их кругозор был кругозором крупных предпринимателей, кругозором буржуазии, которой были нужны определенного рода государственные учреждения» . Неудивительно, что этот вульгарно-социологический подход оборачивался нигилистическим отношением к науке и культуре прошлого: «Лет через 15-20, — предрекал Покровский, — читать Соловьева и Ключевского перестанут, как теперь никто не читает уже Карамзина... [Нашей] задачей было дать возможно полное представление о том или другом историке, избавляя нашего читателя от труда знакомиться с этим историком непосредственно» .

Для Плеханова же, как мы могли убедиться, между экономическим базисом и идеологической надстройкой находилось посредствующее звено — «психика общественного человека», коллективное сознание той или иной эпохи. Культура и идеология, по Плеханову, не «непосредственно и прямо», а лишь «косвенно и посредственно» определяются общественными отношениями ; и теоретические построения своих идейных противников (народников, славянофилов, либералов) Плеханов интерпретировал поэтому не как осознанную и злонамеренную ложь, а скорее как чистосердечные заблуждения, иллюзии, порожденные объективными обстоятельствами. «Что все идеологии имеют один общий корень — психологию данной эпохи, это понять нетрудно, и в этом убедится всякий, кто хоть бегло ознакомится с фактами» .

Именно таким подходом и пользовался сам Плеханов на страницах своей «Истории русской общественной мысли». С одной стороны, анализируя воззрения того или иного русского мыслителя, Плеханов стремился определить, идеологию какой социальной группы выражал его образ мыслей. «Борьба духовной власти со светской», «борьба дворянства с боярством», «борьба дворянства с духовенством» рисовались Плеханову как стержневые линии развития общественной мысли (хотя, согласно тонкому наблюдению С.Бэрона, ни в одном из этих случаев речь не шла о классовой борьбе в классическом марксистском понимании этого термина ). Но, с другой стороны, Плеханов отмечал, что для каждого периода русской истории в психологии и идеологии всех противоборствующих групп можно было отыскать общие черты, характерные для эпохи в целом: так, ни одна из политических идей времен Смуты не выходила за круг понятий, свойственных «вотчинной монархии» или «восточной деспотии» . Точно так же, по мнению Плеханова, и во второй половине XVII века самые разные слои русского общества были объединены общими настроениями: националистической реакцией против западного влияния, доходившей до «физиологического отвращения к "сиртыкам" и бритым лицам» . «Зачем так понадобилась народной массе "русская самобытность", и почему старина сделалась в ее глазах "святою"?», — задавался вопросом Плеханов и давал на него такой ответ: «Недоверие к "латынам, лютерам и кальвинам" поддерживалось и усиливалось причинами, не имевшими никакого отношения к религии... Враждебность ко всему остальному [миру] коренилась в экономической отсталости Московского государства и была тем неприязненным чувством, которое эксплуатируемый питает по отношению к эксплуататору» . Применительно к другим историческим ситуациям Плеханов также высказывал убеждение, что национальные и националистические чувства могут выступать как сила, объединяющая представителей разных классов и социальных групп.

Кроме того, Плеханов полагал, что в истории возможно возникновение идейных течений, у которых нет отчетливо выра- женной социально-экономической основы.

Согласно Плеханову, возможны и другие ситуации, когда идеология обретает относительную самостоятельность от социально-экономического базиса. Так, архаичные способы восприятия действительности могут долгое время сохраняться даже после того, как породивший их способ производства канул в прошлое (как мы могли убедиться, Плеханов считал, что русские крестьяне являются носителями психологии и идеологии, свойственной «восточному способу производства», и потому даже в крестьянских восстаниях и движениях протеста проявлялось стремление не вперед, а назад) . Одной из таких идеологий, переживших свое время, согласно Плеханову, был антиурбанизм русских мыслителей. «В передовых государствах Запада недовольные элементы сосредоточивались в городах; в Московском государстве они спасались в прекрасную пустыню... Старообрядческие проповедники провозглашали: "Несть во градех живущим спасения"... То же твердили на свой лад (<в девятнадцатом веке!) славянофилы, - например, И.С.Аксаков, охотно противопоставлявший "село " городу, — и народники, видевшие в городском рабочем населении гораздо более вредный, нежели полезный, в культурном смысле, продукт "неправильного" экономического развития России» . Логичным дополнением антиурбанистических настроений становилась поэтизация прошлого, создание разнообразных «консервативных утопий»; именно такой утопией, обращенной не в будущее, а в прошлое, Плеханов считал славянофильство . Впрочем, согласно Плеханову, у подобных настроений можно отыскать и объективную социально-экономическую основу: «Когда недовольные элементы населения данной страны устремляют свой взор не в будущее, а в прошлое, не вперед, а назад, это значит, что в настоящем еще не создалась та объективная действительность, которая могла бы послужить основой для поступательного оппозиционного движения» .

Наиболее же ярким примером отчужденности идеологии от социально-экономического базиса, согласно плехановской «Истории русской общественной мысли», являются ситуации культурного заимствования, когда культура и общественная мысль одной страны складываются под мощным воздействием идейных течений, сформировавшихся в других, более развитых странах. Именно это произошло в России XVIII—XIX веков. Плеханов констатировал, например, такой парадокс русской мысли XVIII века: «Европеизированным идеологам русского дворянства приходилось объяснять и оправдывать привилегированное положение своего сословия с помощью учений, неудобных для этой цели по своему оппозиционному происхождению» , — в частности, с помощью той же самой просветительской доктрины естественного равенства людей, из которой во Франции делали вывод о необходимости уничтожения сословного строя. В екатерининской же России идеология Просвещения приняла сословно-дворянский характер, поскольку здесь «еще не было в то время такого сословия, настроению которого соответствовало бы революционное учение передовых французов о человеческой природе. Вследствие этого названное учение, будучи перенесено на русскую почву, непременно должно было претерпеть существенные изменения» .

