ПРИБАВЛЕНИЕ А 13 Для предупреждения недоразумений считаем, однако, необходимым заметить, что то, что мы называем идеалом народа, ничего не имеет подобного с теми политически-социальными схемами, формулами и теориями, выработанными помимо народной жизни, досугом буржуазных ученых или полуученых и предлагаемыми милостиво невежественной народной толпе, как необходимое условие их будущего устройства.
Мы не имеем ни малейшей веры в эти теории, и самые лучшие из них кажутся нам прокрустовыми кроватями, слишком узкими для того, чтобы охватить могучее и широкое раздолье народной жизни. Наука, самая рациональная и глубокая, не может угадать формы будущей общественной жизни. Она может определить только отрицательные условия, логически вытекающие из строгой критики существующего общества. Таким образом, социально-экономическая наука при такой критике дошла до отрицания личнонаследственной собственности и, следовательно, до отвлеченного и, как бы сказать, отрицательного положения собственности коллективной, как необходимого условия будущего социального строя. Таким же путем дошла она до отрицания самой идеи государства и государствования, т. е. управления обществом сверху вниз во имя какого бы то ни было мнимого права, богословского или метафизического, божественного или интеллигентно-ученого, и вследствие того пришла к противоположному, а потому и отрицательному положению — к анархии, т. е. к самостоятельной свободной организации всех единиц или частей, составляющих общины, и их вольной федерации между собою, снизу вверх не по приказанию какого бы то начальства, даже избранного, и не по указаниям какой-либо ученой теории, а вследствие совсем естественного развития всякого рода потребностей, проявляемых самою жизнью. Поэтому никакой ученый не в состоянии определить даже для себя, как народ будет и должен жить на другой день социальной революции. Это определится, во-первых, положением каждого народа и, во-вторых, теми стремлениями, которые в них проявятся и будут сильнее действовать, отнюдь же не руководствами и уяснениями сверху и вообще никакими теориями, выдуманными накануне революции. Нам известно, что в России теперь развилось целое направление к образованию так называемых народных учителей 14. Утверждают, что должно прежде всего научить народ, а когда он научится и поймет свои права и обязанности, тогда только можно его бунтовать. Тут сейчас же является вопрос, чему вы станете учить народ? Не тому ли, чего сами не знаете, не можете знать и чему сами должны прежде всего выучиться у народа? В этом направлении или в этой — далеко, впрочем, не новой — партии необходимо различать две категории. Самая многочисленная — это категория доктринеров, шарлатанов, большею частью и себянадувателей, которые не отказываясь ни от каких удовольствий и выгод, доставляемых существующим обществом привилегированному и богатому меньшинству, вместе с тем хотят приобрести или сохранить репутацию людей, преданных в самом деле делу народного освобождения, а пожалуй даже революционеров, когда это не бывает сопряжено с слишком большими неудобствами. Таких господ в России появилось слишком много. Они учреждают народные банки, артели потребительные и производительные общества, занимаются, конечно, женским вопросом и именуют себя громко поборниками науки, позитивистами, а теперь марксистами 15. Общая черта, отличающая их,— это ничем не жертвовать, беречь и холить свои дорогие личности пуще всего, и вместе с тем желать слыть передовыми людьми во всех отношениях. С этою категориею, как бы многочисленна она ни была, разговоры напрасны. До революции ее можно только разоблачать и срамить; а в революцию... ну, тогда будем надеяться, что они сами пропадут. Но есть другая категория, состоящая из молодых людей честных, действительно преданных и которые бросались в это направление в последнее время как бы с отчаяния, только потому, что им кажется, что при настоящих обстоятельствах другого дела и выхода нет. Мы не определим их ближе, боясь обратить на них внимание полиции; но те из них, которые прочтут эти строки, поймут, что слова наши обращены прямо к ним. Именно их хотелось бы нам спросить: чему они намереваются учить народ? Хотят ли они преподать народу рациональную науку? Сколько нам известно, их цель не такова. Они знают, что правительство остановило бы на первом шагу всякого, кто захотел бы внести науку в народные школы, и знают, .