Библия категорична: мужчина и женщина, в единственном числе, составляют единую плоть. Как бы то ни было, по соображениям здравого смысла или каким-то более высоким мотивам, причина грехопадения, этого злосчастного события, имеет связь с плотским актом.
Основы этого акта — моногамия, первая пара, и зачатие, каковое из него следует. Это было совсем не греко-римское, а по преимуществу иудейское представление. А св. Павел, никак не сообразуясь с тем, что можно было прочесть или что прочтут в Евангелиях, возвел его в правило для христиан. Идеалом даже была бы девственность, но поскольку это противоречило бы воле Творца, сексуальный акт стал неизбежен, но допускался только ради зачатия, ожидаемого Богом. Как символ единения Бога и его Церкви этот акт отдавал главную роль мужчине: именно он должен был выбирать момент в пределах надлежащего временем, причем исключительно с целью зачать ребенка. Поправ традиции или обычаи «языческого» античного мира, отцы Церкви, все как один мужчины, не имеющие дела с женщинами, переплюнули «апостола» и создали догму. Очень скоро выявилась одна сложность: тварь, по крайней мере мужчина, испытывает явное удовольствие от этого акта, с тех пор ставшего преступным, не говоря уже о том, что от других культур были унаследованы прочные традиции полигамии. Начиная с каролингской эпохи, богословы изо всех сил пытались выбраться из этой ловушки; в XI веке Бурхард Вормский предложил допускать объятия в случае, когда женщина не готова к зачатию, при условии, что мужчина заведомо этого не знает; Альберт Великий советовал совершать очищение до (!) и после соития как нечто вроде отпущения греха авансом. Более прозорливый Фома Аквинский в середине XIII века рекомендовал испытывать от этих занятий лишь delectatio moderata (умеренное удовольствие). И лишь сто лет спустя, во времена Жана де Мена, «Роман о розе» отмел все эти симулякры. Можно отметить, что со времен Павла и до Предвозрождения о женщине не беспокоился никто — это был лишь сосуд, куда следовало вливать семя. И все же, хоть ее роль и была пассивной, ее не столь игнорировали, как можно было бы опасаться. Защита женщины во всех ее ипостасях — девственницы, беременной, вдовы — была вполне реальной; «варварские» кодексы с V по IX век, как и римское право, включали множество тяжелых штрафов и наказаний за дурные поступки в отношении женщин. Кстати, доктора знаниями обладали: еще Аристотель, позже ученики Галена, медики, читавшие Аль-Рази или Авиценну, Константина Африканского или медицинские учебники из университета Салерно, ранее конца XIII века имели некоторое представление о половой жизни женщины: их описания клитора, вагины, яичников, менструаций верны, пусть даже они не всегда улавливали взаимосвязи. Они заблуждались в отношении регул, считая их выделением нечистых гуморов из тела женщины; они думали, что женщина выделяет сперму, смешение которое со спермой мужчины необходимо для зачатия. Но они четко отмечали силу женского желания, его неистощимое возобновление, его пики, каковые суть выражение похоти и угроза для души. Конечно, это уже слова клириков — в деревнях не читали ни ирландских пенитенциалиев X века, ни медицинского трактата Ги де Шолиака XIV века, а слушали кюре и умели наблюдать за тем, что происходит в доме. Что замечаем мы — это прежде всего выражения эротики, довольно непохожие на наши. Почти полное обнажение, принятое в наше время, похоже, не играло той возбуждающей роли, какую придаем ему мы: Ева с собора Сен-Лазар в Отёне нага, но именно потому, что это Ева. Почти нет фресок или скульптур с изображением сцен, где бы участвовала Саломея или олицетворение похоти; маленькие обнаженные тела, олицетворяющие души умерших, бесполы. У себя дома супруги, если могли, раздевались порознь, и я уже говорил, что они купались в парильнях обнаженными и вместе, но в головных уборах. Зато волосы и руки были сексуальными символами, восхищавшими окситанских поэтов, равно как цвет лица или губ. Так что «тысячи любовных утех» Жегана и Блонды или всех остальных сводились к ласкам лица или неоднократным поцелуям, что сегодня вызвало бы усмешку не у одного подростка. А сам половой акт? Во власти мужчины — говорили ученые клирики; по воле женщины — говорили популярные поэты. Если исключить coitus interruptus (прерванный коитус), обязательный прием контрацепции, но безусловно осуждаемый Церковью как принесение долга в жертву удовольствию, акту следовало быть завершенным, что предполагало согласие женщины и включало оргазм, считавшийся необходимым для полноценного зачатия, и за этим следил Бог. Поскольку фаблио очень свободно и весьма охотно повествуют об этих забавах, я легко мог бы перечислить неудачи мужчин, разочарования женщин, ошибки первых, хитрости вторых; но тут нет ничего, чего не было бы во все времена. Что касается позиции партнеров, Церковь разрешала лишь самую «естественную» — женщина на спине, мужчина сверху, утверждая, что лишь такая поза позволяет зачать ребенка, не получив чрезмерного удовольствия. У древних было иное мнение: уже Овидий рекомендовал около десятка поз, их смену, позицию «верхом», позиции на боку, а некоторые арабские авторы подробно описали целых двадцать четыре позы.
