§ 4. Кто был прав, а кто неправ?

В данной полемике защита философии Маркса значила немного, так как высказывания Бернштейна по упомянутому вопросу были банальными и просто непрофессиональными. Наибольшее возмущение вызвал его тезис о том, что существует возможность постепенного улучшения капитализма в социалистическом направлении, с опорой на союз пролетариата с крестьянством и мелкой буржуазией. Плеханов писал, что отрицание марксистского принципа — положение рабочего класса при капитализме безнадежно — означает, что социализм теряет роль обоснования будущей революции и становится программой законодательных реформ. Каутский доказывал: если бы Бернштейн был прав, социализм потерял бы смысл своего существования. Лабриола возмущался тем, что один из лидеров социализма перешел на позиции либеральной буржуазии. Роза Люксембург тоже кипела праведным гневом: социализм попросту не нужен, если капитализм обладает средствами приспособления, позволяющими избежать кризисов перепроизводства.

Конечно, сейчас, на склоне XX в., можно сказать, что подобного типа аргументы критиков Бернштейна были чисто идеологическими и выражали лишь опасение в том, что классический революционный марксизм перестал бы существовать, если бы их оппонент оказался прав. Однако большинство критиков пытались обнаружить и ложность посылок первичного ревизионизма. Каутский, Бебель и Роза Люксембург защищали традиционную теорию концентрации, причем, как это обычно бывает, оказалось, что смысл понятия «концентрация» понимается ими по-разному. Бернштейн не отрицал, что набирает силу процесс интеграции капиталов, благодаря чему количество крупных промышленных предприятий и их доля в производстве возрастает. Но оспаривал тенденцию сосредоточения все большей массы капитала в руках все меньшего числа людей, экспроприирующих мелкую собственность. Не соглашался с тем, что число капиталистов падает, поскольку масса акционерного капитала возрастает.

Роза Люксембург, напротив, утверждает, что система акций есть средство концентрации, а не деконцентрации капитала. В этом она была права, хотя предмет спора ею подменялся. Все ортодоксы полагали, что тезис о классовой поляризации и постепенном исчезновении буржуазии не может быть поставлен под сомнение без разрушения всей марксистской доктрины. В итоге все более широкое распространение системы продажи мелких акций они рассматривали как способ извлечения мелких сбережений населения крупным капиталом, не имеющий никакого значения с точки зрения классового деления общества. Жорес обвинял Бернштейна в том, что социалистическое движение потеряет свое классовое лицо и растворится в обычном радикализме, если примет его теорию. Поэтому Жорес поддерживал Каутского, хотя по сути был близок Бернштейну, высказывая идеи о необходимости союза социал- демократии с несоциалистическими силами, если того требуют оперативные и тактические политические цели, а также о социалистическом смысле реформ даже в рамках капиталистического общества.

Роза Люксембург наиболее четко сформулировала суть полемики: если предположить, что реформы могут улучшить капитализм — в виде постепенной ликвидации следствий анархии производства и роста уровня жизни рабочего класса,— то нет никакого смысла и в социалистической революции. Но такое улучшение, по ее мнению, просто невозможно, ибо анархия и кризисы принадлежат к природе капитализма, а угнетение рабочих определяется самим фактом продажи рабочей силы. И оно не может быть ни смягчено, ни ликвидировано без экспроприации капиталистов, которая может осуществиться только посредством революционного захвата власти. Ведь между любой реформой и революцией — качественное различие!

Однако влияние данной критики на рост ревизионистских идей в германской социал-демократии было незначительно, поскольку реформизм стал скрытой идеологией значительного большинства вождей рабочего движения в Германии задолго до Бернштейна. Как правило, эти люди мало интересовались теоретической стороной спора и не придавали большого значения ревизии партийной доктрины. Она не мешала, хотя и не помогала, практике повседневной политической борьбы, союзов и реформ.