кроме того, что самому народу нашему в его настоящем слишком бедственном положении совсем не до науки. Для того чтобы сделать доступною для него теорию, надо переменить его практику и прежде всего преобразовать радикально экономические условия его быта, вырвать его из повсеместной и почти поголовной голодной беды. Каким же образом честные люди могут изменить экономический быт народа? Никакой власти у них нет, да и сама государственная власть, как это мы постараемся доказать ниже, бессильна исправить экономическое положение народа; единственно, что она может сделать для него, это упраздниться, исчезнуть, так как ее существование несогласно с благом народным, могущим быть созданным только самим народом. Что же могут сделать друзья народа? Возбудить его к самостоятельному движению и действию и прежде всего — утверждают именно добросовестные поборники того направления, о котором мы теперь говорили,— указать ему пути и средства к его освобождению. Пути и средства могут быть двоякого рода: чисто революционные, стремящиеся прямо к организации всенародного бунта; и другие, более мирные, начинающие освобождение народа систематически медленным, но вместе с тем радикальным преобразованием его экономического быта. Этот второй метод, если ему хотят следовать искренно, исключает, разумеется, пошлую проповедь о сбережении, столь любимую буржуазными экономистами, по той простой причине, что чернорабочему народу вообще, и особенно нашему, сберегать решительно нечего. Но что же могут сделать честные люди для того, чтобы толкнуть наш народ на этот путь медленных, но радикальных экономических преобразований? Не откроют ли они в деревнях кафедры социологии? Во-первых, все то же отечески бдительное правительство не позволит; ну, а во-вторых, крестьяне ничего не поймут и насмеются над самим профессором; да, наконец, и сама социология — наука будущая; в настоящее же время она несравненно богаче неразрешен ными вопросами, чем положительными ответами, не говорим уже о том, что нашим бедным мужикам заниматься ею, право, некогда, на них можно действовать только путем практики, отнюдь же не посредством теорий. В чем же может состоять эта практика? Именно практика, ставящая себе главною, если не единственною целью — толкнуть всю огромную массу нашего крестьянства на путь самостоятельных экономических преобразований, в духе новейшей социологии? Она не может состоять ни в чем другом, как в образовании рабочих артелей и кооперативных обществ: ссудных, потребительных и производительных, и по преимуществу последних, как идущих прямее других к цели, т. е. к освобождению труда от господства буржуазного капитала. Но возможно ли это освобождение при экономических условиях, преобладающих в настоящем обществе? Наука, опираясь на факты, а именно на целый ряд опытов, сделанных в продолжение последних двадцати лет в разных странах, решительно говорит нам — невозможно. Лассаль, которого мы, впрочем, далеко не последователи, доказал эту невозможность самым блестящим и популярнейшим образом в своих брошюрах 16, и в этом сходятся с ним все новейшие экономисты, хотя и буржуазные, но серьезные, как бы нехотя раскрывают немощь кооперативной системы, на которую довольно справедливо смотрят, как на спасательный громоотвод против социально-революционной грозы. Интернационал, с своей стороны, много и в продолжение нескольким лет часто возбуждал вопрос о кооперативных товариществах и, на основании многочисленных доводов, пришел к следующему результату, высказанному на Лозаннском конгрессе (в 1867 г.) и подтвержденному на Брюссельском конгрессе (в 1868 г.). Кооперация во всех ее видах есть несомненно рациональная и справедливая форма будущего производства. Но для того, чтобы она могла достигнуть своей цели — освобождения всех работающих масс и полного вознаграждения и удовлетворения их, необходимо, чтобы земля и капитал, во всех видах, сделались коллективной собственностью. До тех пор, пока этого не будет, кооперация в большем числе случаев будет раздавлена всемогущею конкуренциею больших капиталов и большой поземельной собственности; в редких же случаях, когда, например, тому или другому, непременно более или менее замкнутому, производительному товариществу удастся выдержать и пережить эту борьбу, результатом этой удачи будет лишь зарождение нового привилегированного класса коллективных счастливцев в массе нищенствующего пролетариата. Итак, при существующих условиях общественной экономии кооперация