Асонов Н. В. ДИСКУРС-АНАЛИЗКАК МЕТОД ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ

Прежде чем приступить к рассмотрению дискурс-анализа как одной из важнейших методологических основ политической науки, помогающей изучению политических учений, следует обратить внимание на то, что в научных схемах, начиная с античности и вплоть до конца XIX в., уделялось мало внимания этому вопросу.

Платон, а за ним Аристотель, введя в научный оборот понятие «политика», не стали рассматривать с точки зрения дискурс-анализа эволюцию политической мысли. Так, изредка «историю» политики в очень узком смысле (как разъяснение текстов древних авторов) включали в «грамматику», открывающую список «семи изящных искусств» (Филон Александрийский и Исидор Севильский). В XIII в. в этом направлении сделал некоторые шаги Винценто из Бове, составивший энциклопедию «Большое зерцало», третий раздел которой частично выходил на освещение вопросов политической мысли, приблизившись к дискурс-анализу. Лишь в XV—XVI вв. наметились признаки серьезного изменения отношения к этому методу изучения истории политической мысли, отразившиеся в трудах Л. Валы и Н. Макиавелли.
Интересно отметить, что именно в это же время мы замечаем возникновение интереса к данной форме исследовательского анализа в среде отечественных аналитиков, представлявших как интересы власти, так и оппозиции (Царственная книга, Хронографический сборник, Лицевой хронограф, переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским и другие). Но, поскольку история политической мысли еще не рассматривалась как область самостоятельных научных знаний и была лишена собственного предмета, дискурс-анализ не получил сколько- нибудь серьезного развития. Но методы научного анализа, сопутствующие ему, прежде всего исторический, сравнительный и системный подходы довольно хорошо прослеживаются уже в сочинениях Ивана Грозного, обращавшегося к изучению политических идей, содержащихся как в светской, так и в духовной литературе.
Желание использовать широкий методологический инструментарий, в котором зачатки дискурс-анализа становятся более заметными, наблюдается в середине XVII в., когда параллельно с исследованиями вопросов политики и ее истории на Западе в России выходит обширный труд Ю. Крижанича, известный сейчас как «Политика». В нем Ю. Крижанич поставил исследование истории политики и политической мысли в центр научного внимания через приемы дискурс-анализа, что было весьма трудно сделать без внедрения новых для России методов теоретических подходов, пришедших из области философии. Это так называемые общенаучные, логические методы, представляющие собой универсальные правила, устанавливающие соответствующие процедуры для достижения рациональных выводов. Вслед за Ю. Крижаничем близкие дискус-анализу методы классификации, сравнения, моделирования, анализа и синтеза стали применять и другие русские исследователи.
В конце XVIII в. В. Круг, используя бинарный принцип последовательного членения, в своей книге «Опыт систематической энциклопедии знаний» выделил помимо позитивных естественные науки. К ним он отнес исторические науки, изучающие во временном аспекте вопросы политики. Причем, если до второй половины XIX в. основным объектом исследования было общество, то лишь в ХХ в. произошло выделение его отдельных подсистем (политической, экономической, культурной, психологической) и характерных для них методов, в том числе методов анализа текстов и речей. Поэтому дискурс-анализ как вид политологического анализа, возникнув на базе предшествующих наук, включая социологию, с ее богатым арсеналом эмпирических подходов был вынужден заимствовать у этих дисциплин их методологическую базу и использовать ее в собственных научных интересах при изучении политических теорий.
Как известно, изначально латинским словом «discursus» называлось некое рассуждение, довод или аргумент, который выдвигался в пользу той или иной точки зрения. Позже, когда данный термин вошел в научный оборот, им стали обозначать различные виды словесной коммуникации, ориентированные на обсуждение и возможное согласование противоположных позиций, представленных участниками дискуссии. Дискурсом также стали называть форму контент-анализа различных документов с точки зрения их коммуникативной функции и структуры. Именно в этом значении он утвердился в рамках структурной лингвистики, где он был впервые востребован. Главным образом, дискурсный анализ интересовали коммуникативные функции и структура изучаемого текста, его идеи. Придя затем в философию, особенно в ту ее часть, которая занималась социальным анализом, он приобрел массу трактовок, в основном ориентированных на проблемы современности, что заметно сужало его научно-методологическое значение в рамках теории коммуникативного действия.
