4. Взгляд с другого берега: «Лолита» Владимира Набокова (1953)
Сопоставление «Лолиты», написанной В. В. Набоковым (1899— 1977) на английском языке во время американского периода его эмиграции, с такими романами, как «Русский лес» и «Доктор Живаго», может показаться странным.
Если романы Леонова и Пастернака представляют собой масштабные полотна, обобщающие трагический опыт русской истории XX века, то действие романа Набокова разворачивается в Америке и сосредоточено вокруг любви взрослого мужчины к 12-летней девочке — сюжет, откровенно лишенный претензий на историческую масштабность. Более того, в послесловии к американскому изданию «Лолиты» (1958) Набоков жестко противопоставил свое творчество тому, что он язвительно обозначил как «Литературу Больших Идей», к которой он относил Бальзака, Горького, Томаса Манна. В постскриптуме к русскому изданию «Лолиты» (1965) он добавил к этому списку советские романы с «картонными донцами на картонных же хвостах-подставках или... лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской»63 64. В этих саркастических микрорецензиях легко узнаются «Тихий Дон» и «Доктор Живаго». Неизвестны суждения Набокова о «Русском лесе», но вряд ли он был бы более снисходителен к этому роману. Однако нельзя не обратить внимание и на обстоятельства иного порядка. «Лолита» (закончена в 1953-м, впервые опубликована в 1955-м) была написана фактически тогда же, когда писались «Русский лес» и «Доктор Живаго». Издательская судьба «Лолиты» не уступает по сложности и драматизму судьбе «Доктора Живаго». Как пишет биограф Набокова, Б. Бойд: «Западные правительства поспособствовали успеху “Лолиты” в той же мере, в какой Советы, не желая того, помогли пропаганде “Доктора Живаго”»1. (Он же указывает на такие интересные факты, как обсуждение вопроса о возможности перевода «Доктора Живаго» на английский Набоковым и отказ Пастернака от этой идеи (под предлогом, что-де Набоков «слишком завидует» его страдальческому положению), и длительное соревнование между «Лолитой» и «Живаго» в списках мировых бестселлеров 1958 года, и разрыв между Набоковым и его другом, известным американским критиком Э.Вильсоном, после того как последний опубликовал восторженную статью о «Живаго».) Показательно, что «Лолита» — единственный из американских романов Набокова, который он сам полностью перевел, а вернее сказать, переписал на русский язык. Причем, сделал он это без малейшей надежды на публикацию романа в Советской России. Как он сам писал в уже упоминавшемся постскриптуме к первому русскому изданию 1965 года: «Издавая “Лолиту” по-русски, я преследую очень простую цель: хочу, чтобы моя лучшая английская книга — или скажем еще скромнее, одна из лучших моих английских книг, — была правильно переведена на мой родной язык»65 66.
Однако это не только «прихоть библиофила», но и внятный эстетический жест, указывающий на желание Набокова ввести свой роман в русский литературный контекст. А на то, что «Лолита» в глазах самого Набокова сразу же вступила в острые полемические отношения с «Доктором Жзгваго», указывает такой многозначительный факт, как явная ритмическая, синтаксическая и семантическая перекличка между стихотворениями Пастернака «Нобелевская премия» и Набокова «Какое сделал я дурное дело» — написанными в одном, 1959 году (Набоков несомненно писал свой текст как ответ на пастернаковский)67. Если у Пастернака: Что же сделал я за пакость? Я, убийца и злодей? Я весь мир заставил плакать Над красой земли моей, — то у Набокова: Какое сделал я дурное дело, и я ль развратитель и злодей, я, заставляющий мечтать мир целый о бедной девочке моей1. Но главное основание для сопоставления видится в принципиальной близости философской коллизии «Русского леса», «Доктора Живаго» и «Лолиты». Если в первых двух романах осмысляются последствия вторжения умозрительной утопии в органический порядок бытия, то Набоков доводит эту коллизию до архетипического истока: история отношений литературоведа, европейского эстета Гумберта Гумберта с американским подростком прочитывается как метафора вековечного конфликта между культурой и природой, а точнее, как метафора попыток изменить естественный порядок вещей усилием воли или энергией творчества. Набоков не только переводит эту ситуацию на категориальный язык модернизма, но и разворачивает ее, так сказать, в лабораторных условиях. Носителем идеи подчинения жизни умозрительному проекту становится у него достойный наследник всей традиции европейского модернизма (и романтизма). Гумберт ни в коем случае не преследует политические или социально-утопические задачи — его проект чисто эстетический и обращен только на Лолиту: «переделка жизни» носит подчеркнуто камерный характер. К каким же выводам приводит Набокова его эксперимент, явно нацеленный на переосмысление опыта европейского и русского, в том числе модернистского (подобно тому, как «Русский лес» ревизует соцреалистическую идеологию, а «Доктор Живаго» по- своему подводит итоги русской реалистической традиции)?68 69