рабочих масс освободить не может, тем не менее, однако, она представляет ту выгоду, что даже в настоящее время приучает работников соединяться, организоваться и самостоятельно управлять своими собственными делами. Несмотря, однако, на признание этой несомненной пользы, кооперативное движение, сначала двинувшее нас быстро, в последнее время значительно ослабело в Европе по той весьма простой причине, что массы рабочих, раз убедившись, что в настоящее время они посредством ее не могут достигнуть своего освобождения, не нашли нужным прибегать к ней для довершения своего практического воспитания, лишь только они потеряли веру в достижение цели, они пренебрегли и путем, к ней ведущим, или, вернее, путем, к ней не ведущим, а гимнастикою, даже и полезною, им некогда заниматься. Что истинно на Западе, не может быть ложью и на Востоке, и мы не думаем, чтобы кооперативное движение могло принять сколько-нибудь серьезные размеры в России. В настоящее время в России кооперация еще невозможнее, чем на Западе. [...] Но справедливо ли, что нет теперь в России ни другого выхода, ни дела другого, кроме кооперативных предприятий? Мы думаем решительно, что это несправедливо. В русском народе существуют в самых широких размерах те два первых элемента, на которые мы можем указать, как на необходимые условия социальной революции. Он может похвастаться чрезмерною нищетою, а также и рабством примерным. Страданиям его нет числа, и переносит он их не терпеливо, а с глубоким и страстным отчаянием, выразившимся уже два раза исторически, двумя страшными взрывами: бунтом Стеньки Разина и Пугачевским бунтом, и не перестающими поныне проявляться в беспрерывном ряде частных крестьянских бунтов. Что же служит ему препятствием к совершению победоносной революции? Недостаток ли в общем народном идеале, который был бы способен осмыслить народную революцию, дать ей определенную цель и без которого, как мы выше сказали, невозможно одновременное и всеобщее восстание целого народа, а следовательно, невозможен и самый успех революции? Но вряд ли было бы справедливо сказать, что в русском народе уже не выработался такой идеал. Если бы его не было, если бы он не выработался в сознании народном, по крайней мере в своих главных чертах, то надо бы было отказаться от всякой надежды на русскую революцию, потому что такой идеал выдвигается из самой глубины народной жизни, есть непременным образом результат народных исторических испытаний, его стремлений, страданий, протестов, борьбы и вместе с тем есть как бы образное и общепонятное, всегда простое, выражение его настоящих требований и надежд. [...] I. ..J Самые прославленные гении ничего или очень мало сделали до сих пор собственно для народа, т. е. для многомиллионного чернорабочего пролетариата. Народная жизнь, народное развитие, народный прогресс принадлежат исключительно самому народу. Этот прогресс совершается, конечно, не путем книжного образования, а путем естественного нарастания опыта и мысли, передаваемого из рода в род и необходимым образом расширяющегося, углубляющегося по содержанию, усовершенствующегося и облекаю щегося в свои формы, разумеется, чрезвычайно медленно; путем бесконечного ряда тяжких и горьких исторических испытаний, доведших наконец в наше время народные массы, можно сказать всех стран, по крайней мере всех европейских стран, до сознания, что им от привилегированных классов и от нынешних государств, вообще от политических переворотов, ждать нечего и что они могут освободиться только собственным усилием своим посредством социальной революции. Это самое определяет всеобщий идеал, ныне в них живущий и действующий. Существует ли такой идеал в представлении народа русского? Нет сомнения, что существует, и нет даже необходимости слишком далеко углубляться в историческое сознание нашего народа, чтобы определить его главные черты. Первая и главная черта — это всенародное убеждение, что земля, вся земля, принадлежит народу, орошающему ее своим потом и оплодотворяющему ее собственноручным трудом. Вторая столь же крупная черта, что право на пользование ею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, разделяющему ее временно между лицами; третья черта, одинаковой важности с двумя предыдущими,— это квазиабсолютная автономия, общинное самоуправление и вследствие того решительно враждебное отношение общины к государству. Вот три главные черты, которые лежат в основании русского народного идеала. По