Здесь дискурс фактически стал синонимом утверждения в индивидуальном и общественном сознании неких ценностных ориентиров, которые должны лежать в основе норм социальной жизни, опирающихся на рациональное непредвзятое обсуждение, свободное от субъективно-индивидуалистической трактовки. В дальнейшем Ю. Хабермас, А. Гоулднер, М. Фуко и целый ряд философов-структуралистов и постструктуралистов доработали концепцию дискурса в рамках социальной философии, предлагая рассматривать его как специфическую речевую общность участников социального взаимодействия. Они наделяли дискурс особой логической способностью структурировать общественную мысль и конституировать убеждения людей. Ими подчеркивалось, что дискурс как специфическое коммуникативное явление объединен целым набором соглашений (конвенций), которые управляют им, реализуя в повседневной практике в соответствующем мировоззренческом направлении. К числу таких соглашений был отнесен словарь, который используют участники социального взаимодействия, с характерными для него речевыми оборотами, метафорами, сравнениями и предъявляемыми аргументами, за которыми стояла не только определенная эрудиция, накопленный опыт человека, но и его идеология, отражающая принципиальную точку зрения какой либо социальной группы.
Так, например, занимаясь концепцией дискурса, Ю. Хабермас исходил при анализе человека и общества из идеала свободной коммуникации. Поэтому он рассматривал дискурс как универсальный прием в первую очередь языковой коммуникации, организованный целым комплексом строгих правил. Согласно этим правилам участие в дискурсе открыто для любого субъекта при его полном равноправии со всеми участниками дискурса. В дискурсе запрещено принуждение в целях достижения соглашения. Его участники должны действовать только в целях аргументированного согласия [1]. Такой тип дискурса Ю. Хабермас отнес к истинному, а его противоположность, нарушающую данные правила, он именовал ложным дискурсом. В аналогичном ключе рассуждал и К. Ясперс, считая дискурс общением двух свобод [2].
Но подобные трактовки носили «кабинетный», или условный характер, поскольку без политологии не могли объяснить, почему истинного дискурса между представителями противоположных политических воззрений в сущности не было и нет. Философия не могла объяснить, что причиной тому всегда служил перевес в ресурсах власти у одной из конфликтующих сторон. Он, как правило, выступал главным доводом в политическом дискурсе. Поэтому понятие «истинный дискурс» в последующем стал применяться только к теории «желаемой» демократии, а не к анализу, скажем, политических учений власти, политические идеалы которой запрещали какой-либо равный диалог с «разрушителями» утвердившейся государственности.
Известный интерес для политолога вызывает взгляд на дискурс со стороны постструктуралистов, считающих, что политическая мысль пребывает в неведении относительно «универсальности социального». В рамках этого направления ими было разработано важное положение, согласно которому обязательным условием всякой власти является ее выражение в языке. Политика есть целый набор кодифицированных знаков, которые она развертывает в письменной и устной форме в целый социально-семиотический процесс или дискурсию. «Любой политический режим располагает своим собственным письмом lt;...gt;. Письмо представляет всякую власть и как то, что есть, и как то, чем оно кажется» [3].
В этом нас убеждает введение в XVI в. в политический обиход России титула «царь», а не «император», как предлагалось Ивану Грозному от лица главы Священной Римской империи. Согласно мнению современников, в политическом сознании русских людей императорский и королевский титулы связаны с подвигами всего лишь выдающихся личностей и не имеют ничего общего с союзом человека и Бога, тогда как царский титул указывает на преемственность высшей государственной власти в России от Израильского царства, которому самодержавное правление было дано свыше. Наоборот, утверждение в 1721 г. титула «император» не только подчеркивало переход к абсолютистскому характеру самодержавной власти, но и ее культурно-идеологическую привязанность к системе ценностей романо-германской цивилизации.
Свой набор «кодифицированных знаков», отражающих идеологическую привязанность политических доктрин к национальным или западным традициям управления можно обнаружить, обратившись к российской политической терминологии ХХ в. Возрождение таких характерных для светской и духовной власти териминов, как «вождь», «советы», «русская церковь» вместо «российская», «собор» указывало, что коммунистическая партия, модернизируя социально-политическую систему страны, старалась вписать марксистско-ленинское представление о власти в контекст национально-исторической специфики русского народа и его религии, составляющего этническое ядро славяно-православной цивилизации. Наоборот, чрезмерное увлечение западной терминологией, возникшее в конце 80-х гг. ХХ в. и затянувшееся до настоящего времени, говорит о торжестве западных представлений о государстве и обществе.
