По России ходит множество апокрифов, приписывающих преп. Серафиму полное презрение к епископской власти. Один мой корреспондент писал мне: «Если можно, пришлите какие-нибудь свидетельства о характере отноше- В пересказе Иоасафа Матрона говорит, что вначале ее раздирал страх быть укушенной и желание стать таким образом калекой и освободиться от кухонной службы.
Это тем более неправдоподобно, что именно с того момента Матрона ободряется. ний преподобного с епископами. Это очень важно, поскольку до наших дней ссылаются (на эти апокрифы). Один православный епископ признался мне, что сомневается в святости преподобного, потому что, как говорят, он выражал мнения, враждебные епископату. Я поспешил разуверить его. Немало вымыслов такого рода опубликовано еще до революции. Распространял их главным образом Нилус» Г Нилус, умерший в СССР в 1930 году, несомненно является автором и множества неизданных — за исключением рукописи, переправленной им за границу и опубликованной под заглавием «На берегу Божьей реки», том II, — документов, предсказывающих конец света. В этой книге как раз содержится «великая дивеевская тайна», упомянутая мной в первом этюде (см. с. 45): в конце времен епископы утратят веру в самые основные догматы, преп. Серафим воскреснет для проповеди покаяния и снова умрет. Ниже мы проясним происхождение этого мифа. Кроме него, мы попытаемся опровергнуть еще два очень похожих по содержанию мифа, явно относящихся к разряду сплетен. Чичагов, видимо, знал о них, поскольку привел, как бы для их опровержения, два соответствующих эпизода; второй особенно примечателен, ибо Чичагов располагал документами из первых рук. Епископы в самом деле были обеспокоены не совсем обычным для монаха образом жизни преп. Серафима. В Саровских архивах сохранился черновик ответа игумена Нифонта (1806-1842) на секретный запрос Тамбовской канцелярии. Чичагов приводит цитату (82 4/5), где игумен Нифонт отзывается о преп. Серафиме хорошо. Как мы увидим, посещение епископа, о котором повествуется во втором эпизоде, также было своего рода расследованием с его стороны (444 1/2 — 445 верх). Но ведь многие епископы чтили преп. Серафима. В числе его реликвий Чичагов упоминает «крест медный, который о. Серафим всегда носил на себе поверх одежды» Во время работы над житием мы часто переписывались с о. Всеволодом. Я делился его открытиями и мыслями с окружающими. Как-то мы беседовали о работе о. Всеволода с архиепископом Курским и Белгородским Хризостомом (Мартишкиным). Он высказал удивление, почему преп. Серафим негативно относился к русскому епископату. Часть этого разговора я привел в своем письме к о. Всеволоду.. В своей работе он приводит цитату из моего письма (прим. сост.). ^Чичагов, видимо, заблуждается, когда говорит, что этот крест был пожалован ему Нижегородским епископом Иеремией: единственный епископ с таким именем, которого Иоасаф вынудил уйти на покой, уже не застал преп. Серафима. Более того, такой знак отличия мог пожаловать ему (498 2/3). В XIX веке священники удостаивались наперсных крестов за исключительные заслуги; прежде он был знаком отличия игумена. Не следует путать этот крест, к которому преподобный давал прикладываться кающимся, с железным крестом, который он носил под одеждой и которым благословила его мать при уходе в Саров. На иконографических изображениях часто путают эти два креста. Преп. Серафим упрекал саровскую братию в удалении от первоначальной простоты, а крест этот явно носил как знак уважения к епископу. Безусловно, епископам приходилось проводить расследования по поводу преп. Серафима. Они вынуждены были проверять обвинения в его адрес со стороны монахов; поэтому, прежде чем говорить об отношениях преподобного с епископами, мы попытаемся пролить свет на характер отношений братии с преподобным в последние двенадцать лет его жизни. Это