Генезис боярской думы, ее место и роль в политической жизни общины

В литературе немало сказано о важном значении боярской думы как постоянно действующем совете при каждом князе, существующем в каждой земле, с которым князь обязан был согласовывать свои планы и решения и без участия и поддержки которого намерения князя не могли быть осуществлены1. Впрочем, высказывались и иные мнения. Например, В. И. Сергеевич отказывался признать в думе постоянно действующий орган управления, а видел в ней «только акт думания, действие советывания князя с людьми, которым он доверяет»; тем не менее, ученый признавал, что князь не может обойтись без совещаний с «думцами» и должен убеждать их «в целесообразности своих намерений», и при несогласии «думцев» «князю при- /

'Беляев И. Д. Рассказы из русской истории. М., 1865. Кн. I. С. 213-214 Бестужев-Рюмин К. Н. Русская история. СПб., 1872. Т. I. С. 210 и след.; Б лов А. Е. Об историческом значении русского боярства до конца XVII в. СПб., 1 С. 1 -21; 3 а г о с к и н И. Очерки организации и происхождения служилого со*- в допетровской Руси. Казань, 1875. С. 28-44; Ключевский В. О. Боярек Древней Руси. М., 1994. Гл. 2; Грушевський М. С. Історія Україг Київ, 1993. Т. III. С. 227-231; Довнар-Запольский М. В. Князь администрация // Руссхая история в очерках и статьях / Под ред. >

Залольского. М., б. г. Т. I. С. 252-260; Филиппов А.Н. Учебникг ).

го права. Юрьев, 1914. Ч. 1. С. 194-201; Корф С. А. История pv jg

венности. СПб., 1908. Т. I. С. 122-123; Б а га л ей Д. И. Русская 4рой

Т I С 2Я6. Грибовский В. М. Древнерусское право. Пг.

73.

ходил ось отказываться от задуманного им действия»2. В советской историографии утвердился взгляд на боярскую думу (княжеский совет) как на социально-политический институт феодального общества; признавая его постоянный статус, историки констатируют и его тесную связь с князем, не только в политическом, но и в классовом отношениях3

Крупный вклад в разработку научных представлений о боярской думе Древней Руси внесли историки и историки права, доказывавшие общинный характер древнерусской государственности, признававшие преобладающее значение в ней демократического начала и ведущую роль веча в системе органов государственного управления, но вместе с тем придававшие должное значение боярскому совету (думе), видя в нем один из основных институтов общинной государственности.

Одним из первых в отечественной историографии подобное понимание проблемы сформулировал А. И. Никитский на основе изучения общественно-политического строя древнего Новгорода и Пскова. При «господстве демократического начала» историк констатирует «наличность особого аристократического учреждения», именуемого «советом бояр» в иностранных известиях ХПІ - XIV вв. Зародышем этого «совета» служит «родовой совет эпохи родового быта»; в «эпоху Рюрикова дома» родовой совет заменяется княжеским. Княжеский (боярский) совет, по мнению А. И. Никитского, не является исключительной принадлежностью древнерусской жизни и широко встречается в истории других славянских народов4.

Изучение проблемы продолжил М. Ф. Владимирский-Буданов. Согласно выводам ученого, боярская дума являлась «высшим земским советом» и в таком качестве была необходимым элементом структуры государственной власти в каждой земле; сама же эта структура была тройственной по форме и состояла из князя, боярской думы и народно- 2

С е р г е е в и 'і В. И. Древности русского права. СПб., 1908. Т. II. С. 381-384. 5

См.: ЮШКОЙ С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 340-345'. Па шуто В. Т. Черты политического строя древней Руси //Новосельцев А. П. (и др.) Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 14-20; Ч е р е п Н И п J1. В. К вопросу о характере и форме древнерусскою государства // ИЗ. 1972. Т. 89. С. 379-381; Горский А А. Древнерусская дружина. М., 1989. С. 61-64, Буганов В. И. Боярская Дума // Отечественная история: Энциклопедия в 5-ти томах / Гл. ред. В. J1. Янин. М., 1994. Т. I. С. 281-282.

’’Никитский А. И. 1)0 правительственном совете в древнем Новгороде // ЖМНП. 1869. Октябрь; 2) Очерк внутренней истории Пскова. СПб., 1873. С. 39 и след., 141 и след. .».\ го собрания393. Эта концепция получила признание в науке. Большую работу по ее дополнительному теоретическому обоснованию и фактической аргументация провел И. А. Малиновский, согласно которому тройственная форма государственного устройства, сочетающая в себе монархический, аристократический и демократический элементы, была характерна не только для Древней Руси, но также встречается в истории многих других древних народов; эта форма сохраняется и в более позднее время и характерна, в частности, для государственного устройства Великого княжества Литовского394.

Выводы М. Ф. Владимирского-Буданова полностью поддержал М. А. Дьяконов. «Ученой заслугой проф. В.-Буданова, - пишет он, - является окончательное выяснение политического значения княжеской думы: он признал ее необходимым элементом в составе государственной власти каждой земли. Этот третий элемент в составе государственной власти является элементом аристократическим, так как думцами князя были лучшие люди земли - княжие мужи и бояре»395.

