Феномен общественного движения

Литератор Сергей Глинка вспоминал,

что даже на закате екатерининского царствования он никогда не слышал,

чтобы в московском высшем свете говорили о политике.

А после смерти Павла «траура в Москве под разными предлогами почти никто не носил... и солдаты, и народ выражали непритворную радость»102.

Общественное признание нового императора Александра основывалось именно на всеобщих надеждах на то, что теперь «все изменится», и при этом а ожидаемую сторону. Уже в марте 1801 г. простой коллежский асессор Ва-силий Каразин «повергает к стопам» императора письмо с планом преобра-зований " в духе «гармонизации сословных отношений». На какое-то время он даже становится доверенным лицом Александра, имеющим право не только на личную переписку с императором, но и на бескорыстное и нели-неприятное выражение общественного мнения дворян у престола.

«Времена императора Александра в этом отношении уже резко отличаются от времен Екатерины. В обществе сначала слабо, но потом все заметнее обнаруживается интерес к его внутренним делам; общественная мысль

95

все более и более сознательно вникает в них и старается найти причины тех зол, которые уже давно чувствовались, но против которых оказывалась бессильна сама неограниченная власть правительства, и старается, наконец, найти те средства, которые были бы в состоянии помочь этому печальному положению вещей... В русском обществе является новый вопрос, который обозначал для него первые признаки зрелости: это был вопрос об его устройстве, причинах и последствиях этого устройства, о средствах к его исправлению и усовершенствованию» (А. Н. Пыпин)103.

Начало нового царствования приводит к появлению негосударственных политических изданий, кристаллизации течений общественной мысли, возникновению широкого публичного интереса к отечественной истории. Своего рода индикатором развития общественного сознания и общественного движения стал Николай Карамзин: уже литератор, автор «Писем русского путешественника» и «Бедной Лизы», но еще не историк. Это он, едва были вновь разрешены частные типографии, организовал первый в России общественно-политический журнал. Карамзин назвал его «Вестник Европы» — изданный в России, на русском языке, журнал уже самим названием объявлял о неотделимости отечественной общественной мысли от общеевропейской. Число подписчиков на журнал может дать представление о круге образованного общества: оно достигало огромной по тем временам цифры 1200 человек. И даже при этом издатель получал солидный доход от подписки: 6 тыс. руб. в год!

В 1802 г. «Вестник Европы» провозглашал, что время смут и беспорядков кончилось, что пришли времена мира, «который, по всем вероятностям, будет тверд и продолжителен». Павел и Робеспьер для «Вестника Европы» — фигуры ушедшего беспокойного прошлого, пример «мечтательной

философии», наносящей вред даже самыми добрыми своими намерениями. На смену им пришел политический реализм с его положительным образом «государственного мужа-практика, твердо направляющего к общему благу легкомысленных и эгоистичных людей, от которых он не требует чрезвычайных добродетелей и слабостями которых умеет пользоваться»104. Примеры такого образа — американский президент Джеф-ферсон, вождь восстания гаитянских негров и пожизненный правитель острова Туссен-Лувертюр и прежде все-

96

го — консул Бонапарт. 1802 год — время увлечения русского общества Бонапартом, человеком, обуздавшим революцию с ее террором, высту-пившим примирителем различных сословий и политических группировок. Бонапарт — оживший герой античности. Франция кажется примером «республиканской монархии» в духе Руссо. Среди почитателей Бонапарта такой патриот, как С. Н. Глинка (который в 1812 г. назовет Наполеона людоедом), а если вспомнить литературных героев — то и Андрей Болконский, и Пьер Безухов... Исчезновение с политической сцены консула Бонапарта и появление императора Наполеона вызвало разочарование общества: «Наполеон Бонапарт променял титул великого человека на титул императора: власть показалась ему лучше славы», — отзывался Карамзин на события 1804 г.

Но уже в 1803 г. Карамзин оставляет редакторство популярнейшего журнала. Он еще в Павловскую эпоху «по уши влез в русскую историю», и вот — прошение в Петербург и, как следствие, указ императора Александра 31 октября 1803 г. о назначении Карамзина официальным историографом с твердым ежегодным окладом. «Русский народ достоин знать свою историю, — сказал Александр Карамзину. — История, вами написанная, достойна русского народа».

Историю России писали и до Карамзина, но, как правило, такие книги не читали. И когда Пушкин говорил, что «древняя Россия... найдена Карамзиным, как Америка Колумбом», он имел в виду, что для русского общества открытие собственной истории состоялось только в начале XIX в. «Оказывается, у меня есть Отечество!» — восклицание после прочтения Карамзина характерное. Снова свидетельствует Пушкин: «Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества... Несколько времени ни о чем ином не говорили». Конечно, не было недостатка и в критиках: но главное, появилось что критиковать, от чего отталкиваться мысли для полета.

