(Речь, произнесенная в день празднования памяти Г утенберга.) ...Я обращаюсь к учителям-практикам, обучающим молодежь нашего народа. Их главной задачей является научить детей понимать книги, понимать учебники, усваивать их содержание.
Итак, разрешите мне говорить о том, как правильно пользоваться учеб никами, т. е. книгами, написанными для школьного употребления. Все дело в том, как правильно ими пользоваться. Можно злоупотреблять книгами. Без преувеличения можно сказать, что правильное пользование книгой важнее ее содержания. Откуда пчела высасывает мед, оттуда же василиск высасывает свой яд, а для диких зверей цветы совсем не существуют. Мы — учителя-практики, практики не в том смысле, в каком злоупотребляет этим словом самый практический народ в мире, понимая под этим способность наживать деньги, «to take money» 87, но практики в благородном смысле, поскольку мы делаем детей способными, побуждаем их, располагаем к тому, чтобы дух книги стал содержанием их собственного духа. Наше призвание практическое. «Он — практик», сказанное о школьном учителе, является для него epitheton ornans 88. Пусть иные пишут книги, самые умные, глубокомысленные, благородные; чему это поможет, если люди, которые их читают, не понимают их. Да как могли бы они их понять, если не научились этому в детстве, если приобрели в эту пору только один, сам по себе еще часто ничего не значащий навык чтения, но не научились в юности в школах подлинному чтению с пониманием прочитанного в учебниках. Как часто со школьными учебниками происходят вопиющие злоупотребления! Нас пугает, если мы видим, какими ремесленными приемами орудует в школе какой-нибудь рутинер, который был, к несчастью, когда-то нашим учеником и который никогда сам не испытал такого рутинного преподавания. Но нас также пугает, если мы видим, как бездарно обращаются и злоупотребляют книгами, которые в руках умного учителя дают полезные результаты. Это первое, что я имею сказать вам, милостивые государи: книга никогда не заменит ум учителя, никакая книга; ум учителя важнее, чем все учебники, вместе взятые. Только живой ум догадывается о том уме, который дремлет в мертвых буквах, только он пробуждает его к новой жизни; живой ум — отмычка, отпирающая ящик, в котором лежат спрятанные сокровища; только живой ум имеет ключ к святилищу: он один снимает печати, под которыми заперты тайны; он снимает повязку с глаз ничего не видящих людей; он — волшебный жезл, которым мы обнаруживаем сокровища ума. Поэтому, как бы высоко мы ни ценили книги, мы все же не делаем из них кумира. Мы не ставим их наравне с живым умом, которому может быть равен только ему подобный. Поэтому мы и даем образование учителям, чтобы они обладали развитым умом, чтобы они умно использовали драгоценный дар книг соответственно их цели. Мы не поклоняемся буквам, никаким буквам, мы поклоняемся только уму. Исключительно важен способ, каким молодежь учится пользоваться книгой, не только всякой книгой, но главным образом книгой, которая должна сделаться и остаться не только учебником, но и книгой жизни. Многие среди нас могут лишь с ужасом вспомнить, как в дни их молодости школьный учитель познакомил их с той или другой книгой или, может быть, навсегда внушил к ней отвращение. Кто достаточно силен, чтобы побороть сильнейшие впечатления юности? Поэтому от способа применения книги зависит, пойдет ли дар Гутенберга нам на пользу или наоборот. Книга в руках учителя есть инструмент, не меньше, но и не больше. Мы даем ее ребенку в руки в первый день, когда он приходит в школу. Он радуется ей, как игрушке; с горящими глазами берет он ее в руки. Опытный человек не может наблюдать за этим без сожаления. Что только не ожидает ребенка при ежедневных занятиях с этой желанной сладкой, затем сладко-горь- кой и часто только горькой игрушкой? Ибо ребенок, школьник и книга — всегда вместе, неразлучные спутники. Вот перед глазами счастливого обладателя лежит книга со своими страннымн начертаниями, черными мертвыми знаками, расположенными