В данной связи представляется удачной трактовка дискурса, которую предложили герменевтики, сделав упор на «понимающую социологию» М. Вебера и выводя из нее «понимающую коммуникацию». Работая в этом направлении, П. Рикер сформулировал дискурс как последовательность выбора, с помощью которого выделяются одни значения и отвергаются другие [4]. Это дает возможность строить анализ эволюции диалога политических доктрин, не привязываясь к современной системе ценностей, и проследить диалектику возникновения, развития и гибели тех или иных политических теорий, принимаемых на вооружение зарубежной или российской властью, на разных этапах их государственного строительства.
Трактовка политического дискурса в широком смысле слова как формы доминирования здравого смысла в общественном мнении, способного обеспечить признание легитимности избранной власти представляется весьма удобной для анализа истоков и эволюции любых политологических учений. Она соединяет воедино теорию и практику политической жизни, не позволяя исследователю изолировать их друг от друга. Скажем, избрание Земскими соборами на царство Бориса Годунова и Михаила Романова следует рассматривать как доминирование «здравого смысла», но понимание глубинных причин, заставивших широкие слои населения подойти к столь противоречивым результатам, можно, только изучив дискурсию политических доктрин Смутного времени, поняв их частные расхождения и общие интересы.
Поэтому в рамках данного подхода дискурсия вполне справедливо представляется результатом рационально прерванной общественной дискуссии по поводу власти, когда в интересах государства требуется минимизировать возникший
политический конфликт. Когда меньшинство признает волю большинства или большинство признает волю политической элиты, готовой пойти на известный компромисс с массами. Принцип «здравого смысла» несет в себе еще один важный методологический аспект, связанный с ценностно-мотивировочным направлением политических учений, выходящий на сравнительно-исторический анализ. Его применение дает возможность сопоставить различные учения о государстве, власти и обществе. Например, доктрины самодержавной соборности и самодержавного абсолютизма, принцип соборности и принцип парламентаризма с целью осмысления вектора развития нашего государства.
Но, поскольку политический конфликт, как правило, находит свое выражение в различного рода политических теориях, отражающих интересы власти и оппозиции и влияющих в свою очередь на генезис и эволюцию власти, оппозиции и общества в целом, наиболее удачным представляется конфликтологический подход. Опираясь на него, осуществляется сопоставление не только тех или иных учений о государстве и власти, но и идет сопоставление политической теории с практикой ее реализации, формирующей государственную власть. Скажем, применяя этот метод к анализу эволюции политических учений, можно увидеть, как конфликтный дискурс, проистекающий из сущности политической теории и практики, вел русскую политическую мысль к созданию политических институтов согласительного характера, позволяющих функционально решать возникающие в ходе государственного строительства вопросы, способствуя сохранению единства российского государства и общества (дискурс согласования).
Все перечисленные наработки, сделанные в рамках социальной философии, позволили социологии принять дискурс на вооружение как совокупность типичных для определенного социально сообщества практик коммуникативного взаимодействия, имеющих как фиксированные вербальные (текстовые, разговорные), так и невербальные выражения. Специфика социологического анализа дискурса была определена как стремление сфокусировать внимание исследователя на реальных ситуациях (событиях) речевого общения, в которые вовлечены участники, обладающие разными ролевыми позициями, признающие некие общие правила допустимого (недопустимого) поведения в них. Здесь социологов привлекли разного рода профессиональные дискуссии, несущие на себе неповторимый отпечаток речевых оборотов различных социальных страт (сленг). Причем социологов интересовали речевые обороты не только профессиональных коллективов, но и тех групп, которые могли представлять определенную угрозу обществу как оппозиционная сила, угрожающая его стабильности.