единственный период, надежными документами о котором мы располагаем. Дивеевские сестры рассказывали о некоторых притеснениях, которые пришлось терпеть из-за них старцу, но избегали говорить о внутренних распрях среди саровской братии. Одна из них утверждает, что игумен Нифонт был крайне враждебен к преп. Серафиму, и это подтверждает митрополит Филарет Московский. Описывая в 1840 году своему советнику и исповеднику Антонию Медведеву цензурные трудности монаха Сергия при издании жития преп. Серафима, он замечает: «Видно, согрешил саровский игумен (Нифонт. — J3. Р.), написал Ионе свои несветлые помыслы» . Иона, тезка Тамбовского епископа, о котором пойдет речь ниже, был первоприсутствующим в Св.Синоде. Чичагов, говоря об игумене Нифонте, всякий раз добавлял, что тот почитал преп. Серафима; он делал это, конечно, из дипломатических соображений. Как правило, за исключением материалов Дивеевских архивов, он предавал огласке живой материал со всеми его противоречиями, не стремясь создать критическое исследование, которое могло бы наделать много шума, помешав канонизации преп. Серафима и не дав ему даже пройти через цензуру. Две причины этой враждебности указываются А. Н. Муравьевым. Это бывший чиновник Св. Синода, возможный кандидат в обер- прокуроры, подавший в отставку в знак протеста против одного цензурного дела (тогда же в Св. Синоде отказались один лишь Тамбовский епископ, окормлявший Саров. В Тамбове же епископах таким именем не было. Письма, 4.II, с. 183, цит. по: Денисов, с. 413. заседать митрополит Московский Филарет и архиепископ Киевский Филарет). В 1848 году он посетил Саров и спросил у преемника Нифонта Исайи II, «справедлива ли молва... будто отец игумен Нифонт не любил отца Серафима и не позволял ему ни жить в пустыне, ни принимать посетителей? Как объяснить такое странное чувство к мужу праведному, каков был Серафим, в душе благочестивого Нифонта?» Игумен Исайя, на котором лежал немалый груз ответственности, дал ему такой уклончивый ответ: «Кто усумнится в праведности обоих? Мне, бывшему свидетелем благой жизни и всего, что сделал для святой обители покойный отец настоятель, можно ли не восхвалять его добродетели? А слава о добродетели отца Серафима ходит по всей России; но бывают иногда, по тайному попущению Божию, некоторые недоумения и между людьми самыми святыми, как о том читаем в их житиях. И тут, однако, не без причины было неудовольствие отца игумена. Строгий соблюдатель древнего чина Саровского, положенного первоначальником нашим, он не мог равнодушно видеть, как иногда нарушался этот устав стечением людей обоего пола, хотя и благочестивых, в келию затворника, когда устав строго запрещал такие посещения. С другой стороны, старец Серафим, испытанный долгим затвором и пустынножительством, конечно не без особого откровения, ему лишь ведомого, открыл двери своей келии приходящим для духовного назидания и, хотя он казался нарушителем заповеди монастырской, был, однако, с крайним для себя истощением, исполнителем заповеди Христовой о любви; а я знаю, что предместник мой был исполнен к нему искреннего глубокого уважения» . Таким образом, первой причиной разногласий между преп. Серафимом и братией было его старчество . Заметим, что если бы посещение лиц «обоего пола» и вправду нарушало монастырский устав, то элементарные основы аскезы вынуждали бы преп. Серафима не доверять откровениям, побуждавшим его к непослушанию. К тому же ссылка игумена Исайи на древние монастырские правила была лицемерной, поскольку другой причиной разногласий между преп. Серафимом и братией было, как мы увидим, именно удаление от древнего монастырского устава. И когда преп. Серафим с 25 мая 1825 года стал проводить дневные часы в пустыньке, по воскресеньям принимая Святое Причастие в келье, он, конечно, поступал так для того, чтобы сохранить мир и