Средневековая литература, как провокационная, вроде поэзии голиардов, так и дидактическая, как «Евангелие от прях», и даже музыка, по крайней мере то, что сохранилось под названием «Кармина бурана», — все эти источники внесли вклад в наши знания и, должно быть, просвещали мужчин еще до XII века, а тем более в XV веке, когда началось раскрепощение нравов и языка. Даже хронисты, в большинстве серьезные люди и образованные клирики, приводили немало анекдотов о сексуальной жизни своих героев. Так, нам сообщают, что Филипп Август стал бессилен, имея дело с супругой-датчанкой, а вот его внук Карл Анжуйский мог оказать честь супруге до пяти раз за ночь, рискуя спасением. В «Новеллах» или «Загадках» XIV и XV веков содержится колоссальное количество таких скатологических и эротических выражений, от которых покраснел бы скандальный журналист. Довольно любопытно, что мы очень много знаем о сексуальных отклонениях в индивидуальном поведении. Греко-римское общество считало особые физические контакты и наслаждения одновременно естественными, поскольку они были связаны с удовольствием для тела, и простительными, поскольку они не касались души. Принудительно связав половой акт с зачатием, христианская мысль вытолкнула все проявления физиологии, выходящие за пределы канонической нормы, в сферу аморального, аномального и противоестественного, а значит, в сферу греха и проклятия. К прелюбодеянию приравнивались даже половые отношения между супругами в период, когда женщина не могла забеременеть. Подобные узы догмы никак не могли стать преградой для естественных влечений, хоть бы и в «нормальной» семье убежденных христиан. Даже не считая недозволенных, но общепринятых любовных забав, периодического блуда по твердым ценам, о котором я еще расскажу, мы можем отметить крайнюю свободу нравов. О ней свидетельствует огромная масса документов — негодующих, угрожающих, осуждающих и карающих, хотя действенность всех этих громов и молний нам неизвестна; все пенитенциалии X- XII веков, классифицирующие наказания за проступки, или исполненные негодования памфлеты, как «Liber Gomorranus» благочестивого Петра Дамиани, написанный около 1050 года, требуют отлучения или покаяний; но эффективность этих осуждений вызывает сомнение, так как в тот период юриспруденция или сборники законов, такие как «Декрет Грациана», не упоминают ни словом обо всей этой распущенности. Вспоминается, конечно, мастурбация, грех Онана, который приравнивался к симонии, поскольку он состоял, по крайней мере у мужчин, в расточении семени, которым Господь наделил мужчину для продолжения жизни своего народа, то есть это была своего рода растрата, почти торговля общественным достоянием, подобная поведению Симона, желавшего купить у Христа за деньги искусство творить чудеса. Однако чаще всего к покаянию за этот грех приговаривали женщин — возможно, потому, что женщин без мужчин, монахинь или молодых вдов, было немало, — с учетом возраста, положения или обстоятельств. Граница между этим грехом и гомосексуализмом в средневековых текстах не очень отчетлива. Такое поведение в основном квалифицировалось как содо- митское, «противоестественное», а значит, вызывающее омерзение; но у него было много разновидностей: анальное соитие между партнерами, хоть бы и разнополыми, акты педофилии между взрослым и ребенком одного пола, контакты человека и животного, именуемые «скотоложеством», и, разумеется, гомосексуальные отношения между лицами одного пола. Античность оставила бесчисленные примеры подобного поведения; тогда к ним относились сурово лишь в случаях педофилии, сопряженной с насилием, или скотоложества, расцененного как оскорбление богов. Естественно, Церковь могла пойти лишь последним путем. Скотоложество как привычку пастухов, живущих уединенно в горах, осуждали редко, поскольку редко замечали; но в случае выявления карали костром, наказанием для еретиков. Педофилия была почти незаметна — в основном ее считали семейным делом, не касающимся никого постороннего; если ее обнаруживали, она влекла за собой лишение имущества или телесные наказания, редко более того. Что до гомосексуализма, которым столь озабочен современный мир, то средневековые социальные структуры вполне благосклонно относились к группам холостой молодежи, кстати, того и другого пола, живущим вместе — в замке, монастыре, в «молодежных сообществах» в деревне или «благочестивых общинах» в городе. Это поведение, отвратительное отражение пороков Содома и Гоморры, осуждали, считая, что оно мешает спасению самих виновных, но не массы; вот почему наказания за этот грех оставались делом частным и редко бывали публичными; возможно, в нем видели очень индивидуальные проявления человеческой натуры, сублимированное завершение дружеских отношений, распространившихся на плотскую сферу. Это наше время задалось целью выявить все такие случаи, доказанные или возможные, которыми изобилуют источники — от Роланда и Оливье до миньонов XV и XVI веков. Создается впечатление, что в средние века на эту сферу смотрели спокойно.