Подобный подход к пониманию дискурса был принят политической наукой, давно обратившей внимание на то, что различным силам, ведущим борьбу за власть, свойственны свои речевые обороты, в которых заключены характерные только для них системы социально-политических ценностей. Под воздействием внешних и внутренних обстоятельств (процессов, протекающих в мире, государстве и обществе) эти системы подвергаются изменениям во времени и пространстве, но иногда они сохраняют свое вербальное или невербальное «лицо», характерные для него признаки. Сохранение или изменение такого рода признаков при анализе политического дискурса позволяло понять специфику и вектор его развития, определить те силы, которые влияли на него и причины их успешности, а также дискредитации того или иного дискурса в определенный отрезок времени.
В политических науках дискурс стал трактоваться как коммуникативное взаимодействие политических субъектов, направленное на определение или возможное согласование их идеологических установок и соответствующих им политических целей. Выделялась способность дискурса демонстрировать генезис и формирование политических интересов, воли власти, оппозиции и общества, позволяя классифицировать позиции участников политического процесса согласно их ценностным идеалам. Не случайно американский политолог Дж. Шулл считал идеологию одной из форм дискурса — особым политическим языком, корпус лингвистических предложений которого содержит программные установки участников политической жизни в их речевых актах (speech- acts) и объединенных правящими ими соглашениями (конвенциями). Он справедливо утверждал, что идеологический дискурс представляет собой важную часть социального пространства, разделяемого сторонниками и противниками той или иной идеологии.
Начиная с последней трети ХХ в. стал наблюдаться явный рост научного интереса к дискурсу со стороны других общественных наук, сумевший расширить рамки научно-методологическое применение дискурса самой политологией. Он стал предметом междисциплинарных исследований, использующих подходы социолингвистики, социальной антропологии, лингвистической философии, семантики, этнометодологии, психологии коммуникаций и других наук.
Столь комплексный анализ позволил выделить ряд общих качеств и функциональных характеристик политического дискурса, для которого, во-первых, свойственна тематическая определенность, отражающая его идейную однородность и внутреннюю логическую упорядоченность. Такая упорядоченность, к примеру, не позволяет смешивать политическую теорию сторонников авторитарной и республиканской форм правления как заведомо противоположных друг другу идеологических учений. Мы видим, что дискурс в данном случае предполагает наличие относительно стабильной терминологической базы (тезауруса) и коммуникативных практик для выражения своих приоритетов и их защиты, отражая тем самым еще и специфику политической культуры конкретных участников политического процесса. Причем нередко подобная «жанровая» упорядоченность политического дискурса может быть реализована в границах нескольких форматов. Таковыми форматами могут выступать религиозные тексты, летописи, воззвания, манифесты, нормативно-правовые документы, сочинения эпистолярного жанра, различные виды художественной литературы и т д.
Во-вторых, политические дискурсы воспроизводят стилевые характеристики коммуникации и совместной деятельности конкретных участников политического процесса. Тем самым они выступают в роли неких субкультурных анклавов, в рамках которых происходит коллективное построение и развитие той или иной политической теории и питающего ее социально-политического знания. В этом случае каждый из участников идеологической борьбы всегда говорит на «своем» языке, который он стремится сделать языком всего общества, подавив язык политических оппонентов. В данном случае уместно вспомнить стремление сторонников некоторых представителей правых партий, выступающих за максимальное подчинение нашей страны западному пути развития, запретить такие речевые обороты, как «держава», «духовность», «наш особый путь» и др. У них вызывает неприязнь даже употребление в политическом обиходе словосочетание «суверенная демократия», мешающее максимальному сближению России с Западом [5].
В-третьих, владение политическим для отдельных лиц и групп людей служит средством манифестации своей принадлежности или своего сочувствия определенной идеологии. К такого рода дискурсу относятся как слова, используемые в соответствующих программных документах, скажем «конституционализм», «демократия», «парламентаризм», «соборность», «монархия», так и нарочито грубые, подчеркивающие отношение участников политического дискурса друг к другу: «кому- няки», «либерасты», «царюшники» и т. д.
В-четвертых, политический дискурс не лишен известной композиционной целостности, создающей взаимоупорядоченность терминов, адаптирующей схемы рассуждений и разговорных интеракций, стратегий аргументации.

Данное проявление дискурса отражает его ситуативную специфику речевой коммуникации, направленную в том числе и на то, чтобы привлечь в свои ряды как можно больше сторонников. К такого типа дискурсивным оборотам относятся известные выражения: «мы все в одной лодке», «наш дом — Россия», «иного пути нет».