Традиция подобного подхода к пониманию сущности древнерусской государственности и политического значения боярской думы, прерванная в советской историографии, была продолжена русскими историками-эмигрантами. Один из виднейших представителей этой плеяды Г, В. Вернадский в известной работе «Киевская Русь» говорит о «трех составных частях правительства»: «правление русскими землями в киевский период представляло собой смешение этих трех форм (монархической, аристократической и демократической. - А. М.). Исторически, как мы знаем, древнерусское правление сочетало в себе го- род-государство и власть князя. Поскольку сила князя зависела от его дружины, последняя вскоре сама стала влиятельным политическим фактором. Можно сказать, что князь представлял монархическое начало в Киевской Руси, дружина - аристократическое, а вече - демократическое. В правительстве каждой из русских земель были представлены все три начала, но степень важности того или иного из них в различных случаях варьировалась»*. Подобные взгляды получили широкое рас пространение в западной немарксистской историографии396.

Справедливости ради необходимо отметить, что не все историки признавали и признают за боярской думой Древней Руси статус особого политического учреждения и разделяют мысль о тройственности верховной власти. Будучи приверженцами концепции общинной природы древнерусской государственности, многие ученые тем не менее склонны усматривать лишь «два начала» в основе древнерусского государственного строя - демократическое (вече) и монархическое (князь)397. Последнее заставляет нас более внимательно остановиться на данной проблеме и рассмотреть ее в более широком историческом контексте. *

* *

Возвращаясь к собранным выше суждениям о тройственности форм организации государственной власти и управления в древнерусский период, важно отметить, что подобные суждения и оценки не являются достоянием исключительно исследователей древнерусской истории и права. К совершенно аналогичным результатам приходят ученые, изучавшие историю древних обществ, в частности, на материале античности и раннесредневековой Европы.

«Рассматривая организацию государственной власти в первый период истории греков и римлян до установления аристократических правлений, - пишет Н. И. Кареев, - мы везде находим три отдельные политические силы, действующие всегда вместе во всех важных вопросах народной жизни. Эти три политические силы - единый глава государства, совет старейшин и общее собрание всего народа. Подобного рода устройство ранних государств мы наблюдаем также и у древних германцев, как их описывает Тацит, и у древних славян, как о том свидетельствуют многие известия, касающиеся отдельных народов»398.

Таких же взглядов придерживались крупнейшие западноевропей ские ученые, создатели классических трудов по политической истории древних обществ, в частности Э. Фримен, Н. Д. Фюстель де Куланж, Г. Бруннер399. Э Фримен, изучавший в сравнительном плане политический строй древних греков, римлян и германцев, говорит о зачатках монархии, аристократии и демократии, характерных для государственного строя «арийских наций» Европы: «Везде мы находим, хотя и в грубой форме, государя или другого главу государства, совет старшин и лучших людей и общее народное собрание; существование этих трех элементов мы находим повсюду»400.

Аналогичная картина открывается взорам исследователей, изучающих историю южных и западных славян в эпоху раннего средневековья, в том числе по законодательным памятникам древней Польши и Далмации401. К сожалению, в советской историографии многое из достигнутого в предшествовавший период оказалось невостребованным, поскольку возобладало мнение, что в славянских государствах раннего средневековья община и ее основные институты оказались полностью подчиненными княжеской власти, лишившись всякого политического значения402.

Однако, новейшие исследования подтверждают справедливость прежних, высказанных более столетия назад взглядов, сообщив им новое теоретическое обоснование. Согласно Ю. В. Андрееву, система общинного управления города-государства, «включавшая в себя, как правило, три основных элемента: народное собрание, совет старейшин и общинных магистратов и вождей», была унаследована «от эпохи так называемой “военной” или “примитивной демократии”» и «в равной мере характерна для городов как Запада, так и Востока на наиболее ранних этапах их развития»403. О существовании политических институтов «военной демократии» и длительном сохранении общинных традиций в политическом строе варварских и раннефеодальных государств Западной Европы говорят современные медиевисты404.

Преемственность социально-политических институтов, наблюдаемая при переходе от стадии «военной демократии» к городам-государствам, является важнейшей закономерностью процесса генезиса государственности и, по данным современной науки, соответствует одному из наиболее распространенных в мировой истории путей политоге- неза архаического общества, осуществляющемуся на основе трансформации протополисной общины в классическую полисную структуру405.

Есть все основания полагать, что в истории восточных славян реализуется тот же путь социально-политической эволюции. Не вызывает сомнения существование в восточно-славянском обществе, достигшем высшей стадии родоплеменных отношений, трех основных элементов в структуре власти и управления, соответствующих социально-политической организации периода «военной демократии» - народного соб рания, военного вождя и совета старейшин406. Эти три элемента в силу общих закономерностей генезиса потестарно-политических структур древних обществ возрождаются к жизни в новых исторических условиях в форме трех основных институтов общинной государственности полисного типа - веча, князя и боярской думы (совета), составляющих три главных компонента ее политической системы, формирующихся по мере роста и укрепления государства. В отношении последнего из них справедливость наших слов подтверждается выводом ученых о том, что древнерусское боярство приходит на смену родовой аристократии в результате разложения родоплеменного строя и образования территориально-административной структуры переходного общества, бояре наследуют социальный статус и функции родоплеменной знати - лидеров, управляющих обществом407.