Карамзину «повезло»: вслед за Ю. М. Лотманом необходимо отметить, что именно в эту эпоху появился великий русский читатель, тысячи образованных людей. Но повезло и читателям. Главное, что сделал Карамзин, — заговорил новым языком, языком понятной литературной прозы.

... Язык наш был кафтан тяжелый

И слишком пахнул стариной;

Дал Карамзин покрой иной...

Все приняли его покрой10'.

Но именно вокруг нового «карамзинского» языка разгорелась полемика, выходящая за рамки филологии. Легкость нового языка — не есть ли легкость мыслей и легкость поведения?

97

Противников «нового слога» Карамзина сплотили труды вице-адмирала А. С. Шишкова, для которого «злочестие безбожных французов» всю жизнь оставалось средоточием всех людских бед, а ведь Карамзин времен «Вестника Европы» был поклонником Франции. Напечатанное Шишковым в 1803 г. «Рассуждение о старом и новом слоге» открыло череду трудов, отстаивавших церковнославянские основы русского языка и препятствовавших его обновлению. Уже тогда ошибки Шишкова были очевидны; пустив в ход вместо филологических и философских знаний фантазию и обыденные рассуждения, вице-адмирал занялся неуклюжей переделкой заимствованных слов в славянское «корнесловие». В борьбе за чистоту языка дело доходило до лингвистических курьезов. Например, в «Уставе» образованной «шишко-вистами» «Беседы любителей российского слова» 1811 г. сообщалось, что в зале «Беседы...» на публичных чтениях будут «совокупляться знатные персоны обоего пола»106. Не меньшим курьезом было и то, что в доме Шишкова всем заправляла его жена, голландка и лютеранка. К воспитывавшимся адмиралом племянникам она наняла гувернера-француза, и племянники говорили с дядей на французском языке. Шишкова и «шишковистов» в 1809 г. спародировал Батюшков, обнародовав ставшее ходовым прозвище: «Аз есмь зело словенофил». Начался долгий спор, включивший в свою орбиту немало талантливых людей своего времени. Среди «карамзинистов» не было только... самого Карамзина: он углубился в свои исторические труды и лишь однажды «вынырнул» из XIV в. в современность.

Это произошло в 1811 г., когда Карамзин ненадолго сблизился с императором Александром.

«Записка...» представляла нечто вроде краткого автореферата большой «Истории...», но не оборванного на Смутном времени, а доведенного до царствования Александра. В ней очень обстоятельно разбирался опыт царствования ближайших предшественников Александра и делались совершенно определенные выводы. Эти выводы были манифестом нового течения по-

98

литической мысли — консерватизма. Они заметно перекликались с мыслями европейского классика консерватизма Э. Бёрка. Карамзин предлагал царю-реформатору не забывать «правило мудрых, что всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необхо-димости: ибо одно время дает твердость уставам; ибо более уважаем то, что давно уважаем, и все делаем лучше от привычки». Под это правило подво-дилась историческая основа: «Для старого народа не надо новых законов... к древним государственным зданиям прикасаться опасно. Россия... существует около 1000 лет и не в образе дикой Орды, но в виде государства великого, а нам все твердят о новых образованиях, о новых уставах, как будто мы недавно вышли из темных лесов американских!» Вывод очень похож на цитату из Бёрка: «Требуем более мудрости хранительной, нежели творче-ской». Общественный идеал Карамзина, судя по «Записке...», таков: «Дворянство и духовенство, Сенат и Синод, как хранилище законов, над всеми — государь, единственный законодатель, единовластный источник властей, вот основание российской монархии...» Вся «Записка...» Карамзина — это полемика с либеральными идеями Сперанского, ко времени пода-чи «Записки...» еще не объявленного наполеоновским шпионом. В споре общества и правительства общество, представленное Карамзиным, оказывается более консервативным, чем власть. Еще одна важная часть заочной полемики консерватизма в лице Карамзина и либерализма в лице Сперан-ского: спор о том, что же менять в первую очередь — людей или учрежде-ния? Сперанский — за перемены в государственном устройстве. Карамзин считает: нет, нужно «думать более о людях, нежели о формах» — и на вопрос «Что делать?» отвечает: уметь «избирать людей и обходиться с ними». Его проект действий — для 50 губерний России найти достойных губерна-торов, «мужей умных, добросовестных, которые ревностно станут блюсти вверенное каждому из них благо полумиллиона россиян, обуздают хищное корыстолюбие нижних чиновников и господ жестоких, восстановят правосудие, успокоят земледельцев, ободрят купечество и промышленность, сохранят пользу казны и народа».