В-пятых, каковы бы ни были сценарии развертывания политического дискурса, начиная от частной беседы до теледебатов, проходящих между идейными противниками, все они предполагают наличие «молчаливого наблюдателя». Этим наблюдателем выступает как внутренний голос совести каждого участника политического процесса, так и целевая аудитория- фон. Поэтому при политологическом анализе дискурса нет мелочей. Здесь для исследователя важны не только вербальные результаты коммуникации, но и ее невербальное сопровождение: жесты, эмоциональная тональность, недомолвки и умолчания. Именно последние признаки реальных речевых актов, как правило, ускользающие из письменных документов, могут создавать тот дух, или стиль времени, подчеркивать или опровергать искренность той идеологической позиции, которую отстаивает участник политической борьбы.
Тщательный учет всех изложенных выше аспектов составляет сущность дискурс-анализа как одного из ключевых методов политической науки. Разрабатываемый в настоящее время в границах «качественной» парадигмы в политологии, он используется, в том числе, при изучении ситуативно локализованных речевых коммуникаций и терминов, уместных при употреблении как в политических программах, воспроизводящих их идеологическое своеобразие, так и тех научных текстов, в которых отражено изучение этих программ. Здесь объектом исследования выступает то самое речевое общение (письменное и устное) в системе социально-политических интеракций, которое было рассмотрено выше и без которого дискурс не может существовать.
Причем, в отличие от конверсационного анализа, предложенного социологами-качественниками и принятого на вооружение политологами, позволяющего производить анализ бесед и разговоров, близкородственный ему дискурс-анализ предполагает целенаправленное изучение и выявление невербальных политических значений, фиксируемых в групповых интерактивных коммуникациях с помощью аудио-, видеозаписей и их последующей интерпретацией. Изучение более ранних документов, фиксирующих политические симпатии и антипатии субъектов политической жизни, требует от исследователя обращать внимание не только на текст, но и на то, где автор «проговаривается» или умалчивает о тех или иных фактах политического процесса и его участниках. Вот почему метод дискурс-анализа в политической науке оказался тесно сопряжен как с методом контент-анализа, так и с методом сравнительного подхода, позволяющими сопоставлять как однотипные, так и разнохарактерные документы, чтобы выявить истину и правильно интерпретировать изучаемую политическую идеологию.
Однако, рассматривая дискурс-анализ как один из важнейших методов политической науки, следует не забывать, что она носит синтетический характер. Эта особенность способствовала не только расширению ее терминологической базы, необходимой при анализе вербальных и невербальных политических идей, но и привела к известной путанице в понятиях и даже утрате смыслового значения некоторых из них, когда речь заходила об анализе политической идеологии через дискурс-анализ. В этой связи самое пристальное внимание следует уделить современному категориальному аппарату, без которого нельзя правильно сформулировать научную проблему и выработать методику ее решения.
Поскольку дискурс-анализ тесно связан с изучением политических понятий, следует исходить из того, что «понятия являются основными элементами теорий, они аккумулируют и передают существенную часть нашего знания о реальном мире и делают возможным его описание и объяснение [6]. Объясняется это тем, что понятия, выполняя специфическую интегративную функцию в системе политических представлений и научных знаний о них, осуществляют синтез знания на различных уровнях его интеграции. Параллельно они способны обеспечивать систематизацию, классификацию и компаративистику имеющихся в распоряжении исследователя фактов и явлений, осуществлять операционализацию самих свойств понятий, являясь в сущности своеобразной «кровеносной системой научной деятельности», о чем еще в 1977 г. писал известный английский политолог П. Ф. Кресс [7].
Следовательно, во избежание неопределенности и расплывчатости, возникающих в ходе применения дискус-анализа к теоретическим представлениям, формулировкам и выводам, касающимся интересующих нас политических проблем, важно руководствоваться рядом принципов, определяющих научнометодологическое содержание понятий и их логическую структуру, которую как раз и обеспечивает дискурс-анализ. При этом следует помнить, что существуют объективные критерии их выбора, анализа продуктивности и целесообразности.
