§10. Марксистская мифология

Но приняв веру Маркса в возможность единства теории и практики, свободы и необходимости как свою собственную, он, вопреки намерениям, смог обнаружить мифологические, пророческие и утопические элементы марксизма, которые выпадали из поля зрения его представителей. Для мифологического восприятия и сознания мира характерно отсутствие различия между описательными и нормативными элементами мифа. В мифологическом сознании описание и предписание выступают как одна и та же действительность. Если миф приказывает нечто чтить и наследовать, то этот приказ не появляется как особый вывод, существующий независимо от содержания мифа. Чтобы адекватно понять миф, нужно не только понять его фактическое содержание, но и усвоить ценности, которые в нем провозглашаются. Тот, кто верит в миф, понимает его иначе, чем внешний наблюдатель — социолог, антрополог, психиатр или историк. Приверженец мифа понимает его в самом акте практического участия, и в данном смысле он прав, утверждая, что миф можно понять только «изнутри», будучи включенным в него сознанием, поведением и действием.

Так обстоит дело и с марксизмом в понимании Лукача. Немарксист не может правильно понять марксизм, поскольку это понимание возможно лишь в акте практического участия в революционном движении. Марксизм не является обычной теорией, которая что-то повествует о мире и в таком качестве может быть принята каждым человеком независимо от того, согласен ли он с ценностями политического движения, признавшего марксизм своей идеологией. Марксизм есть понимание мира, возникающее и существующее только в данном движении и практическом действии. Поэтому так понятый марксизм, подобно мифу, сопротивляется рациональной аргументации. Ни один человек «извне» не может успешно критиковать марксизм, ибо «извне» понять его невозможно. Таким способом Лукачу удалось показать, что марксистское созна ние подчинено всем эпистемологическим особенностям мифа.

Не менее успешно он обнаружил пророческий характер этого сознания. Пророческое сознание снимает всякое различие между волей и предвидением. Пророк говорит не собственным голосом, а гласом бога, истории, класса или партии. Но ни бог, ни история, ни класс, ни партия ничего не «предвидят» в том смысле, в каком люди предвидят события, на которые не могут повлиять. Акт предвидения и акт создания того, что предвидится, одни и те же для бога, истории, класса и партии, так как субъект и объект познания совпадают в их действиях. Никакая надындивидуальная сила никогда не действует «извне», а только имманентно. Субъект истории, отождествивший свое сознание с историческим процессом, снимает всякое различие между предсказанным и творимым будущим.

В таком субъекте воплощается утопическое сознание. Оно обнаруживается именно в тех элементах марксизма, которые направлены против утопического социализма. Маркс был убежден, что «научный социализм» не может рассматриваться как обычное моральное предписание, результат оценки или результат «исторической необходимости». Если разграничение фактов и ценностей, познания и морального одобрения не существует в пролетарском сознании, то происходит это по той причине, что «научный социализм» не является ни желательным, ни необходимым состоянием общества, ни конгломератом того и другого. Социализм есть «единство» желания и необходимости, т. е. такое состояние вещей, которое реализует сущность человека. Но данная сущность, если вспомнить известное определение Маркса, не произвольная конструкция философа и моралиста, а уже готовая для социалистических преобразований.

Коммунистическое и социалистическое будущее мира не есть нечто из сферы человеческих желаний или предвидений, базирующихся на рациональном анализе исторических тенденций. Коммунизм и социализм есть нечто, подобное гегелевской реальности высшего порядка,— эмпирически ее наблюдать нельзя, однако она более реальна, чем все эмпирические факты, вместе взятые. Этим и является тотальность в понимании Лукача — она признается действительной и существующей, но не эмпирической. Потому говоря о социализме как будущем состоянии, мы не нуждаемся в использовании нормативного языка или языка научного предвидения. Социализм есть смысл истории и в данном качестве уже существует в текущей истории. Но толкование будущего как модуса современности или настоящего, а не как некоего желательного или ожидаемого состояния,— типично утопическая онтология, и заслуга Лукача состоит в том, что он обнаружил такую онтологию (платоновско- гегелевского происхождения) как фундаментальную характеристику марксизма.