Не случайно появление третьего компонента - боярской думы - в Юго-Западной Руси совпадает по времени с моментом, когда «складывание городских волостей (городов-государств) на Руси... приняло рельефные формы»408. Аналогичные явления можно наблюдать в истории других земель Древней Руси. В конце XI в. в полный голос заявляют о себе бояре-«советники» в Чернигове, решающим образом воздействуя на политику черниговского князя. Под 1096 годом летопись сообщает, что в ответ на требование Святополка и Мономаха явиться в Киев и стать «пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отець наших, и пред людми градьскыми» черниговский князь Олег Святославич «въсприимъ смыслъ буй и словеса величава, рече сице: “Несть мене лепо судити епископу, ли игуменом, ли смердом”. И не въсхоте ити к братома своима, послушавъ злых советникъ»409. Историки справедливо отмечали, что «ответ Олега не является лишь проявлением его личного характера, за ним стояли определенные социальные силы, кото- рые и продиктовали ответ»23; этой силой были черниговские бояре, лидеры местного общества, за которыми «стояло население всей черниговской волости»24.

Примечательно, что черниговская волостная община, как и общины Юго-Западной Руси, в конце XI в. была в числе тех, кто более всего претендовал на полное отделение и независимость от Киева, что нашло свое отражение в постановлениях Любечского съезда князей25. Таким образом, появление в источниках сведений о существовании в какой- либо земле-волости собственных бояр и боярской думы, на наш взгляд, может свидетельствовать о становлении государственности в такой же мере, как и известия о наличии князя и функционировании веча. *

* *

Любечский съезд князей (1097 г.) является важной вехой в истории Древней Руси. Он констатировал отделение от Киева ранее подчинявшихся ему земель Южной и Юго-Западной Руси, что свидетельствует о сложившейся на их территории самостоятельной волостной организации, городов-государств, достигших (в большей или меньшей степени) полного суверенитета26. Кроме того, княжеский съезд в Любече является важным свидетельством утверждения демократического строя как политической основы государственной организации волостных общин, представленных на съезде своими князьями. Земские интересы преобладали в политике князей, которые должны были строить свою деятельность (в том числе и отношения друг с другом) сообразно с требованиями общины, в соответствии с ее основными политическими интересами. Не случайно первым делом на съезде звучат слова: «Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору деюще? А половци землю на- шю несуть розно, и рады суть, оже межю нами рати. Да ноне отселе имемся в едино сердце, и блюдем Рускые земли»27. За этими словами князей явственно слышен голос общины: «Почто вы распря имата межи собою? А поганим губять землю Русьскую! Последи ся уладита, а

2g

ноне поидита противу поганым любо с миромъ, любо ратью» , - так говорят князьям «смыслении мужи» - авторитетные общинные лиде-

г''Манроднн В. В. Очерки истории Левобережной Украины (с древнейших времен до второй половины XIV в.). Л.( 1940. С. 205.

54 Ф р о я и о в И. Я., Д в о р н и ч е н к о А. Ю. Города-государства... С 89. 15

Там же. С. 92-93. 16

Там же. С. 90-92. 17

ПВЛ. Ч. 1. С. 170. 38

Там же. С. 143.

т ры, и князья выполняют их требование: прекращают взаимные распри и действуют сообща по защите русских земель от внешних врагов.

Дальнейшие события не только подтверждают сделанные наблюдения новыми фактическими данными, но и дают твердое основание заключить, что общинные интересы и противоречия (а отнюдь не только властные амбиции и личное честолюбие) решающим образом влияют на поступки князей в сфере между княжеских отношений, заставляют их нарушать данные друг другу обязательства и даже идти на преступление против своих сородичей.

Не успели князья, целовавшие друг друга на съезде, разъехаться по домам, как между ними началась новая кровавая «котора». «И приде Святополкъ с Давыдомь Киеву, и ради бьшіа людье вси; но токмо дья- волъ печаленъ бяше о любви сей. И влезе сотона в сердце некоторым мужем, и почаша глаголати к Давыдови Игоревичю, рекуще сице, яко “Володимеръ сложился есть с Васкпком на Святополка и на тя”. Да- выдъ же, емъ веру лживым словесомъ...»2У,

Нарисованная летописцем картина заговора против Василька Рос- тиславича живо напоминает недавние события в Червенской земле, связанные с убийством другого князя - Ярополка Изяславича (1086 г.)410. Сходство мотивов и обстоятельств в действиях заговорщиков выразилось в практически дословном совпадении летописной фразеологии в их описании. Убийца Ярополка Нерадец, связанный с Рюриком Ростиславичем и перемышльской общиной, был «от дьяволя наученъ и от злыхъ человекъ»411, а Давыда Игоревича «намолвили» на ослепление Василька «некоторые мужи», которым «влезе сотона в сердце»412. Как видно, и в одном, и в другом случае главными инициаторами преступлений, к которым прямо или косвенно причастны князья^413, выступают некие мужи, обуреваемые дьяволом. Попытаемся присмотреться к ним внимательнее.