Дискурс-анализ обязывает исследователя подчиняться установленным принципам, которые наработаны предшествующей научной школой и не допускают какого-либо нарушения принятых «правил игры» в пользу «свободного определения понятий» [8]. Подобная анархия в политических текстах разоблачает лукавство их авторов перед теми, кого они хотят привлечь на свою сторону, а в среде политологов ведет к разрушению универсального научного языка общения, хранения и передачи информации, создавая «эклектический хаос» и, в конечном счете, разрушая все усилия политической науки направленные на правильное понимание и интерпретацию той политической идеологии, которая содержится в речах и текстах ее носителей. Тут методологически важным следует считать «правило», согласно которому каждое понятие не должно применяться в качестве синонима другого понятия, поскольку подобное необоснованное использование слов ведет к путанице, «прячет» от читателя смысл авторской идеи и ослабляет сам анализ изучаемой проблемы [9].
Здесь не надо упускать из вида и то обстоятельство, что определение научных понятий, связанных с изучением различных политических взглядов, должно формироваться (конструироваться) в рамках общепонятийной теоретической системы в соответствии с другими терминами, принятыми в обществоведческих дисциплинах. Поэтому правы те авторы, которые указывают на то, что применяемые при научном анализе понятия должны объясняться, исходя из контекста более общей теории [10]. Такие понятия должны «читаться» как политологами, так и социологами, историками, правоведами, экономистами, религиоведами, культурологами и философами.
Это связано не только с тем, что политическая наука носит интегративный характер и потому включает в свою теоретическую часть многое из того, чем пользуются другие общественные науки, но и по причине общего интереса этих наук к вопросам генезиса, организации и развития государства и общества. Таким образом, сохранение смыслового единства понятий позволяет сохранить язык междисциплинарного общения и объединить творческие усилия ученых разных специальностей, направив их на совместный исследовательский поиск, который, как известно, способен привести к наиболее объективным результатам.
Исходя из сказанного выше, представляется справедливым признать правоту тех, кто подвергает критике политиков и политологов по разным причинам, «забывающих» делать четкие терминологические различия между родственными на первый взгляд понятиями, не оговаривая предварительно их идейно-политический или научно-методологический смысл. Например, не только политики, но и те, кто занимается анализом их выступлений, нередко путают или считают в ряде случаев синонимами такие понятия, как «государственность» и «государство», «доктрина» и «концепция».
Скажем, современная политическая наука в англоязычных странах рассматривает теорию «Москва — третий Рим» как политическую доктрину самодержавной России, а не как ее теоретическую составляющую [11]. В то же время целый ряд отечественных авторов охотно подменяет понятие «доктрина» термином «концепция», не видя в этом принципиальной разницы [12]. Нельзя согласиться и с теми, кто утверждает, что по характеру логического обобщения, смысловому содержанию и форме политические доктрины сравнимы с принципами и теориями [13].
Кроме того, исследователями уже давно было подмечено, что практическая значимость понятий зависит от их эвристических возможностей. Понятия должны соответствовать критерию операциональности, тем более, если эти понятия носят политический характер. Поэтому при научном подходе с использованием дискурс-анализа целесообразно учитывать тот факт, что содержание и развитие ключевых понятий в определенном смысле зависит от общих тенденций развития самого государства и общества. С этой точки зрения предпочтительнее те концептуализации, которые допускают возможность гибко отрефлектировать изменение социального и политического контекста. Но сам концептуальный анализ не должен сводиться лишь к даче определений тех или иных понятий с последующим их объяснением. Он обязательно должен содержать в себе научную логику, отвечающую требованиям политического историзма. В противном случае экспликация используемых понятий будет неуместна.
В данной связи, думается, нет смысла целиком отвергать наработки «эссенциалистской» традиции в определении и изучении политических и научных понятий, сформировавшейся в советской исследовательской литературе. В то же время вполне можно придерживаться «номиналистской» школы, вполне соответствующей требованиям дискурс-анализа. Согласно данной школе, политические и научные понятия, хотя и призваны представлять некие аспекты объективной социальной реальности в том виде, как они есть, все же они не могут являться прямым отражением действительности. Дело в том, что многие политические и научные понятия, принятые среди политиков и в кругах обществоведов, не выводятся из опыта, а представляют собой определенные теоретические конструкции, во многом связанные с исторической ономастикой и семантикой, верифицируемые в конкретной политической деятельности.