как полки, с рядовыми, унтер-офицерами, офицерами . Если бы он всегда знал, что его ожидает, если бы он мог сосчитать минуты страха, слез или самые ужасные часы скуки, так как эта способность школ и учителей быть скучными — самая ужасная! Но поистине к чему? Мы могли бы впасть в уныние, если бы мы все это изобразили, если бы только разрешили себе привести некоторые черты из жизни иной школы (и это жизнь?), если бы выяснили, как книгопечатание сделалось в иных руках средством производить ужаснейшее давление на развивающуюся душу ребенка. Вечная слава учителям, которые изгнали тиранию, размягчили свои черствые сердца, научились детской приветливости и стали способны поддерживать божественную веселость детей даже при занятиях с книгой! Пусть будут прокляты педантизм и школьная дисциплина прошлых столетий! Проклятие палочному режиму, школьной узости и школьной муке, и прежде всего скуке обучения и в обращении с учениками! Любой метод лучше, даже тирания, чем скучный метод, чем бездушный метод! Разве вы не видите, как учителя-педанты, окруженные толпой живых людей с ясными глазами, бодрыми сердцами, жизнерадостными характерами, суют свой нос только в книгу, видят только мертвых, не живых, зовут от свежих лугов юношеского бытия в абстрактные пустыни? Разве вы не видите этих мумий, которые лишь до тех пор что-нибудь собой представляют, пока держат в руках книгу, которые через книги впали в такое рабство, что без них в своей убогости не смогли бы провести и недели среди здоровых детей, мальчиков и юношей; этих людей (люди ли это?), которые поклоняются букве, порабощают ум вместо того, чтобы его освободить, превращают классные комнаты в тюрьму, а божественное откры тие Гутенбергав проклятие для юношества. Разве мы неправы? Разве это преувеличение, если мы волнуемся, думая о многих наших юношах, о том, какими они станут в школах при занятиях с книгами, заранее рисуя себе ту картину, которая запечатлелась у нас в результате знакомства с иной школой? Поэтому еще раз слава, вечное благословение известным и неизвестным людям, которые облегчили молодежи чтение, пользование книгами, слава всем, которые достойно их использовали.
В чем заключается достойное использование учебников? В соблюдении трех требований. Первое выражено в старом вопросе: «Понимаешь ли ты, что читаешь?» Я должен напомнить об этом, я считаю это своевременным. В теории мы отказались от слепого, мертвого, основанного только на памяти, на словесной памяти, восприятия и запоминания. Однако из практики мы знаем, что все еще много всякого мертвого и мертвящего хлама. И при этом существуют новейшие методисты, которые неутомимо трудятся над тем, чтобы найти доводы для его защиты. Не позволяйте ввести себя в заблуждение. знатоки психологии, друзья света и просвещения! Если вы хотите заглушить ум, то обреките ваших учеников на изучение того, чего они не понимают; защищайтесь, если вы уже так далеко зашли в софистике с ее искаженным до крайней лжи положением, что человек все же до конца ничего не понимает. 2 Применяйте к вашим элементарным навыкам годное где- нибудь в другом месте положение, что человек был бы счастлив, если бы не видел, но все-таки верил; и утешайтесь пустым утешением, что придет еще вслед затем необходимый свет в темноту, не в ту, которую вы оставили, а в ту, которую вы сделали, так как господь бог сотворил в первый день не тьму, а свет. Второй прием достойного применения книги заключается в том, чтобы дети запоминали содержание учебников. Мы вовсе не заклятые враги памяти, но мы заклятые враги отупения и нарушения правильного порядка. Альфа и омега старых учителей заключались в заучивании наизусть. (Это слово вполне характеризует элементарный метод старых времен. Заучивание наизусть было и осталось его метким определением так же, как «чтение докладов» и «чтение лекций» определяет самым точным образом господствующий в университете метод.) Наше, т. е. последователей Песталоцци (пусть его имя, имя педагогического Фихте