сделать менее заметным приток посетителей. Но вскоре он получил запрет из Тамбовской канцелярии на принятие Святого Причастия в келье, и произошло то, чего он стремился избежать: к великому неудовольствию братии его возвращение из церкви превращалось в многолюдное шествие, сдерживаемое толпой посетителей, желавших увидеть его поближе, а сам он шел, не поднимая глаз и будто никого не замечая (194 2/5 — 195 низ). Очевидно, указ этот вышел благодаря ходатайству монахов. Вторая причина разногласий между преп. Серафимом и братией упоминается Муравьевым в письме обер- прокурору Св.Синода от октября 1866 года, о содержании которого он рассказал П.С.Казанскому. Это письмо — протест против ряда реформ, ведущих к секуляризации различных церковных учреждений. Он напоминал обер- прокурору, что «Серафим слагал свой клобук, что может повториться». Казанский, профессор Московской духовной академии, специалист по монашеству и член Московского цензурного комитета, пересказывает их беседу в письме своему брату епископу, которого он держит в курсе новостей. Письма эти весьма интересны как содержащимися в них сведениями, так и смелостью взглядов автора, но большей частью они слишком кратки. Они опубликованы А. Беляевым в «Воспоминаниях о... П. С. Казанском» в «Православном обозрении» (1880-1881) и перепечатаны журналом «Странник» (1881, дек., с. 684-694). Обер- прокурором был в то время Д.Тол стой, совмещавший эти обязанности с обязанностями министра просвещения; как свидетельствовали проводимые им реформы, к христианству он был равнодушен. Среди учреждений, подпадавших под секулярную реформу, Муравьев в письме называет семинарии, а Казанскому сообщает, что митрополит Киевский Арсений к последнему этапу разработки реформы семинарий привлекаться не будет, ибо реформу намечено проводить без него. Таким образом, бывший епископ Тамбовский Арсений, встреча которого с преп. Серафимом будет описана ниже, как и сам преп. Серафим, противостоял секуляризации. Клобук является отличительным знаком принесшего обеты монаха. Говоря о «слагании клобука», Казанский употребляет несовершенную форму глагола. Очевидно, речь идет о том, что преп. Серафим, не отказываясь совершенно от монашеского облачения, носил его лишь в редких случаях, показывая тем самым, что не одобряет внедренных в Сарове нововведений. Сама лаконичность этого намека свидетельствует об общеизвестности факта и объясняет, почему преп. Серафим был канонизирован так поздно. Разумеется, источники ничего не сообщают нам об относительном духовном упадке Сарова. В 1839 году будущий оптинский старец Амвросий, уроженец Тамбова, отправился за советом к местному отшельнику, который сделал ему следующее признание: «Иди в Оптину пустынь — и будешь опытен. Можно бы пойти и в Саров, цо там уже нет теперь таких опытных старцев, как прежде» . Достаточно взглянуть на иллюстрации «Патерика», чтобы убедиться в переменах, происшедших в Сарове при игумене Нифонте. Его избражению предшествуют портреты скромных иноков, покрытых чаще всего низким, по старому обычаю, клобуком. Ни у кого из настоятелей нет наперсного креста, поскольку Нифонт первым получил звание игумена, а их настоятельские посохи высотой до локтей. Игумен Нифонт, напротив, покрыт монументальным клобуком, на нем не один, а три наперсных креста, и жезл его достигает лица: почти епископ! Его преемники носят по два наперсных креста. Преп. Серафим изображен не только без клобука, но и с непокрытой головой, что было неприемлемо с точки зрения церковных традиций, и без наперсного креста, но в монашеской мантии. Но нем епитрахиль и поручи, ибо он, по своему обыкновению, всегда был готов принять исповеди посетителей. Однако, говоря языком фотографов, это скорее «позирование», чем «моментальный снимок», так как руки преподобного покоятся на четках. Согласно «Патерику», игумен Нифонт начал промышленную разработку в саровском лесу, бывшем до тех пор прибежищем отшельников.