Инициаторов ослепления Василька летописец в дальнейшем называет по именам, это - Лазарь, Туря к и Василь414. С. М. Соловьев относит их к числу дружинников Давыда, сопровождавших князя на съез де3?. Однако ряд обстоятельств летописного повествования заставляет усомниться в этом'50. Сам летописец нигде не смешивает этих мужей с дружинниками Давыда и нигде не называет их «Давыдовыми» мужами, хотя давыдова дружина и княжеские отроки не раз фигурируют в рассказе об ослеплении Василька415. Нет упомянутых мужей и среди кня-

•з у

жеских слуг, непосредственно совершающих ослепление

Лазарь, Туряк и Василь - не простые исполнители княжеской воли, и их роль в рассматриваемом эпизоде не укладывается в рамки поведения княжеских дружинников. По своему значению она не меньше роли самого владимирского князя. Поэтому и столь высока мера ответственности, понесенной этими мужами впоследствии. За действия же своей дружины, «ближних мужей» князь отвечал сам, как за собственные поступки^. В нашем случае это - непосредственные исполнители злодеяния - Сновид Изечевич, конюх Святополка, Дмитр, конюх Давыда, торчин Беренди и другие, не названные по именам416. За них, как за своих дружинников, отвечают князья - Святополк и Давыд.

На наш взгляд, ближе к истине те историки, кто видел в Лазаре, Туряке и Василе влиятельных владимирских бояр, поддерживавших и в известном смысле направлявших политику своего князя'11. Участие бояр в рассматриваемом эпизоде тем более очевидно, что во всех, подобных Любечскому съезду, судьбоносных для общины делах, когда принимаются политические решения, непосредственно затрагивающие интересы волостных общин, князей окружают не только их личные дружины, но и обязательно видные представители земщины, «смысленые мужи», - бояре417.

Все это прямо указывает на типичную для Древней Руси ситуацию «совета» или «думы» князя со своими боярами, на котором обсуждаются и решаются важнейшие политические вопросы. Анализируя сообщения источников конца XI - начала XII вв., можно сделать два принципиальных вывода.

Во-первых, совещания князей с боярами и сама боярская дума как политический институт, приходящий на смену совету родоплеменной знати, существует теперь уже не только в Киеве, но и в ряде местных городских центров, стремящихся к политической самостоятельности и независимости от «матери городов русских». Помимо Владимира и Перемышля - политических центров Волынской и будущей Галицкой земель - «совет» князя с боярами можно наблюдать и в Черниговской земле4*. Недаром именно эти земли тогда более всего претендовали на отделение от Киева, что и выразилось в постановлениях Любечского

44

съезда .

Во-вторых, «советы», даваемые князьям боярами, в первую очередь обусловлены политическими интересами общины и нацелены на их осуществление Данное утверждение справедливо даже в тех случаях, когда речь идет, на первый взгляд, о сугубо княжеских делах, их личных счетах и родовых отношениях. Подходящим примером здесь должна стать упомянутая выше история заговора Давыда Игоревича и владимирских бояр против Василька Ростиславича.

* 41 *

Летопись, к сожалению, не сохранила никаких деталей относительно переговоров Давыда с владимирскими боярами, обвинившими Василька. Однако суть обвинений достаточно определенно просматривается в ряде обстоятельств дальнейшего повествования. Это, прежде всего, речи Давыда, обращенные к Святополку, в которых несомненно звучат и те самые «лживые словеса», какие услышал волынский князь от своих бояр. Историки обычно передают эти свидетельства упрощенно, полагая их несущественными, имеющими скорее чисто литературное значение, что не дает возможности составить полную картину происходящего в действительности. Поэтому мы приводим их полностью.

«Кто есть убилъ брата твоего Ярополка, а ныне мыслить на мя и на тя, и сложился есть с Володимером? - спрашивает Давыд. - Да промышляй о своей голове» [...] «Аще не имове Василка, то ни тобе кня- женья Киеве, ни мне в Володимери» [...] «Видиши ли, не помнить тебе (Василько. - А. М.), ходя в твоею руку. Аще ти отъидеть в свою волость, самъ узриши, аще ти не заиметь град твоихъ Турова и Пиньска, и прочих град твоих. Да помянешь мене. Но призвавъ ныне и, емъ и дажь мне» [...] «Аще ли сего (ослепления Василька. - А. М.) не створишь, а пустишь и, то ни тобе княжити, ни мне»418.

Таким образом, мы можем видеть, что обвинение было высказано не одно, а сразу несколько, как минимум, они сводятся к трем пунктам: 1) заговор Василька и Мономаха против Святополка и Давыда419, 2) намерение Василька лишить Давыда владимирского стола и 3) отнять у Киева пограничные территории - Погорынье и Туровскую волость420.

Такие намерения волновали не одних только князей, ибо они напрямую затрагивали политические интересы возглавляемых упомянутыми князьями общин - владимирской и киевской.