существу своему они вполне соответствуют идеалу, вырабатывающемуся за последнее время в сознании пролетариата латинских стран, несравненно ближе ныне стоящих к социальной революции, чем страны германские. Однако русский народный идеал омрачен тремя другими чертами, которые искажают его характер и чрезвычайно затрудняют и замедляют осуществление его, чертами, против которых поэтому мы всеми силами должны бороться и против которых борьба тем возможнее, что она уже существует в самом народе. Эти три затемняющие черты: 1) патриархальность, 2) поглощение лица миром, 3) вера в царя. Можно было бы прибавить в виде четвертой черты христианскую веру, официально-православную или сектаторскую, но, по нашему мнению, у нас в России этот вопрос далеко не представляет той важности, какую он представляет в Западной Европе, не только в католических, но даже и в протестантских странах. Социальные революционеры, разумеется, не пренебрегают им и пользуются всяким случаем, чтобы в присутствии народа сказать убийственную правду господу Саваофу 17 и богословским, метафизическим, политическим, юридическим, полицейским и буржуазно-экономическим представителям его на земле. Но они не ставят религиозный вопрос на первое место, убежденные в том, что суеверие народа, естественным образом сопряженное в нем с невежеством, не коренится, однако, столько в этом невежестве, сколько в его нищете, в его материальных страданиях и в неслыханных притеснениях всякого рода, претерпеваемых им всякий день; что религиозные представле- ния и басни, эта фантастическая склонность к нелепому, явление еще более практическое, чем теоретическое, а именно не столько заблуждение ума, сколько протест самой жизни, воли и страсти против невыносимой жизненной тесноты; что церковь представляет для народа роль небесного кабака, точно так же, как кабак представляет нечто вроде церкви небесной на земле; как в церкви, так и в кабаке он забывает хоть на одну минуту свой голод, свой гнет, свое унижение, старается успокоить память о своей ежедневной беде один раз в безумной вере, а в другой раз в вине. Одно опьянение стоит другого. Социальные революционеры знают это и потому убеждены, что религиозность в народе можно будет убить только социальною революцией, отнюдь же не отвлеченною и доктринерною пропагандою так называемых свободных мыслителей. Эти господа свободные мыслители с ног до головы буржуа, неисправимые метафизики по приемам, привычкам и жизни даже и тогда, когда называют себя позитивистами и воображают себя материалистами. [...] [...] Они объявляют беспощадную войну господу богу, отвергают наирадикальнейшим образом религию, во всех ее проявлениях и видах, громят богословие и метафизические бредни, все суеверия народные во имя науки, которую, разумеется, носят в карманах своих и которою испещряют все многоглаголевые писания свои,— но в то же самое время обращаются с чрезвычайной нежностью ко всем политическим и общественным силам мира сего, и если, вынужденные логикой и общественным мнением, позволяют себе даже их отрицать, то делают это так учтиво, так кротко, что надо иметь нрав чрезвычайно крутой, чтобы на них рассердиться, они непременно оставляют выходы и выражают надежду на их исправление. Эта способность надеяться и верить в них так велика, что они даже полагают возможным, что наш правительствующий Сенат 18 сделается рано или поздно органом народного освобождения. (Смотри последнюю, по числу третью, программу непериодического издания «Вперед», скорое появление которого ожидается в Цюрихе 19.) Но оставим этих шарлатанов и обратимся к своему вопросу. Народа никогда и ни под каким предлогом и для какой бы то ни было цели обманывать не следует. Это было бы не только преступно, но и в видах достижения революционного дела вредно; вредно уже потому, что всякий обман по существу своему близорук, мелок, тесен, всегда сшит белыми и гнилыми нитками, вследствие чего всегда непременно обрывается и раскрывается, и для самой революционной молодежи самое ложное, самопроизвольное, самодурное и народу противное направление. [...] Поэтому, так как мы сами глубоко убежденные безбожники, враги всякого религиозного верования и материалисты, всякий раз, когда нам придется говорить о вере с народом, мы обязаны высказать ему во всей полноте наше безверие, скажу более, наше враждебное отношение к религии. На все вопросы его по этому предмету мы должны отвечать честно, и даже когда становится нужно, т.