На фотографии дальней пус- тыньки преп. Серафима, воспроизведенной Чичаговым на с. 62, видно, что деревья в лесу молодые; сразу после кончины преп. Серафима его пустынька стала пунктом лесозаготовок. Изображенный на ней аккуратный домик не имеет ничего общего с Серафимовой пустынькой, он построен в позднейшее время для нужд паломников. Подлинная пустынька была выкуплена Мотовиловым и стала алтарем кладбищенской церкви в Дивееве. Несомненно, на эти деньги игумен Нифонт и возвел каменные постройки для рабочих, которых нанял для работы в лесу. В 1829 году Анна Еропкина, чьи свидетельства преставляют немалый интерес, обратила внимание на толстую свечу перед иконами в келье преп. Серафима. Он ответил ей, что по дороге в монастырь она наверняка заметила разрушения от урагана, повалившего множество деревьев. «Эту свечу принес мне любящий Бога человек во время грозы. Я, недостойный, зажег ее, помолился Господу Богу, буря и затихла. Потом, вздохнув, прибавил: а то бы камень на камне не остался, таков гнев Божий был на обитель!» Она уточняет, что убытки, по слухам, составили 11 ООО рублей (389 1/2). Преп. Серафим оказал Сарову немало и иных услуг, в частности защитил и братию и Дивеевскую общину от эпидемии холеры, кроме тех, «кто из обители без благословения выходил в мир». Открыто предупреждать о голодных годах он не мог лишь потому, что большинство смеялось над его предсказаниями. Преп. Серафим указывал на свое отдаление от братии только с помощью одежды. Монашескую мантию он носил, но вместо черной рясы надевал крестьянское белое платье и обувь. В первом и втором издании своего жития преп. Серафима Иоасаф пытался описать его как своего рода юродивого, действия которого не предполагали отвествен- ности за них. В третьем, более позднем издании он отказался от этой фальсификации. За неделю до кончины преп. Серафима игумен Нифонт отслужил литургию, на которой старец причастился, простился с ним и с братьями и выступил заступником за самых смиренных братьев (472). При таких обстоятельствах епископам приходилось дважды посещать преп. Серафима. Это и породило народные кривотолки о дерзком поведении старца. Первая же небылица была подхвачена Иоасафом, который был рад наделить своего мнимого учителя таким же высокомерием, какое сам он выставлял с таким бесстыдством. Он ссылается на свидетельство некого архимандрита Феодосия из Лютикова монастыря. В приведенном эпизоде речь идет об Ионе, бывшем епископом Тамбовским с 29 марта 1812 года, переведенном 26 (или 29) апреля 1821 года в Астрахань, а с 1 октября 1821 года ставшим экзархом Грузии. По словам Иоасафа, Иона, в начале 1821 года посетив Саров, велел преп. Серафиму явиться к нему из пустыньки в монастырь. Старец отказался, сославшись на то, что он необразованный монах, а епископу пристало общаться с игуменом. Епископ Иона посла л второго гонца, велев передать, что в случае его неявки он прикажет полиции препроводить его в Тамбов в кандалах. Старец вновь отказался, заметив, что епископ Иона в Тамбов не вернется. Епископ Иона покинул Саров, полный решимости по возвращении в Тамбов исполнить свою угрозу, но в ходе поездки узнал о переводе в Астрахань и убедился в прозорливости преп. Серафима. Н.