Нельзя согласиться с М. С. Грушевским, полагавшим, что киевляне на вече заняли позицию невмешательства: «...дело это ваше, решайте как знаете - такой, - по мнению историка, - в сущности, смысл имеют слова, влагаемые в уста вечу Сказанием: население не настолько дорожило личностью Святополка, чтобы связывать себя в его интересах какими-либо обязательствами»422. Данная точка зрения могла быть приня та, если бы дело заключалось только в личности Святополка и только в личных претензиях князей друг к другу. Однако речь шла о покушении теребовльского князя на часть земель и городов, подчиненных Киеву. Об этом, ссылаясь на Давыда, прямо говорит Святополк сперва киевлянам, а затем Мономаху и Святославичам423. Кроме того, киевляне, вопреки М. С. Грушевскому, весьма дорожат личностью своего князя и первым делом говорят ему на вече: «Тобе, княже, достоить блюсти головы своее». Дальнейшие их слова следует понимать так, что община готова поддержать своего князя как в выступлении против Василька, если Давыд сказал о нем правду, так и против самого Давыда, если тот солгал.

Последующие события показывают, что киевляне поступают именно так, как обещали князю на вече, - летопись говорит о «множестве вой», с которыми Святополк пришел на Волынь424. И сам Святополк прямо ссылается на поддержку киевлян в споре с Мономахом и его союзниками, когда в ответ на обвинение в преступлении против княжеского рода («Что се зло створилъ еси в Русьстей земли, и вверглъ еси ножь в ны?») уверенно заявляет: «А неволя ми своее головы блюсти»425. Эта фраза, как видим, дословно повторяет приведенную выше формулировку приговора киевского веча; «Тобе, княже, достоить блюсти головы своее».

Твердая поддержка, недвусмысленно заявленная киевлянами, заставляет Мономаха и его союзников отказаться от намерения лишить Святополка волости. Кроме того, вмешательство в княжеский спор киевской общины приводит к тому, что со Святополка и вовсе снимаются обвинения426. Причем из рассказа источника явствует, что сам Святополк не смог оправдаться перед «братией», но вмешательство представителей киевского земства - митрополита, вдовы князя Всеволода Яро- славича и бояр427 кардинально меняет позицию князей: виновником преступления признается Давыд Игоревич, а Святополку поручается наказать его: «Се Давыдова сколота; то иди ты, Святополче, на Давыда, любо ими, любо прожени и»428. Нетрудно заметить, что и это решение в сущности совпадает с приговором киевского веча, выразившего поддержку Святополку.

М. С. Грушевский недоумевает по поводу «очень странного», по его мнению, «образа действий князей» - Мономаха и его союзников. Объяснение этому он находит в субъективизме и политической пристрастности летописца, скрывшего истинный смысл событий. Последний, по мнению историка, заключается в том, что «Мономах попугал Святополка и расстроил угрожавший ему союз: подав надежду на Волынь, он обратил Святополка против его недавнего союзника - Давыда» 429. Подобная точка зрения не может быть принята, так как полностью игнорирует факт участия земских сил в княжеском конфликте.

Другим обстоятельством, проливающим свет на подоплеку княжеской «которы», служат признания второго участника драмы - Василька Ростиславича, когда он, уже ослепленный, узнав о намерении Давыда выдать его полякам, исповедуется священнику Василю430, автору летописной Повести об ослеплении Василька55*. Князь признается в наличии у него далекоидущих честолюбивых планов, которым теперь не суждено было осуществиться: «И аще мя вдасть ляхом (Давыд. - А. М.), не боюся смерти; но се поведаю ти по истине, яко на мя богъ наведе за мое възвышенье: яко приде ми весть, яко йдуть къ мне берендичи, и печенези, и торци, реку брату своему Володареви и Давыдови: дайта ми дружину свою молотшюю, а сама пийта и веселитася. И помыслих: на землю Лядьскую наступлю на зиму, и на лето и возму землю Лдць- скую, и мьщю Русьскую землю. И посем хотелъ есмъ переяти болгары дунайскые и посадити я у собе. И посем хотехъ проситися у Святополка и у Володимера ити на половци, да любо налезу собе славу, а любо голову свою сложю за Русьскую землю. Инь помышленье в сердци моем не было ни на Святополка, ни на Давыда. И се кленуся богомъ и его пришествием, яко не помыслилъ есмъ зла братьи своей ни в чем же...»431.

Основной пафос этой речи, как видим, - в стремлении Василька доказать свою полную невиновность перед покаравшими его князьями, Святополком и Давыдом. Василько уверяет, что он не собирался скрывать свои планы воевать с Польшей от русских князей, в частности от волынского князя Давыда Игоревича432. Более того, последнего тере- бовльский князь даже считал своим союзником и хотел предложить ему участвовать в походе на ляхов. Значит, личные отношения тере- бовльского и владимирского князей были добрыми, «приятельскими». Ростиславичи и Давыд и прежде были добрыми союзниками, сообща добивавшимися общих целей: так, в 1081 г, Володарь Ростиславич и Давыд совместно выступили против старших родичей, лишив их уделов, захватили Тмутаракань и затем попали в плен к Олегу Святославичу6’. Неудивительно, что и теперь, готовясь к новой войне, Василько рассчитывал на военную помощь Давыда как на помощь собственного брата Володаря.