Революционная идея их интересовала меньше, нежели партийную интеллигенцию. Разумеется, для вождей типа Бебеля или Каутского, которые руководили организационной работой партии и снабжали ее доктриной, выступление Бернштейна казалось подрывом революционной веры. С точки зрения вождей, партия выглядела как реальное воплощение своей программы, не только в практической, но и в теоретической части. Поэтому вождям удалось получить поддержку большинства для своих антиревизионистских резолюций. Однако эта поддержка вытекала не из революционного духа широких масс, а из их безразличия к революционной теории, освященной традицией, но не имеющей для них большого значения.

Ленин, естественно, не мог остаться в стороне от критики Бернштейна. Он охарактеризовал ревизионизм как идеологию, отражающую интересы рабочей аристократии, которой буржуазия дает возможность участвовать в своих дивидендах. Это определение на долгие годы стало общеобязательной догмой. Если к ней относиться всерьез, то следовало бы предположить, что лишь привилегированная часть рабочего класса склонна к реформизму и ревизионизму, а большинство пронизано революционным энтузиазмом. В действительности практический ревизионизм был делом профсоюзов — наиболее непосредственной и массовой организации пролетариата. На рубеже XIX—XX вв. профсоюзы еще не имели своей бюрократии, которая возникла позже и на которую обычно сваливали вину как на источник оппортунизма и ревизионизма. Следовательно, если бы ленинское определение ревизионизма было истинным, оно не соответствовало бы марксистской теории. Каждому известно, что так называемая рабочая аристократия отличается от всего остального пролетариата не своим классовым положением, а только более высоким доходом. В таком случае можно признать, что возрастание уровня жизни рабочих способствует изменению их идеологии из революционной в реформистскую. Но подобный вывод противоречит традиционным принципам марксистской доктрины. Согласно Марксу, нищета не является источником классовой борьбы и революционного сознания (так думал Прудон), а, значит, улучшение положения рабочих не должно влиять на их естественную революционную тенденцию.

Надо отметить, что к началу XX в. немецкий рабочий класс имел уже длительный период роста реальной заработной платы, социальных гарантий и сокращенный рабочий день. Существовала также мощная политическая организация пролетариата, сила которой постоянно возрастала. Правда, рейхстаг пока немного значил в политической жизни, а в Пруссии еще не было всеобщего избирательного права. Однако выборы и связанная с ними политическая мобилизация рабочих открывали перспективы успешной борьбы за республику и даже взятие власти в руки пролетариата. Поэтому реальный опыт рабочего класса противоречил теории, по которой его положение безнадежно и никоим образом не может быть улучшено в рамках капитализма. То же самое можно сказать о России начала XX в. Здесь ревизионизм появился тогда, когда социал-демократия из горстки интеллигентов преобразовалась в широкое политическое движение.

Таким образом, история появления и развития практического ревизионизма ставит под вопрос один из элементов марксистской доктрины: о существовании естественного революционного духа рабочего класса, вытекающего из его положения продавца собственной рабочей силы и жертвы неизбежного отчуждения, присущего капитализму. Другими словами, теоретический ревизионизм был попыткой увидеть новые явления в социально-экономической и политической жизни капитализма и поставить веру в революционную миссию пролетариата в зависимость от реальных фактов, а не унаследованных догм. Ревизионизм постепенно освобождал марксистскую доктрину от героического пафоса «последнего и решительного боя», который принесет всеобщее освобождение и заложит предпосылки перехода от предыстории к действительной истории.

Так были заложены идейные основы новой социал-демократии, дальнейшее развитие которой лишь в минимальной степени связано с марксистской доктриной, особенно в ее ленинско-сталинской интерпретации. Безусловно, так понятый социализм генетически связан с марксизмом, но этот генезис становился все менее существенным. По сути дела ревизионизм попытался связать классический либерализм с марксизмом, и никакая ругань Ленина в адрес ревизионизма не может отменить того факта, что в конце XX в. догматическая официальная идеология вынуждена возвращаться к идеям, преданным анафеме с политического амвона.