Если обратиться к использованию таких терминов, как «концепция», «доктрина», «теория», «принцип» и «постулат», то бросается в глаза их некоторая синонимичность, похожесть в научном значении. В результате каждое из перечисленных слов, слившись в одно значение, соответствующее русскому слову «учение», начинает «работать» не в пользу научного поиска в рамках дискурс-анализа, а на то, чтобы придать языку изложения более красочный вид, низводя научный анализ до уровня популярной литературы, рассчитанной на слабо подготовленную аудиторию. Тем более досадно, что каждый из приведенных здесь терминов, придя в политический оборот из латинского и греческого языков, уже нес в себе специфическое, только ему присущее смысловое значение, «встраиваясь» в рамки того текстового материала, где он мог быть востребован.
Скажем, если мы возьмем термин «концепция», переводимый с латинского языка как «понимание», следует знать, что использование этого термина применительно к анализу отечественной политической мысли предыдущих веков не может быть тождественно политической доктрине. В то время концепция, как понимание чего-либо, не могла носить повелительное наклонение, как это было свойственно доктрине. В концепциях не было системности и той целенаправленной работы власти, которая велась по формированию должных политических институтов и отношений в государстве в последние три века.
Это особенно хорошо заметно на примере русского летописания. Его авторами были «горожане, дружинники, монахи, попы, игумены придворных монастырей, знатные бояре и даже князья» [14]. Все они представляли самые разные направления политической мысли и по-своему видели перспективы развития российской власти. Каждый из них в зависимости от времени и обстоятельств давал свое понимание политической ситуации и политической системы страны, зная, что последнее слово всегда остается за господствующей политической силой: принять или отвергнуть ту или иную концепцию. Поэтому концепция летописца могла расходиться с официальной точкой зрения власти и ее политической доктриной.
После преобразований Петра I, когда в России сложилось «системное обоснование политики того или иного субъекта, включающего формы, методы и способы решения крупных политических задач, связанных с формированием в этих целях соответствующих политических институтов и отношений» [15], концепции стали носить прикладной характер. Они закрывали собой те бреши в государственном управлении, которые не смогла охватить доктрина. Отныне концепции уже не разово, а относительно постоянно стали влиять на формирование политических институтов и отношений в России, дополняя политические доктрины.
Весьма близко по своему смысловому значению к концепции стоит теория. Дело в том, что термин «теория», происходящий от греческого «Шебгеб» (рассматриваю, исследую), как и термин «концепция», в политике никогда не толковался как обязательная основа действия власти. Теория могла носить лишь рекомендательный характер, например, такой характер носила теория «Москва — третий Рим» или теория «официальной народности». Таким образом, дискурс-анализ помогает нам понять, что термин «теория» использовали только тогда, когда речь шла о комплексе взглядов, представлений, идей, направленных на объяснение явлений социально-политической жизни или задач, поставленных перед властью. Подобная широта охвата, стоящих перед государством и властью проблем, качественно отличала теорию от концепции, «привязанной» к локальным социально-политическим вопросам.
Исходной основой любой общественной теории выступало множество неких первичных допущений, постулатов, аксиом, направленных на умозрительное построение идеализированного объекта, будь то соборное или абсолютистское самодержавие, или идеальное общество, описанное у Томаса Мора и Томазо Кампанелло. Таким образом, теория могла оказывать не только косвенное (опосредованное) влияние на генезис и эволюцию государственной власти, но и входить в качестве составной, базовой мировоззренческой части в ту или иную политическую доктрину.
Основой теории всегда выступал какой-либо принцип. Он формулировал основные исходные положения теории или доктрины, отражая в себе внутреннее убеждение власти или оппозиции, определяющие их отношение к политической действительности, нормы поведения и деятельности. Данный термин так и переводится с латинского, как «основа». Например, принцип соборности был характерен для доктрины самодержавия, опирающейся на православно-византийский и славянский опыт организации власти. Для доктрины императорской России, наоборот, был характерен принцип абсолютизма, восходящий в своей теоретической основе к протестантско-католической системе политических ценностей.