Но ставка на личные связи и старые добрые отношения в княжеской среде на этот раз жестоко подвела теребовльского князя. Причиной тому стало вмешательство в планы князей владимирской общины, занявшей бескомпромиссную позицию по отношению к военным затеям соседа. Обширные военные приготовления, особенно же использование степняков (берендеев, печенегов и торков), давних врагов Руси, которые, по признанию самого Василька, уже шли к нему на помощь, взбудоражило владимирцев и, безусловно, было истолковано ими как действие, представляющее непосредственную угрозу. Ведь еще не был забыт недавний конфликт Владимира с отколовшимися «пригородами» - Перемышлем, Теребовлем и Звенигородом, стоивший жизни тогдашнему владимирскому князю Ярополку Изяславичу, а соперничество Волыни и Галичины за лидерство в регионе еще не раз давало о себе знать впоследствии.

Похоже, что и сам Василько, хотя и отвергает все выдвинутые против него обвинения, тем не менее, не считает себя полностью невиновным. Как можно судить из текста источника, отбросив христианскую риторику и морализаторство автора Повести, Василько раскаивается именно в том, что ради выполнения своих планов он привел на Русь кочевников. «Възвышенье», за которое бог наказал князя, как следует из его собственных слов, было вызвано известием, что «йдуть къ мне берендичи, и печенези, и торци», в конце своей исповеди князь вновь возвращается к этой мысли и прямо заявляет: «... за мое възнесенье иже поидоша береньдичи ко мне, и веселяся сердце мое и възвеселися умъ мои, низложи мя богь и смири»433.

Как известно, подобная практика всегда осуждалась и порицалась и, прежде всего, общиной, «людьми», особенно, когда это делалось ради достижения эгоистических, честолюбивых целей, далеких от насущных интересов общины или представляло угрозу миру и спокойствию в русской земле434. И на этот раз община не могла оставаться в стороне. Это в первую очередь касается владимирцев, ближайших соседей беспокойного Василька. Их участие в рассматриваемых событиях реально засвидетельствовано в источниках. Это - и «совет» владимирских бояр, которому должен следовать Давыд, и целый ряд других характерных деталей летописного повествования, отмеченных исследователями435. Конечно, в рассматриваемых событиях действовал и субъективный фактор - политические амбиции, личная энергия, моральные принципы князей. Но, рассуждая об этом, историки, как правило, исходят из самых общих представлений о характере и личных качествах Святополка, Давыда, Ростиславичей и т.д.436, о человеческой природе вообще437, или из гипотетических выкладок о характере междукняже- ских отношений, родовых счетах, отчинных правах и т.д 438

Захватив в плен ослепленного Василька, Давыд с наступлением весны 1098 г. выступил в поход на Теребовль с вполне очевидной целью: «хотя переяти Василкову волость»439*. Причем Давыд считает себя законным теребовльским князем еще до этого похода и предлагает плененному Василько в награду за услугу (посредничество в переговорах с Мономахом и Святополком) на выбор один из трех волынских городов - Всеволож, Шеполь или Перемиль440. На это Василько с негодованием отвечает: «...сему ми дивно, дает ми городъ свой, а мой Теребовль, моя власть и ныне и пождавше»441. В данном эпизоде, как показывают исследования княжеских отношений, раскрывается древнее право князей «добывания» («подыскивания») волости, согласно которому победитель, изгнавший, убивший или захвативший в плен поверженного соперника, присваивал его власть и все княжеские права, становился князем в его волости442'.

Однако в отличие от предшествующего времени, когда это право осуществлялось практически беспрепятственно (X - начало XI вв.)443, теперь для его осуществления требуется выполнение обязательного условия - обеспечить князю-претенденту поддержку местной общины. Земские силы уже не только в Киеве444, но и в периферийных волостных центрах властно вмешиваются в политику князей, разрушая их самые амбициозные планы, если они идут вразрез с политическими интересами общины445. Подтверждением тому являются неудачи, постигшие волынского князя Давыда Игоревича, пытавшегося овладеть Теребовлем, а затем и киевского князя Святополка Изяславича, когда тот «нача ду- мати на Володаря и на Василка, глаголя, яко «Се есть волость отца моего и брата»; и поиде на ня»75.