Сходным образом, согласно Плеханову, развивалась отечественная мысль и в XIX веке: «европеизированные представители русской общественной мысли» размышляли «о тяжелом положении низшего класса народа», «об его прошлой исторической судьбе и о шансах его будущего развития» в категориях западноевропейских общественных теорий, возникших на почве западноевропейских общественных отношений . Неудивительно, комментировал Плеханов, что «с точки зрения этих теорий, и то и другое представлялось полным самых неожиданных противоречий... Еще труднее было, держась западных общественных теорий, составить себе сколько-нибудь вероятную схему будущего развития России. Этой трудностью... объясняется появление у нас теорий "самобытного" русского прогресса — от славянофильства до народничества и субъективизма включительно»: русские мыслители вынуждены были «признать, что даже и вполне уместные у себя на родине передовые учения Запада "нелепы" в России» .

«Все это как нельзя более печально, — заключал Плеханов, — но все это было совершенно неизбежно при том странном и ложном положении, в котором находился русский образованный человек, пока он был иностранцем на чужбине и иностранцем у себя на родине. Всякий порядок идей развивается стройно у себя дома, т.е. только там, где он является отражением местного общественного развития. Перенесенный на чужую почву, т.е. в такую страну, общественное отношение которой не имеет с ним ничего общего, он может только прозябать в головах некоторых отдельных лиц или групп, но уже делается неспособным к самостоятельному развитию... Мы были поверхностными дилетантами, одобрявшими, а потом покидавшими данное учение, не только не исчерпав его во всей его глубине, но даже не поняв хорошенько, что оно собственно значит» .

Подобные упреки в адрес русской интеллигенции, заимствующей европейские схемы для понимания жизни своей собственной страны, звучали в отечественной мысли и прежде; но обычно они исходили из уст мыслителей «почвеннической», консервативной ориентации. Так, наблюдения Плеханова неожиданно перекликаются со словами Н.Н.Страхова, писавшего о том, что «европейское просвещение приносит на нашей почве скудные или уродливые плоды» . Негативную сторону европейского влияния Страхов видел в том, что русские образованные люди привыкают жить в призрачном мире заимствованных идей, не видя подлинных проблем своего общества: «Наши рассуждения не соответствуют нашей действительности; наши желания не вытекают из наших потребностей; наша злоба и любовь устремлены на призраки^ наши жертвы и подвиги совершаются ради мнимых целей» . Для Страхова подобные высказывания выглядели весьма естественными; в устах же основоположника русского марксизма они вольно или невольно приобретали оттенок самокритики.

Впрочем, Плеханов надеялся, что идейная пропасть между Россией и Западной Европой когда-нибудь будет преодолена; эти его надежды покоились на убеждении, что в жизни человеческого общества определяющую роль все же играет «базис» и что, следовательно, с изменениями «базиса» должна измениться и идейная «надстройка». «Для нас "народная стихия" есть не первичная причина, а последствие данных общественных отношений. С изменением этих отношений изменяется и стихия. Точно так же, с изменением этих отношений, изменяется и судьба западных идей, усваиваемых русскими образованными людьми: когда-то чуждые России, идеи эти становятся нашими собственными местными идеями, по мере того как европеизируется наш общественный быт, т.е. прежде всего (и пока еще только) наша экономия» . Однако после 1917 года сам ход исторических событий нанес этому оптимизму чувствительный удар. По свидетельству Л.Г.Дейча, на смертном одре Плеханов постоянно задавал «глубоко мучивший его» вопрос: «Не слишком ли рано мы в отсталой, полуазиатской России начали пропаганду марксизма?» .

Таким образом, в работах Плеханова взаимоотношения «базиса» и «надстройки» представали достаточно гибкими и неоднозначными. Основоположник русского марксизма выделял в «надстройке» психологический и идеологический компоненты; это позволило ему утверждать, что социально-экономическая жизнь отражается в идеологии данного общества не напрямую, а будучи преломленной сквозь призму психологии своей эпохи. Кроме того, мыслитель проявлял явный исследовательский интерес к тем историческим ситуациям, когда идеология приобретает известную независимость от «базиса». Это происходит, по мнению Плеханова, если в сознании людей сохраняются архаичные общественные идеалы, пережившие свое время, или же если - в ситуации культурного заимствования - идеи, сложившиеся в иной социально-экономической обстановке, при перенесении на чуждую им социальную почву изменяются до неузнаваемости.

Плеханов признавал, что надстройка способна оказывать влияние на базис, и что при определенных условиях это воздействие становится весьма ощутимым. Но при этом влияние «надстройки» на «базис» Плеханов всегда трактовал как обратное: «Разнообразие "факторов" нисколько не нарушает единства коренной причины, — констатировал он. — Политические отношения, несомненно, влияют на экономическое движение; но также несомненно и то, что прежде, чем влиять на него, они им создаются. То же надо сказать и о психике общественного

42

человека» . Теоретические представления Плеханова о развитии человеческого общества, несмотря на ряд тех существенных дополнений, которые он внес в классическую марксистскую теорию, все же не выходили за рамки историко-материа- диетического учения.