е. когда предвидится успех, должны стараться ему объяснить и доказать справедливость своих воззрений. Но мы не должны сами искать случаев к подобным разговорам. Мы не должны ставить религиозный вопрос на первом плане нашей пропаганды в народе. Делать это, по нашему глубокому убеждению, однозначительно с изменою народному делу. Народ не доктринер и не философ. У него нет ни досуга, ни привычки заниматься одновременно многими вопросами. Увлекаясь одним, он забывает все другие. Поэтому наша прямая обязанность поставить перед ним главный вопрос, от разрешения которого более чем от всех других зависит его освобождение. Но этот вопрос указан самим положением его, всей его жизнью — этот вопрос эконо- мически-политический, экономический в смысле социальной революции и политический в смысле разрушения государства. Занимать его религиозным вопросом значит отвлекать его от настоящего дела, значит изменить его делу. Народное дело состоит единственно в осуществлении народного идеала, с возможным, в народе же самом коренящимся, исправлением его. Мы указали на три несчастные черты, омрачающие главным образом идеал русского народа. Теперь заметим, что две последние: поглощение лица миром и богопочитание царя, собственно вытекают, как естественные результаты, из первой, т. е. из патриархальности, и что поэтому патриархальность есть то главное историческое, но, к несчастью, совершенно народное зло, против которого ш>1 обязаны бороться всеми силами. Оно исказило всю русскую жизнь, наложив на нее тот характер тупоумной неподвижности, той непроходимой грязи родной, той коренной лжи, алчного лицемерия и наконец того холопского рабства, которые делают ее нестерпимой. Деспотизм мужа, отца, а потом старшего брата обратил семью, уже безнравственную по своему юридически-экономическому началу, в школу торжествующего насилия и самодурства, домашней ежедневной подлости и разврата. [...] Община — его 20 мир. Она не что иное, как естественное расширение его семьи, его рода. Поэтому в ней преобладает то же патриархальное начало, тот же гнусный деспотизм и то же подлое послушание, а потому и та же коренная несправедливость и то же радикальное отрицание всякого личного права, как и в самой семье. Решения мира, каковы бы они ни были, закон. «Кто смеет идти против мира?!» — восклицает с удивлением русский мужик. Мы увидим, что кроме царя, его чиновников и дворян, стоящих собственно вне мира или, вернее, над ним, есть в самом русском народе лицо, смеющее идти против мира: это разбойник. Вот почему разбой составляет важное историческое явление в России — первые бунтовщики, первые революционеры в России, Пугачев и Стенька Разин, были разбойники. [...] Каждая община составляет в себе замкнутое целое, вследствие чего — и это составляет одно из главных несчастий в России — ни одна община не имеет да и не чувствует надобности иметь с другими общинами никакой самостоятельной органической связи. Соединяются же они между собою только посредством царя-батюшки, только в его верховной отеческой власти. [...] Число общин несметно, а общий их царь-батюшка стоит над ними слишком высоко, только немножко ниже господа бога, для того чтобы ему управиться лично со всеми. [...] Ему нужна целая военная, гражданская, судебная и полицейская администрация. [...] Таким образом, воображаемый царь — отец, попечитель и благодетель народа — помещен высоко, высоко, чуть ли не в небесную даль, а царь настоящий, царь-кнут, царь-вор, царь — губитель государства, занимает его место. Из этого вытекает, естественно, тот странный факт, что народ наш в одно и то же время боготворит царя воображаемого, небывалого и ненавидит царя действительного, осуществленного в государстве. Народ наш глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его, в каком бы виде они перед ним ни являлись. Недавно еще ненависть его была разделена между дворянами и чиновниками, и иногда даже казалось, что он ненавидит первых еще более, чем последних, хотя в сущности он их ненавидит равно. Но с тех пор как, вследствие упразднения крепостного права, дворянство стало видимо разоряться, пропадать и обращаться к своему первоначальному виду исключительно служебного сословия, народ обнял его в своей общей ненависти ко всему чиновному сословию. Нужно ли доказывать, до какой степени ненависть его законна! Государство окончательно раздавило, развратило русскую общину, уже и без того развращенную своим