В обоих случаях решающее слово остается за воинскими силами Червенской земли. Так, когда Давыд попытался «переяти Василкову волость», против него вышел Володарь Ростиславич, «собрав войска сколько мог»76. Этих сил оказалось достаточно, чтобы Давыд, который тоже «пошел с войском»77, «не сме... стати противу Василкову брату» и должен был отказаться от своих намерений78. Точно так же вышло со Святополком, который, «надеяся на множество вой», начал войну с Ростиславичами и был жестоко разбит перемышльскими и теребовль- скими полками, позорно бежав с поля боя79 Здесь мы впервые видим победную силу воинства Червонной (Галицкой) Руси, способного сокрушить столь грозных противников. Впоследствии галицкие полки достигают еще больших успехов, зарекомендовав себя как одни из самых боеспособных на Руси*0. Не последняя роль в этом принадлежит земским военным предводителям - воеводам, действующим на войне самостоятельно (без участия князя), а также «лучшим» и «передним мужам» - боярам, наиболее боеспособным и удачливым воинам

Высокую политическую активность земской общины, возглавляемой своими лидерами боярами, мы наблюдаем и на Волыни. Летописные известия последних десятилетий XI в. демонстрируют любопытную закономерность: князья, какой бы ни была их прежняя судьба и отношения друг с другом, оказавшись на владимирском столе, проводят одну и ту же внешнюю политику. И Ярополк Изяславич, и Давыд, и Святополк, заняв княжеский стол во Владимире, тотчас начинают попытки подчинить Червенские города, ничуть не смущаясь необходимостью идти на разрыв добрых союзнических отношений с перемышль- ским и теребовльским князьями*2, или прямо нарушать договорные обязательства, скрепленные крестным целованием . Трехкратное повторение в течение нескольких лет одной и той же ситуации, конечно,

”ПВЛ. Ч. I. С. 17К. 76

'Г а т и щ е в В. Н. История Российская. Ч. 2. С. 116. 77

Там же.

7“ПВЛ, Ч. І.С. 176-177. 74

Там же. С. 178-179. 110

См. с. 251-253 настоящей работы.

В1 См. с. 253-254 настоящей работы.

82 Так поступает Давыд Игоревич в отношении Ростиславич ей, не смотря на старые личные связи с ними и общие дела в прошлом (см.: ПВЛ. Ч. I. С. 135).

8:1 Так поступает в отношении Ростиславичей Святополк Изяславич (там же. С 178).

ш не может быть лишь случайным совпадением. И хотя летописец, а вслед за ним некоторые историки по традиции все сводят к личной инициативе князей, руководствующихся исключительно собственными эгоистическими побуждениями, необходимо признать, что отмеченное постоянство в действиях столь различных князей может быть объяснено только постоянным и настойчивым стремлением владимирцев вернуть под свой суверенитет отколовшиеся «пригороды». Неудачи, которые терпят в своих попытках владимирцы, приводят лишь к смене князей, но неизменными остаются политические интересы общины. *

446 *

Как же выражает община свои политические интересы? Каков механизм их воздействия на поведение князей? Важнейшим средством здесь является «совет» бояр, «смысленых мужей», которых «слушает» князь. Недаром летописец, ведя рассказ о волынских делах, всякий раз оговаривается, что князь, будь то Ярополк или Давыд, принимает то или иное важное решение, «послушавъ злыхъ советникъ» («некоторых мужей»)*4. Видимо, не обошлось без такого «совета» и в третьем из рассматриваемых аналогичных случаев, когда против Ростиславичей выступил Святополк. На эту мысль, кроме прочего, наводит и летописная фразеология, звучащая в описании события: Святополк сперва «на- ча думати на Володаря и Василка»в\ а затем объявил им, что Пере- мышль и Теребовль «есть волость отца моего и брата»86.

Вспомним, что именно такие слова нередко говорит князю община, «людье», побуждая его вступить или занять «свою отчину», «столъ отенъ и деденъ»*7 В любом случае, владимирская община не стояла в стороне от происходящего, и среди «множества вой», сопровождавших Святополка в походе на Ростиславичей, несомненно, были и владимирцы88. Мощная поддержка и в известном смысле давление общины (а не только личные побуждения) заставляют Святополка точно так же, как прежде Давыда и Ярополка, забыть про клятвенные обязательства пе ред Ростиславичами «имети (с ними. - А. М.) миръ и любовь», равно как и обязательства перед Мономахом и его союзниками ограничиться лишь наказанием Давыда447.

«Совет» бояр, таким образом, в последние десятилетия XI в. становится постоянным явлением политической жизни Юго-Западной Руси. Дополнительным подтверждением сказанному служит и то, что летописец не воспринимает боярский «совет» во Владимире и Перемышле как нечто особенное, как заслуживающее внимания и описания событие. Точнее говоря, его интересует не «совет» сам по себе, а лишь связанные с ним некоторые чрезвычайные обстоятельства, что характеризует отношение к «совету» как к обычному, повседневному явлению448 Вспоминает о «совете» или, вернее, об участвующих в нем лицах - «советниках» («мужах») - летописец только тогда, когда последние совершают предосудительные («злые»), с его точки зрения, деяния - подстрекают своего князя к войне с Киевом, или к убийству и ослеплению князя соседней волости.

Регулярно повторяющиеся в летописях, в тех случаях, когда известия о волынских и галицких делах достаточно подробны и полны (будучи, по-видимому, заимствованы составителями Повести временных лет непосредственно из местных источников449), упоминания о княжеских «советниках», действующих при схожих политических обстоятельствах, свидетельствуют о сложившейся практике подобных мероприятий и о надлежащем оформлении соответствующих отношений450

Пристрастное отношение киевского летописца к боярским «советам» («думам») на Волыни и Галичине (как и вообще к проявлениям политической самостоятельности подвластных Киеву регионов), опосредованное через негативное восприятие их участников, затрудняет возможность объективной и полной оценки политической роли и значения этого института в конце XI в. И тем не менее, имеющиеся данные позволяют сделать некоторые выводы, касающиеся наиболее существенных, на наш взгляд, черт, характеризующих положение и функции боярского «совета» («думы») в системе внутриобщинных отношений.