будет сегодня с честью названо), наше первое положение есть чувственное восприятие, второе положение — удержание в памяти. Только непосредственно воспринятое в его подлинной правде должно передаться памяти и укрепиться затем в ней навсегда. Итак, сначала понимание, соответствующее природе изучаемого предмета и природе детей, затем удержание в памяти, а не наоборот; но только действительное удержание в памяти. Третьим требованием является обработка, применение, упражнение как умственное, так и физическое. Ум развивается и гибнет так же, как растет и гибнет тело. Как поможет этому последнему самая лучшая пища, если она не будет переработана собственной силой желудка, ассимилирована жизненной силой? То же самое происходит и с умом, с той лишь разницей, что телу способность пищеварения дана от рождения, а в уме она должна быть сперва развита учением. Следовательно, перед нами, элементарными учителями, встает большая задача возбуждать данные богом ребенку задатки, т. е. возможности (potentia non acta) 89, направлять их к деятельности, вызывать умственный голод и давать уму силу переваривать и превращать в энергию ту пищу, которую человечество произвело до сегодняшнего дня. Это достигается при помощи упражнения. Учебник должен быть книгой упражнений, каждый учебник. Для книги по арифметике это само собой разумеется, уже в заглавии стоит это название: книга упражнений, первая, вторая, третья. Но это относится и к любому учебнику, в том числе и к книге для чтения. Последнего часто не понимают. Многие думают — раз это книга для чтения, то ее надо читать, только читать. Какое заблуждение! Никакая другая книга не может быть в высшем, всеобъемлющем смысле слова такой книгой упражнений, как книга для чтения. Конечно, если она содержит лишь пошлые рассказы, забывая обо всем важном для школы, о всех потребностях детской природы, о всем значении основного элементарного обучения, то едва ли это будет книга для чтения. Это лишь книга для развлечений, следовательно, не книга для упражнения юношеских сил. Я мог бы разделить составителей книг для чтения по их лагерям и отрядам, по тем знаменам, за которыми они следуют, на сторонников формального и материального образования. Первых, в свою очередь — на грамматических, логических, эстетических, умеренных и радикальных; последних — на физических, энциклопедических и указать на метисов, которые сочетают формальное с материальным и представляют собой, как всегда, неутешительную juste milieu * без единства и стержня — убежище, в котором одновременно уживаются различные веяния. Но я должен оставить в стороне вопрос о содержании школьных книг для чтения, чтобы подчеркнуть мое положение: школьная книга для чтения должна быть по преимуществу книгой упражнений. Это достигается: 1) тем, что ребенок приготовляется к заданному уроку, хотя бы это заключалось лишь в том, что он догадывается о содержании и начинает читать согласно законам мелодии, ритмики и динамики, т. е. громко, отчетливо и энергично; следовательно, учи тель должен пробуждать в ребенке охоту к ученью и пытливость указаниями, вопросами, замечаниями, намеками; 2) тем, что теперь урок чтения вступает в свои права. Это означает внимание к смыслу и значению частного и общего, т. е. самостоятельное нахождение детьми смысла под внимательным руководством учителя (уроки чтения — уроки наиболее утомительной работы), напряжение органов речи, благороднейшего внешнего аппарата, какой нам дала природа, развитием которого мы ужасно пренебрегаем; затем связывание прочитанного и понятого с остальным содержанием детского сознания, наконец, передачу всего памяти и ее упражнение. Простите мне, милостивые государи, что разрешил себе это краткое отступление. Я думал, что не имею права не пояснить примером, что каждый учебник должен быть книгой для упражнений. Каждый учебник должен превратиться из инструмента, содержащего буквы и отдельные слова, в краткое руководство для ума; слово должно в школах облечься плотью, книга стать жизненной.