Благодаря этому марксизм в его понимании приобрел иррациональную и антинаучную форму.

Тогда остается еще одна возможность: тотальность не раскрывается целиком в чистом научном исследовании, а только в активном участии в революционном движении. В этом случае мы имеем дело с генетическим критерием истины: марксизм есть истина, ибо «выражает» сознание пролетариата (а не наоборот). Однако генетический„ критерий истины ничем не отличается от критерия на основании авторитета. То или иное положение должно быть признано истинным не потому, что его можно доказать с помощью универсальных аргументов, принятых в науке, а потому, что оно порождено исторически привилегированным классом. А эта истина известна на том основании, что ее провозглашает теория, носителем и обладателем которой выступает пролетариат. Следовательно, вся мифология пролетариата как исторически безошибочного класса сводится у Лукача к чисто партийному догматизму. Поскольку о содержании собственного сознания пролетариат знать ничего не может, это привилегия партии, которая «выражает» и «воплощает» исторический интерес пролетариата,— то она и является критерием и источником истины. Что и следовало доказать.

Тем самым единство теории и практики, фактов и ценностей становится приматом политического участия над познавательными ценностями, обладание властью оказывается важнее обладания истиной. Коммунистическое движение дает индульгенцию всем его членам как обладателям истины на основании участия в этом движении. В итоге марксизм Лукача есть отказ от интеллектуальных, логических и эмпирических критериев истины. И в данном качестве он антирационален и антинаучен.

Творчество Лукача интересует нас сегодня не только благодаря его заслугам в интерпретации Маркса. Не потому, что он доказал: философская теория Маркса может служить хорошим основанием самопрославления идеологии коммунистической бюрократии. И не потому, что он создал или реконструировал понятия, которые повлияли на современную форму марксизма. Пример Лукача важен для оценки всех, даже самых выдающихся марксистских интеллектуалов, которые связали свою судьбу и мышление с тоталитарным политическим режимом. И для этого под принуждением или добровольно отреклись от самостоятельной мысли, теоретически обосновывая свое отречение.

Как известно, художественным образом Лукача является иезуит Нафта из «Волшебной горы» Т. Манна: блестящий ум не в состоянии жить и мыслить без авторитета, а после того, как такой авторитет найден, Нафта вынужден отказаться от самого себя. На самом деле Лукач был выдающимся марксистом-интеллигентом, человеком высокой культуры мысли, что отличало его от подавляющего большинства государственных философов. Но этот марксист-теоретик нуждался в интеллектуальной безопасности и не мог принять ситуацию неопределенности, которая внутренне связана со скептическими и эмпирическими установками в философии и политике. Он нашел в коммунистической партии то, к чему стремится большинство интеллигентов: гарантию абсолютной уверенности и участия в деятельности неких надындивидуальных сил, которое заменяет критику, вырабатывает невосприимчивость к фактам и погашает беспокойство. Такая гарантия и потребность в ней перечеркивает стремление к истине и иные критерии духовного творчества.

С того момента, когда Лукач связал свою судьбу с марксизмом и коммунизмом, он был убежден, что все проблемы философии и общественных наук в принципе решены. И задача марксистского теоретика должна состоять в том, чтобы обнаружить и показать истинное содержание идей Маркса и Ленина, правильно понять уже существующий канон. Его уже не интересовало, действительно ли тотальность в Марксовом смысле слова является истиной и каким способом можно такую истинность обосновать. Поэтому его сочинения переполнены авторитарными утверждениями, а не аргументацией. Обладая раз и навсегда установленной мерой истинности, он прикладывал ее в качестве шаблона ко всем проблемам, которыми занимался: философии Гегеля и Фихте, поэзии Гете и романам Кафки. Его догматизм был абсолютным и почти возвышенным в своем совершенстве. Его критика сталинизма не выходила за рамки сталинизма. В истории марксизма XX столетия Лукач стал наиболее показательным примером явления, которое можно назвать изменой разуму человеком, профессионально призванным к его использованию.