Первое. Высокая степень влияния «советников» на поступки князя, который «слушает» и принимает ответственные решения, будучи «научен» («намолвлен») «советниками», требует более внимательного анализа и, несмотря на уже проделанную историками работу, по-прежнему нуждается в объяснении. На наш взгляд, нельзя, как это делают некоторые исследователи, сводить все только к личностям «советников» -

93

их индивидуальным качествам, энергии, знаниям и опыту и проч. , хотя этот фактор, несомненно, играл важную роль. Тем более недостаточно объяснять влияние «советников» на князя их личной преданностью последнему451, хотя такие случаи и могли иметь место. Чтобы правильно объяснить и оценить феномен княжеского «совета» («думы»), необходимо сконцентрировать внимание на политическом содержании тех рекомендаций, которые дают князю его «думцы».

Второе. Во всех отмеченных выше случаях, там, где прямо фигурируют в тексте источников «мужи» - «советники» или их присутствие угадывается по косвенным признакам, их советы носят исключительно политический характер. Об этом можно судить, в частности, по решениям, которые принимаются князьями в результате совета с боярами. Они выражаются в попытках тем или иным образом разрешить насущные политические проблемы, наиболее остро стоящие перед возглавляемой данным князем общиной. В первую очередь сказанное касается внешнеполитических отношений и связано будь то с необходимостью противодействовать враждебным посягательствам Киева или с отражением агрессии соседней волостной общины. С этой точки зрения можно говорить об известной стабильности проводимой «советниками» политической линии, о ее независимости от временных колебаний политической конъюнктуры, позиции и личных интересов возглавлявших общину князей (которые на Волыни в конце XI в. чрезвычайно быстро сменяют друг друга) и, наоборот, ее обусловленности государственнополитическими интересами земли.

Третье. Сказанное согласуется с готовностью общины активно поддерживать решения, принятые на «совете» князя с «думцами», в том числе участвовать в военных действиях, требующих мобилизации земского войска, материальных и людских жертв. Наоборот, имеющиеся данные свидетельствуют, что если князь действует в обход бояр- «советников», не получает их поддержки, он остается и без поддержки общины и вынужден довольствоваться исключительно собственными возможностями452. Во многих случаях, особенно когда речь идет о мобилизации войска, вече принимает ту же позицию и то же решение, за которое высказываются «думцы»453, В итоге можно говорить, что позиции бояр-«советников» в том, что касается политических интересов общины, полностью совпадают с позицией «воев»454 - решающей силы в любых политических конфликтах9*.

Четвертое. Община, таким образом, в такой же мере, что и князь доверяет своим «думцам», выражающим ее политические интересы. В практических делах, когда требуется принятие конкретных решений, рядовые общинники полагаются на опытность и удачу своих «смысле- ных» мужей, наделяемых, видимо, известными сакральными качествами, несвойственными простым людям". Князь же доверяет своим «советникам» и действует по их совету, прежде всего, полагаясь на авторитет и поддержку, какими пользуются они в общине. Недаром князь дорожит добрыми отношениями с «советниками» и даже похваляется этим перед другими князьями455, ибо это знак добрых отношений князя с общиной, прочности его положения на княжеском столе. Но стоит разувериться князю в своих «советниках», как он бежит из волости, «имея всех советников и воинов на подозрении»456. В свою очередь, община ревностно следит, чтобы князя окружали достойные люди, пользующиеся должным уважением и доверием. И если князь выбирает себе советников произвольно, исходя только из собственных симпатий (как это случилось, к примеру, в последние годы княжения в Киеве Всеволода Ярославнча, который «нача любити смыслъ уных, светь творя с ними; си же начата заводити и, негодовати дружины своея первый»457), то в результате «людем не доходити княжеи правды», что тотчас вызывает резкое недовольство общины458.

Пятое. «Советы» бояр сводятся к предложению конкретных практических мер, направленных на достижение определенных политических целей. Соображения политической целесообразности зачастую преобладают в выборе этих мер над требованиями морали, что в целом отражает накал борьбы общин Юго-Западной Руси в конце XI в. Готовность сторон использовать крайние средства усугубляет конфликт, вносит в него элемент непредсказуемости, поскольку не только провоцирует к адекватным действиям соперника, но и становится поводом для вмешательства в конфликт третьей силы в лице киевского князя (имеем в виду походы Всеволода на Перемышль в 1086 г. и Святополка на Владимир в 1098 г.). Все это способно обернуться тяжелыми негативными последствиями для одной или другой стороны. Прямая ответственность за это ложится на непосредственных инициаторов мероприятия, обернувшегося тяжелой неудачей для общины. Последнее требует особого пояснения. Для этого обратимся к сообщениям источников о расправе Ростиславичей над главными зачинщиками ослепления Василька.

129