Однако следует считать методологической ошибкой использование термина «постулат» в качестве синонима слова «принцип». В латинском языке он означал «требование» и потому всегда имел повелительное наклонение, исходящее от актора власти. В ряде современных политических сочинений постулат трактуется несколько шире. Под постулатом принято понимать не только требование, но и предположение, условие, правило, которое в силу господствующей идеологии принимается без доказательств, но с обязательным обоснованием. Причем само обоснование нередко служит своеобразным доводом в пользу «принятия» постулата, облекаемого в форму некоторого предписания, идущего со стороны власти. Такое предписание может носить обязательный к исполнению правовой характер. В этом случае постулат получает со стороны политической власти статус закона, основой или принципом которого способна выступать какая-либо религиозная догма. Таким образом, когда в ходе политической модернизации страны власть требует принятия того или иного постулата, уместно использовать термин «постулирование».
Скажем, известная христианская догма, утверждающая, что «несть власти не от Бога», обосновывала себя другой догмой, согласно которой Бог считался создателем «всего сущего», а значит и политической власти. Данное правило или условие принималось на веру и постулировалось известным предписанием, исходящим от высшей светской и духовной власти. Оно носило обязательный юридический характер и потому выглядело в виде требования: «Всякая душа властям повинуется», поскольку «власти Богом поставлены». Тот, «кто противится власти — противится закону Божьему» [16].
Как можно заключить из этих рассуждений, использование в дискурс-анализе означенных понятий оправдано с научно-методологической точки зрения, поскольку все они вписываются в контекст любой изучаемой политической эпохи и способны отражать общее и особенное в эволюции различных политических теорий. Таким образом, успешное применение дискурс-анализа обязательно должно строиться только на строгом соблюдении «терминологического единства». Это значительно укрепит междисциплинарный подход, без которого нельзя понять сложную природу генезиса, эволюции и дискредитации политических учений. Причем данный подход должен включать в себя все ведущие методы теоретического анализа, объединенные рамками политического дискурса.
Литература Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. — М., 2000. Ясперс К. Смысл и назначение истории. — М., 1991. Барт Р. Нулевая степень письма // Семиотика. — М., 1983. - С. 317. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. - М., 2002. Раскин Д. И. Русский национализм и проблематика культурно-цивилизационной идентичности // Полис. - 2007. - № 6. - С. 43. Матвеенко Ю. И. Политическая модернизация как фактор консолидации современного Российского общества: Авто- реф. дис. ... докт. полит. наук. - М., 2002. - С. 24. Kress P. F. On the Role and Formation of Concept in Political Science // Foundation Of Political Science. Research, Methods and Scope / Ed. By Donald M. Freemen. - New York: The Free Press; London: Macmillan, 1977. - P. 553-576. Baldwin D. A. Paradoxes of Power. - New York: Basil Blackwell, 1989. - Р. 14. Ледяев В. Г. Власть: концептуальный анализ. - М., 2000. - С. 65. Гущин Д. А., Огородников В. П., Поджарова А. М., Папанов В. В. Соотношение категорий материалистической диалектики и общенаучных понятий // Философские науки. - 1981. - № 1. - С. 161-165. Pope R. W. E. A Possible South Source for the Doctrine: Moscow the Third Rome // Slavia. - 1975. - R. 44. - № 3. Пряхина Т. М. Конституционная доктрина Российской Федерации. - М., 2006. Богданова Н. А. Система науки конституционного права. - М., 2001. Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII- XIII вв. - М., 1982. - С.110. Проскурин С. А. Концепция политическая // Политическая энциклопедия в 2 т. / Рук. науч. проекта Г. Ю. Семигин. Т. 1. - М., 1999. - С. 577. Повесть об убиении Андрея Боголюбского // Памятники литературы Древней Руси (далее ПЛДР). - М., 1980. - Вып. 2. - С. 327, 329, 335.

<< | >>

↑

Источник: Т. В. Карадже. Методология моделирования и прогнозирования современного мира: Коллективная монография. 2012

Еще по теме Асонов Н. В. ДИСКУРС-АНАЛИЗКАК МЕТОД ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ:

- Внешняя политика и международные отношения - Вопросы политологии - Геополитика - Государственное управление. Власть - Гражданское общество - История международных отношений - История политических и правовых учений - Общие вопросы политологии - Политика - Политическая философия - Политические исследования - Политические режимы и партии - Политология в Украине - Социальная политика - Социология политики - Этнополитология -