Для Александра времени его увлечения Сперанским «Записка...» Карамзина была чересчур консервативной, и он охладел к политическим беседам с историографом. Карамзин же не оставил своих политических взглядов вернулся к истории, чтобы попытать счастья через 14 лет, в начале царствования Николая.

В 1811 г. в общество «Беседа любителей русского слова» входили не только А. С. Шишков, «отцветающий гений» Г. Р. Державин, будущий «всенародный» поэт И. А. Крылов, многие другие заметные деятели эпохи, но также и граф Д. И. Хвостов, бывший олицетворением поэтического

99

графоманства (если у него и случались хорошие строчки, говорили, что о «обмолвился»). «Беседа...» собирала на многочасовые литературные чтения все петербургское общество. Чтения были формой выражения патриотизма — в самый канун войны с Наполеоном. Как отмечал современник: «Дамы и светские люди ровным счетом ничего не понимали, но не показывали, а может быть, и не чувствовали скуки: они исполнены были мысли, что совершают великий патриотический подвиг... Модный свет полагал, что торжество отечественной словесности должно предшествовать торжеству веры и отечества».

Эти собрания высокопоставленных особ стали предметом критики дружеского общества, группировавшегося поначалу вокруг «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств». В этот круг среди прочих входили молодые поэты В. А. Жуковский, П. А. Вяземский, К. Батюшков, талантливые чиновники Д. Н. Блудов, Д. В. Дашков, С. С. Уваров. Архаичному традиционализму «Беседы...» они противопоставили необходимость постоянного обновления и обогащения языка, упорному следованию церковнославянскому «корнесловию» — просвещенный вкус, умение ориентироваться в европейской литературе. На заседаниях их кружка в качестве символа присутствовал красный якобинский колпак: не для обозначения симпатий Франции или революции, а для утверждения общечеловеческих принципов «свободы, равенства, братства», не столько политических, сколько духовных.

За спорами о языке стояли споры о развитии культуры в целом, в том числе — и политической культуры. Сторонники и противники «Беседы...», сторонники и противники «нового слога» — это еще не партии, скрепленные единой идеологией. Однако уже видится их некоторый прообраз: то же деление общества на «своих» и «чужих», то же признание собственной идеологии исключительно правильной, та же борьба доступными средствами за ее торжество.

100

Война 1812 г. показала, с одной стороны, что патриотизм «Беседы...» не был слишком напускным: сам Шишков исполнял в течение 1812 г. должность государственного секретаря и стал знаменит благодаря своим возвышенным «Манифестам». Но, с другой стороны, и критики «Беседы...» доказали, что их любовь к Отечеству не слабее: «Певец во стане русских воинов» В. А. Жуковского — лучшее поэтическое произведение современника о войне с Наполеоном.

Успешно завершившаяся Отечественная война заметно встряхнула русское общество, добавила ему энергии. Возобновились официальные, риту-ализованные заседания «Беседы...». Ее критики — «карамзинисты» — основали построенное на контрасте веселое ироничное общество «безвестных людей» — «Арзамас». Начав с пародий, каламбуров, юмористических посланий, «вздорноречия», общество постепенно стало обращаться к более серьезным предметам. Его почетный гость Карамзин читал здесь отрывки из «Истории...» и проект своей речи в Российской академии; публицист Николай Тургенев сопоставлял политические традиции Англии и Франции («Англия заставила Европу любить свободу, Франция — ее ненавидеть...»). Темами разговоров и споров «арзамасцев» все чаще становились просвещение, свобода, уничтожение рабства, проблемы внешней политики. Возникла даже идея издания журнала, влияющего на общественное мнение и способствующего распространению «идей свободы, приличных России в ее теперешнем положении, согласных со степенью ее образования, не разрушающих настоящего, но могущих приготовить будущее»107.

Ко времени естественного распада (1817—1818) круг этого дружеского общества заметно вырос. В него входили не только будущие николаевские министры Блудов, Дашков и Уваров, воспитатель наследника В. А. Жуковский, но также и будущие декабристы М. Ф. Орлов, Н. И. Тургенев и Н. М. Муравьев, на последнем этапе существования общества — А. С. Пушкин. Со временем дороги «арзамасцев» разойдутся. Однажды в доме вдовы Карамзина Блудов протянул руку А. Тургеневу, а тот во всеуслышанье сказал: «Я никогда не пожму руку, подписавшую смертный приговор моему брату»: в 1826 г. «арзамасец» Блудов подписал смертный приговор «арзамасцу» Н. Тургеневу (не приведенный, правда, в исполнение).

Столь несхожие биографии «арзамасцев» показывают пример того, что реальное общественное движение в России конца царствования Александра обладало настолько широким спектром, что принимало в себя людей самых разных взглядов и судеб и «поставляло» как государственных деятелей, так и революционеров. Однако самым известным, больше других изученным в литературе стало движение декабристов.

101