патриархальным началом. Под его гнетом само общинное избирательство стало обманом, а лица, временно избираемые самим народом: головы, старосты, десятские, старшины,— превратились, с одной стороны, в орудия власти, а с другой — в подкупленных слуг богатых мужиков-кула- ков. При таких условиях последние остатки справедливости, правды, простого человеколюбия должны были исчезнуть из общин, к тому же разоренных государственными податями и повинностями и до конца придавленных начальственным произволом. Более чем когда- нибудь разбой остался единственным выходом для лица, а для целого народа — всеобщий бунт, революция. В таком положении, что может делать наш умственный пролетариат, русская, честная, искренняя, до конца преданная социально-революционная молодежь? Она должна идти в народ несомненно, потому что ныне везде, по преимуществу же в России, вне народа, вне многомиллионных рабочих масс, нет более ни жизни, ни дела, ни будущности. Но как и зачем идти в народ? В настоящее время у нас, после несчастного исхода нечаевского предприятия 21, мнения на этот счет, кажется, чрезвычайно разделились; но из общей неурядицы мыслей выделяются уже теперь главные и противоположные направления. Одно — более миролюбивого и подготовительного свойства; другое — бунтовское и стремящееся прямо к организации народной обороны. Поборники первого направления в настоящую возможность этой революции не верят. Но так как они не хотят и не могут оставаться покойными зрителями народных бед, то они решаются идти в народ для того, чтобы братски разделить с ним эти беды, а вместе с тем и для того, чтобы его научить, подготовить не теоретически, а на практике, своим живым примером. Одни пойдут в фабричные работники и, работая наравне вместе с ними, будут стараться распространять между ними дух общения... Другие постараются основать сельские колонии, в которых кроме общего пользования землею, столь известного нашим крестьянам, проведут и применят начало, им еще совсем незнакомое, но экономически необходимое, начало коллективного обрабатывания общей земли и равного разделения продуктов или цены продуктов между собою на основании самой строгой справедливости, не юридической, а человеческой, т. е. требуя больше работы от способных и сильных, меньше от неспособных и слабых и распределяя заработки не в меру работы, а в меру потребностей каждого. [...] Но этим не ограничиваются надежды наших подготовителей и мирных вразумителей народа. Устройством своей домашней жизни на основании полной свободы лица они хотят противодействовать той гнусной патриархальности, которая лежит в основе нашего русского рабства. Значит они хотят поразить наше общественное главное*зло в самом корне и, следовательно, содействовать прямо к исправлению народного идеала и к распространению в народе понятий практических о справедливости, о свободе, о средствах к освобождению. Все это прекрасно, чрезвычайно великодушно и благородно, но вряд ли исполнимо. [...] Другой путь боевой, бунтовской. В него мы верим и только от него ждем спасения. Народ наш явным образом нуждается в помощи. Он находится в таком отчаянном положении, что ничего не стоит поднять любую деревню. Но хотя и всякий бунт, как бы неудачен он ни был, всегда полезен, однако частных вспышек недостаточно. Надо поднять вдруг все деревни. Что это возможно, доказывают нам громадные движения народные под предводительством Стеньки Разина и Пугачева. Эти движения доказывают нам, что в сознании нашего народа живет действительно идеал, к осуществлению которого он стремится, а из неудач их мы заключаем, что в этом идеале есть существенные недостатки, которые мешали и мешают успеху. [...] Но этого мало. Главный недостаток, парализующий и делающий до сих пор невозможным всеобщее народное восстание в России, это замкнутость общин, уединение и разъединение крестьянских местных миров. Надо во что бы то ни стало разбить эту замкнутость и провести между этими отдельными мирами живой ток революцион ной мысли, воли и дела. Надо связать лучших крестьян всех деревень, волостей и по возможности областей, передовых людей, естественных революционеров из русского крестьянского мира между собою, и там, где оно возможно, провести такую же живую связь между фабричными работниками и крестьянством. Эта связь не может быть другою, как личною. Нужно, соблюдая, разумеется, притом самую педантичную осторожность, чтобы лучшие или передовые крестьяне каждой деревни, каждой