О структуре СОЦИОЛОГИИ

Приведенный пример был нами взят из эмпирической социологии, которую у нас нередко называют «прикладной» (что не совсем одно и то же), а ранее называли «конкретными социальными исследованиями» (что вовсе не одно и то же).

В течение длительного времени после возрождения социологических исследований в СССР с конца 50-х гг. по воле «руководящих инстанций» на протяжении многих лет социологию упорно пытались свести к «конкретной» науке, отказывая ей в праве быть наукой теоретической. Да, безусловно, социология — наука эмпирическая постольку, поскольку в ее рамках, ее методами проводятся эмпирические исследования. Но правомерно ли ее считать наукой только эмпирической? И возможна ли вообще наука «чисто эмпирическая», в которой отсутствует теория? На оба эти вопроса следует дать отрицательный ответ. Тем не менее, данная проблема в социологии заслуживает обсуждения, поскольку отмеченное выше поветрие дает о себе знать по сей день в форме недооценки социологической теории в целом, общей теоретической социологии — в особенности.

Вот как высказывались о предмете социологии видные представители этой науки в СССР в конце 60-х- начале 70-хгодов. В «Лекциях по социологии» Ю. Левада писал: «Социология — это эмпирическая социальная дисциплина, изучающая общественные системы в их функционировании и развитии» [10]. Нетрудно заметить, что в этом определении наличествует противоречие: изучение систем в их функционировании и развитии предполагает использование теоретических представлений двоякого рода — о системах вообще (системный анализ) и о такой системе, как общество. Впрочем, автор «Лекций» не был чужд социологической теории, в «Лекциях» были использованы представления структурного функционализма, в то время господствовавшего в американской социологии. Еще решительнее данный автор (совместно с другими) высказывается в другом месте, рассуждая о «формировании современной социологии как конкретной экспериментальной науки о структуре, функционировании и развитии социальных систем».

Сравним с предшествующим определением: термин «эмпирическая» заменен на «конкретная» и добавлено указание на экспериментальный характер социологии. Как известно, эксперимент предполагает в качестве исходного пункта выдвижение гипотез, которые надлежит в эксперименте подтвердить либо опровергнуть, а гипотезы зиждутся на определенных теоретических посылках, на теории. Стало быть, наличие социологической теории, создаваемой на базе суммы «конкретных», т. е. эмпирических данных, и проверяемой в эксперименте, здесь подразумевается. Но суть вопроса в другом: социология имела бы право на наименование экспериментальной науки, если бы эксперимент занимал в ней главное место. Но на деле эксперименту в социологии принадлежит в ряду применяемых методов эмпирического исследования место весьма скромное. Основным методом эмпирического исследования в социологии является научное наблюдение с привлечением специально выработанного инструментария. В отличие от физики или физиологии, где применяются созданные нами приборы, инструментарий в социологии находится в голове исследователя (с фиксацией на бумаге, в компьютере и т. д., что не меняет сути дела). Эксперимент в обществе поневоле носит ограниченный характер, так как предполагает создание особых искусственных условий, которые в какой-то мере отграничивают данную общность людей от действия общих законов и норм поведения и тем создают возможность проверить влияние этих особых условий на поведении людей и тем самым — истинность предположений, которыми мы руководствовались, создавая данные условия. Так, малая группа, например,

2 Зак. 3808 несколько космонавтов, в течение месяцев находящихся в особых условиях в тесном пространстве корабля, вынуждены психологически «притираться» друг к другу. Гипотезы о поведении малых групп в искусственной среде при длительной их изоляции социальная психология выдвигает и проверяет; в приведенном примере это важно для подготовки длительных экспедиций в космосе.

В последнее время нередко приходится слышать об «эксперименте», проведенном Лениным и большевиками в 1917 году с целью «проверить на русском народе» истинность учения Маркса. Например, в ноябре 1994 г. в Москве состоялась специальная научно- практическая конференция под названием «Октябрь 1917 года и большевистский эксперимент в России».

С таким же успехом и французскую революцию 1789 г. можно было бы трактовать как «эксперимент», поставленный жирондистами и якобинцами во имя проверки истинности идей просветителей XVIII века. История идет неравномерно, знает приливы и отливы, новый строй устанавливается чаще всего не « с первого захода». Российские рабочие и крестьяне совершали революцию, сражались в гражданскую, а затем в Отечественную войну не «понарошку», в качестве марионеток, приводимых в движение рукою кукловодов. Они делали историю. Называть повороты истории, которые сегодня кому-то нравятся или не нравятся, экспериментом «злых» (или «добрых») посторонних сил могут люди, преследующие не совместимые с поисками истины политические цели.

В большей степени отвечает понятию социального эксперимента опыт Р. Оуэна по созданию коммуны в малообжитых тогда прериях Северной Америки или эвакуацию проповедником Джонсом членов созданной им секты из США в джунгли Гайаны. В обоих случаях у инициаторов имелась заранее выработанная модель отношений между членами общины, которую надлежало воплотить в жизнь где-то вдали от общества, в сравнительной изоляции, и тем самым проверить, насколько принципы поведения, предписанные доктриной, жизнеспособны. Неудача не случайно постигла эти (и подобные) эксперименты. Наконец, в определенном смысле экспериментом можно считать попытки «заморозить» сложившиеся исторические формы отдельными группами, которые самоизолируются, например, уходят, как русские староверы, в таежные дебри, строя там скиты и создавая новые поселения, по возможности ограничивая их общение с внешним миром. Эти поставленные самой историей «эксперименты» достойны пристального внимания не только этнографов и историков, но и социологов, равно как изучение быта отсталых племен, сохранившихся кое-где даже в конце XX века. Но к собственно научному эксперименту изучение исторических реликтов, пока их еще не «засосал» и не «растворил» поток общечеловеческой цивилизации, да и сам процесс «растворения», проходящий, как правило, чрезвычайно болезненно, вплоть до гибели или полной деградации данных общностей, не имеет прямого отношения. Они являются объектом научного наблюдения, которое дает неоценимый материал для познания законов общественного развития, а в ряде случаев — для выработки рекомендаций по управлению обществом.

Итак, определение социологии как эмпирической науки, независимо от желания авторов, принижает значение социологии теоретической. Определение социологии как науки экспериментальной, независимо от желания авторов, принижает значение научного наблюдения как основного метода познания в эмпирической социологии. В обоих случаях вопрос об уровнях познания их взаимосвязи остается «за бортом» , а он чрезвычайно важен для понимания структуры социологии как науки.