Левицкий, поместивший этот рассказ в примечании и только ради того, чтобы признать его неправдоподобным, отмечает, что Иона вначале был переведен не в Грузию, а в Астрахань. Но все еще проще, поскольку в 18zl году у преп. Серафима не было пустыньки и он жил в монастыре. Как мы уже говорили, лишь с 25 ноября 1825 года он стал проводить дневные часы в том месте, которое постепенно приобрело известность как «ближняя пустынька», по требованию игумена Нифонта возвращаясь ночевать в монастырь. Чичагов упоминает об этом посещении епископа Ионы и датирует его 15 августа 1820 года (109 3/5 — 110 1/2). Тогда преп. Серафим жил в затворе в монастыре — в абсолютном затворе по хронологии Чичагова. Он не отворил двери епикопу, и игумен Нифонт предложил взломать ее, но епископ Иона помешал ему, опасаясь, как он сказал, «погрешить». Спустя неделю преп. Серафим, получив откровение, вышел из абсолютного затвора и начал принимать посетителей. Дивеевские архивы располагают точными сведениями лишь о периоде после 1821 года, и потому весь предшествующий период Чичагов исследовал опираясь на противоречивые источники и тщетно пытаясь примирить их. Один из архивных отрывков (184 верх), видимо, говорит о том, что преп. Серафим вышел из абсолютного (т. е. исключавшего посещения) затвора в 1813 году. Если это так, то он, конечно, отворил дверь епископу. Посещал преп. Серафима и другой епископ — Арсений, правивший Тамбовской епархией с 24 апреля (или 12 марта) 1832 по 5 апреля 1841 года, позже митрополит Киевский. Мифическая версия этого посещения опубликована Н.Потаповым, который пересказывает то, что поведала ему вдова Мотовилова в возрасте восьмидесяти трех — восьмидесяти восьми лет. Она родилась в 1822 году и воспитывалась в Дивеевской общине; когда преп. Серафим скончался, ей было десять лет от роду. Наряду с другими «воспоминаниями» она будто бы сообщила о том, что ста рец предсказал свою канонизацию и свое воскресение, из чего Нилус впоследствии и состряпал «великую дивеевс- кую тайну». Потапов пишет, что незадолго до кончины преп. Серафима его посетил Его высокопреосвященство владыка Арсений Тамбовский и произошло это по следующей причине: «На отца Серафима много клеветали и нападали за то, что он занимался устройством Дивеева. Преосвященный Арсений, желая проверить это, приехал в Саров и спрашивал игумена Нифонта. Игумен Нифонт предложил Преосвященному послать посланного к отцу Серафиму в его ближнюю пустыньку с тем, чтобы отец Серафим сам пришел к Преосвященному. Отец Серафим был уже очень слаб... Гонец застал его лежащим в гробу. Отец Серафим сказал: “Скажите Преосвященному: не могу идти, лежу в гробе, язвами уязвлен”. Отец Нифонт послал за ним второй раз. “Скажите Преосвященному, что не Лазарь ко пришел, а Христос к Лазарю”... Арсений восклик нул: Ах, Нифонт, Нифонт! Согрешил я с тобой против великого старца!” и сам отправился к отцу Серафиму в пустынь». Заметим, что преп. Серафим и в самом деле имел многолетнюю привычку читать, лежа в гробу, но тот гроб стоял в сенях его монастырской кельи, а не в пустыньке. О посещении епископа Арсения Чичагов рассказывает очень подробно (446 1/4 — 449 1/4). Источник им не указан, но факты подтверждены приведенным вслед за рассказом письмом епископа Арсения (449 1/4 — 450). Это посещение, как и визит епископа Ионы, состоялось в августе 1832 года по случаю престольного праздника в монастырском храме. Преп. Серафим пришел из пустыньки для участия в приеме епископа, а затем вернулся обратно. В сопровождении казначея Исайи и еще одного тамбовского священника, предполагаемого автора этого рассказа, епископ Арсений посетил все постройки монастыря, и в том числе Серафимову пустыньку. Старец укреплял камнями берег ручья вблизи пустыньки и тотчас подошел под благословений Епископ Арсений, видимо заранее осведомленный, пожелал осмотреть даже укромный уголок в пустыньке, где преподобный иногда укрывался для молитвы. В конце визита преп. Серафим спросил, может ли он давать посетителям, как он обыкновенно делал, кусочек хлеба и ложку красного вина. Епископ Арсений разрешил давать вино или хлеб раздельно, ибо он слышал, что некоторые в простоте своей полагают, будто он дает им Святое Причастие. Он добавил, что вина лучше не давать вовсе, ограничившись хлебом, и старец обещал ему поступать именно таким образом . В 1855 году епископ Арсений, став уже