волости знали таких же крестьян всех других деревень, волостей, областей. Надо убедить прежде всего этих передовых людей из крестьянства, а через них, если не весь народ, то, по крайней мере, значительную и наиболее энергичную часть его, что для целого народа, для всех деревень, волостей и областей в целой России, да также и вне России, существует одна общая беда, а потому и одно общее дело. Надо их убедить в том, что в народе живет несокрушимая сила, против которой ничто и никто устоять не может, и что если она до сих пор не освободила народа, так это только потому, что она могуча только, когда она собрана и действует одновременно, везде, сообща, заодно, и что до сих пор она не была собрана. Для того же, чтобы собрать ее, необходимо, чтобы села, волости, области связались и организовались по одному общему плану и с единою целью всенародного освобождения. Для того же, чтобы создалось в нашем народе чувство и сознание действительного единства, надо устроить род народной печатной, литографированной, писаной или даже устной газеты, которая бы немедленно извещала повсюду, во всех концах, областях, волостях и селах России о всяком частном народном, крестьянском или фабричном бунте, вспыхивающем то в одном, то в другом месте, а также и о крупных революционных движениях, производимых пролетариатом Западной Европы; для того чтобы наш крестьянин и наш фабричный работник не чувствовал себя одиноким, а знал бы, напротив, что за ним, под тем же гнетом, но зато и с тою же страстью и волею освободиться, стоит огромный, бесчисленный мир к всеобщему взрыву готовящихся чернорабочих масс. Такова задача и, скажем прямо, таково единственное дело революционной пропаганды. Каким образом это дело должно быть совершено нашей молодежью, печатным образом рассказывать неудобно. [...] [...] Русский народ только тогда признает нашу образованную молодежь своей молодежью, когда он встретится с нею в своей жизни, в своей беде, в своем деле, в своем отчаянном бунте. Надо, чтобы она присутствовала отныне не как свидетельница, но как деятельная и передовая, себя на гибель обрекшая соучастница, повсюду и всегда, во всех народных волнениях и бунтах, как крупных, так и самых мелких. Надо, чтобы, действуя сами по строго обдуманному и положенному плану и подвергая в этом отношении все свои действия самой строгой дисциплине, для того чтобы создать то единодушие, без которого не может быть победы, она сама вос питалась и воспитала народ не только к отчаянному сопротивлению, но также и к смелому нападению. В заключение прибавим еще одно слово. Класс, который мы называем нашим умственным пролетариатом и который у нас уже в положении социально-революционном, т. е. просто-напросто отчаянном и невозможном, должен теперь проникнуться сознательною страстью социально-революционного дела, если он не хочет погибнуть постыдно и втуне, этот класс призван ныне быть приуготовите- лем, т. е. организатором народной революции. Для него нет другого выхода. [...] Порвавши безвозвратно все связи с миром эксплуататоров, губителей и врагов русского народа, они 22 должны смотреть на себя как на капитал драгоценный, принадлежащий исключительно делу народного освобождения, как на такой капитал, который должен тратить себя лишь на пропаганду народную, на постепенное возбуждение и на организацию всенародного бунта. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Настоящая работа, полное название которой «Революционные вопросы. Федерализм, социализм и антитеологизм», была написана Бакуниным в 1867 г. в качестве «Мотивированного предложения центральному комитету «Лиги мира и свободы» (таков ее подзаголовок) от имени Бакунина, Н. И. Жуковского, Н. П. Огарева, поляков В. Мрочковского и Я. Загорского и француза А. Накэ к Бернскому конгрессу (1868 г.) этой буржуазной организации. Однако ввиду выхода Бакунина из Лиги работа осталась в корректуре и имела хождение в то время и частично публиковалась. Раздел «Срциализм» представляет собой первое полное изложение взглядов Бакунина. Отрывки из него печатаются по: Бакунин Михаил. Избранные сочинения. Пб.— М., т. 3, 1920, с. 137—139, 142—144, 145—147. 2 См. наст изд., с. 325, прим. 16. Вместе с Бабефом был казнен только О. А. Дарте. 