митрополитом Киевским, упоминает этот эпизод в письме к игумену Исайе. Первая часть письма умышленно запутана: с одной стороны, он извиняет игумена Нифонта за разлад с преп. Серафимом, с другой — недостаточно зная об интригах Иоасафа в Дивеевской общине, не входившей в его бывшую епархию, предполагает, что старец по простосердечию своему стал жертвой обмирщенных лиц, т. е. Иоасафа и попавших под его влияние сестер. (На деле почти все эти сестры были приняты в общину не самим преп. Серафимом.) Эти рассуждения осмотрительно утоплены в длиннейших рассуждениях, ведь и митрополит мог пострадать от гнева Иоасафа. Его собственные труды, на которые он намекает в конце письма, — борьба против сектантского прозелитизма и деятельность, направленная на отмену некоторых правительственных декретов 1802 года рационалистической окраски, которые благоприятствовали сектантам в ущерб православной вере. Вот его письмо: «По совести мирные отношения о. игумена Нифонта к о. Серафиму ни малейшей не бросают тени на жизнь и характер того и другого, а напротив, в первом показывают, как высоко он понимал и верно исполнял должность настоятеля пустынной обители и как дорого ценил и строго соблюдал чистоту монашеской жизни, а в последнем обличают евангельскую простоту и незлобие, по которым он никак не догадывался, что мнимые или истинные ученики или ученицы его иногда злоупотребляют его именем для достижения своих суетных и еще не очищенных от примеси тщеславия или своенравия видов. Надлежало бы также и в жизнеописании о. Серафима упомянуть о первом его свидании со мною: оно полно высокого значения и бесспорно открывает в нем дар прозорливости. Его слова и действия во время посещения моего вместе с вами (о. Исайя сопутствовал ему тогда в должности казначея) пустынной его хижины, его потом подарки мне: деревянное масло, красное вино, несколько свеч, кусок полотна и шерстяные чулки, и, наконец, многократное коленопреклоненное прощание его со мною, которого я многими убеждениями не мог прекратить в нем и от которого я должен был поспешно с вами уехать, дабы не трудить более старца, продолжавшего стоять на коленях и кланяться, были, как после оказалось, выразительными символам^, изображавшими его и мою судьбу: он вскоре затем помер , а я, при помощи Божией, продолжаю еще полагать камни на камни для ограждения церковного берега от напора вод мирских». Письмо, видимо, написано в связи с намерениями Саровского монастыря опубликовать житие преп. Серафима. Его первое издание вышло в 1863 году, но визит епископа Арсения в нем не упоминается. Епископ Арсений назвал этот визит «первым»; преп. Серафим умер четыре месяца спустя, и о втором визите нам ничего не известно. Письмо наконец признает по меньшей мере некоторую напряженность между преп. Серафимом и настоятелем из-за того, что старец принимал посетителей. Но в этом случае Иоасаф был не на его стороне: желая самолично стать властителем Дивеевской общины (319 низ; 320 2/5), он был на стороне тех, кто критиковал старца за заботы о ней (491 2/3) — пусть и под предлогом, что тот являлся отшельником. • • • В заключение этюда о мифической стороне жизнеописаний преп. Серафима следует отметить, что именно архивные документы и раздобытые Чичаговым документы касательно епископа Арсения помогли опровергнуть мифы и восстановить подлинный образ преп. Серафима. Все изложенное выше относится к последним двенадцати годам его жизни — периоду, которым датируются первые архивные записи. Этому периоду не намного предшествовало лишь посещение епископа Ионы, и потому наше опровержение мифа о нем неполновесно. Первые сорок девять лет монашества преп. Серафима не породили мифов. Нам о них не известно почти ничего достоверного, кроме трех-четырех эпизодов, о которых он сам рассказал сестрам. Остальные сведения сомнительны и зачастую противоречивы.