3 Слова Бакунина о Кабе и Луи Блане можно понимать, вероятно, в том смысле, что в их лице идеи социализма приобрели широкую популярность среди трудящихся масс. 4 В Избранных сочинениях Бакунина ошибочно указан 1852 год. 5 Речь идет о поражении первого вооруженного пролетарского выступления во Франции — июньского восстания 1848 г., после которого революция пошла на спад. 6 Речь идет об утопическом романе «Путешествие в Икарйю» (1840) Э. Кабе и работе Луи Блана «Организация труда» (1839). 7 Утопическая идея Прудона о народном банке, построенном на началах беспроцентного кредита и безденежного обмена, была реализована в январе 1848 г. самим Прудоном, но независимо от неосуществимости самой идеи банк вскоре погиб, так как его основатель был осужден на тюремное заключение. 8 Настоящая работа написана в форме обращения к членам буржуазной Лиги мира и свободы. 9 То есть I Интернационал. 10 Речь идет о «Национальной лиге реформ», основанной в 1849 г. одним из лидеров чартистского движения О’Брайеном (O’Brien), выступавшим под псевдонимом I. Bronterre. Имевшая социалистическую программу «Лига» позднее присоединилась к I Интернационалу. 11 «Наша программа» написана М. А. Бакуниным и Н. И. Жуковским, однако степень участия Жуковского в ней фактически не прослеживается. Она была напечатана в № 1 журнала «Народное дело», вышедшего в сентябре 1868 г. в Женеве. В настоящем издании печатается по НЭЛ, с. 120—121. 12 Обещание не было выполнено. С № 2 «Народное дело» перешло в руки молодых русских эмигрантов— Н. И. Утина и др., порвавших с Бакуниным и организовавших впоследствии русскую секцию I Интернационала. 13 Впервые напечатано в виде приложения к книге «Государственность и анархия», вышедшей в Цюрихе в 1873 г. Настоящая публикация (с сокращениями) сделана по PH, с. 38—42, 43, 45—46, 47—49, 50—51, 53—55. 14 Вероятно, имеются в виду чайковцы или, иначе, члены «Большого общества пропаганды», а также других народнических кружков накануне их «хождения в народ». 15 Возможно, речь идет о сторонниках русской секции I Интернационала. 16 Бакунин имеет в виду брошюры Ф. Лассаля «Открытое письмо центральному комитету о созыве общегерманского конгресса в Лейпциге» (1863) и «Господин Бастия-Шульце из Делича, или Капитал и труд» (1864). 17 Саваоф — одно из имен Яхве (Ягве, Иегова), бога в иудаизме. 18 Правительствующий Сенат — в царской России (1711 —1917 гг.) высший государственный орган, подчиненный императору. Комплектовался императором, как правило, из высших государственных чиновников, отправляемых на пенсию или в отставку. 19 Бакунин имеет в виду следующее место из программы журнала «Вперед!» П. Л. Лаврова: «Легально существующие органы общественного управления могут в минуту общественного потрясения захватить власть, им теперь не принадлежащую, расширить свою государственную функцию, стать разом из второстепенного и третьестепенного элемента руководящим центром, перед которым преклонится или стушуется императорское самодержавие, и тогда путем перехода законодательной власти из кабинета неограниченного императора в залу Земского собора или правительствующего Сената может произойти легальный переворот с конституционным, парламентарным порядком вещей. Конечно, этот путь рисуется как наилучший воображению наших конституционалистов по образцу западноевропейских парламентов, законодательных палат и т. п.» (РЯ, т. 1, с. 33). Далее Лавров писал: «Мы не можем сочувствовать этим легальным революционерам и не можем допустить их программы на наши страницы... Уже теперь мы будем постоянно противупоставлять их программе на наших страницах те положения, которые мы считаем единственно рациональными для лучшей будущности русского народа и которые концентрируются в одной политической задаче: подчинение интересам крестьянства интересов прочих сословий, автономная светская община, как основной элемент русского государственного и общественного строя. Мы ожидаем, чтобы русские конституционалисты поставили эту задачу во главе своей политической программы» (там же, с. 34—35). 20 То есть русского семьянина, о котором говорится в опущенной части текста. 21 Речь идет о так называемом «заговоре» С. Г. Нечаева, создавшего в 1869 г. тайное общество «Народная расправа», в котором применялись методы мистификации и провокации. Нечаев и другие члены организации убили студента И. И. Иванова по подозрению в предательстве. Воспользовавшись этим, царское правительство устроило в 1871 г. большой судебный процесс, по которому были привлечены и участники студенческих волнений 1868—1869 гг., с целью скомпрометировать революционеров. 2 То есть представители умственного пролетариата.