6. Некоторые итоги развития идей Франкфуртской школы

«Критика» философии марксизма-ленинизма за «он- тологизацию» диалектики, за якобы апологетическое толкование «отрицания отрицания» в духе преемственности развития, за признание объективной, закономерной «предопределенности» будущего социализма прошлым буржуазным обществом (а не его «абсолютное отрицание» в духе негативной диалектики или маоистской «культурной революции»)—вот то, что осталось к началу 50-х годов от «критической теории» конца 30-х — начала 40-х годов в идейном арсенале Франкфуртской школы.

Затем следует разработка этих идей в «метакритике теории познания» буржуазной философии (от Декарта до Гуссерля) у Адорно, в «критике инструментального разума» (от Канта до позитивизма) у Хоркхаймера.

Но в развитии этих идей назревал один решающий перелом. Его первые признаки можно достаточно точно датировать началом второй мировой войны (т. е. 1939— 1941 гг.). Если до этого марксизм иной раз еще и не включался в подлежащее «абсолютному отрицанию» отчужденное сознание прошлого и еще признавался источником — наряду с идеями Гегеля — действительного «критического», рефлектирующего сознания, то позже марксизм-ленинизм уже целиком включался в подлежащее отрицанию «ложное сознание». Статья «Традиционная и критическая теория» Хоркхаймера и книга «Разум и революция» Маркузе — последние работы до наметившегося перелома. «Диалектика просвещения» и работа Маркузе «Советский марксизм. Критический анализ» — уже явные и роковые для всей «школы» моменты этого перелома: «критическая теория» теряет свою антикапиталистическую направленность, теперь она то претендует на звание «диалектической антропологии» 66, то открыто включается в «холодную войну» империалистической реакции против сил прогресса и социализма и смыкается с антикоммунизмом, кое в чем поставляя ему «новые» аргументы (особенно идею «конвергенции», индустриально-технократического «перерождения» советского общества и «советского марксизма») 67.

Затем в 60-х годах начинается новый этап в развитии «критической теории». От предшествующих этапов своего развития эта теория сохраняет еще идею философской критики позитивизма, прагматизма, рационализма. В этот период «теория» развивается їв явно антимарксистском направлении: в ее изображении социализм лишь «разновидность» того же «тоталитаризма» и индустриального рационализма, что и буржуазное просвещение, а «советский марксизм» — это тоже лишь разновидность отчужденного сознания всех «потребительских» или «товаропроизводящих» обществ. К этому теперь добавляется своеобразная попытка осмыслить начавшуюся научно-техническую революцию в условиях государственно-монополистического капитализма. Представитель правого крыла «критической теории» Хабер- мас пытается теперь построить теорию «коммуникативной компетенции», призванной философски оправдать практику социал-демократических технократических реформ. Перекликаясь с Маркузе, он доказывает, что рабочий класс якобы уже не обладает как продукт буржуазного общества «-коммуникативной компетенцией» для восприятия трансцендирующих данную действительность идей, не может уже больше быть сознательным субъектом революции, поскольку полностью интегрирован в «высокоразвитое индустриальное общество». Не веря — в отличие от ряда «левых» учеников Маркузе — даже в силу студенческого бунта и прочих «внешних сил», Хабермас хотел бы с помощью «критически мыслящей интеллигенции» использовать внутри самого го- сударственного аппарата управления средства образования общественного мнения (школу, вузы, телевидение, радио и печать, само государственное управление, как таковое) для определенных «радикальных» реформ в духе «демократического социализма». Разумеется, он имеет в виду не социалистическое преобразование базиса, а реформу сознания людей, которое кажется ему главным, первичным и определяющим социальным фактором Находящиеся на левом фланге «критической теории» радикальные ученики Маркузе (например, О. Негт) не верят во «внутренние реформы» СДПГ и надеются, правда в противовес коммунистам и марксистам и без них, возбудить у рабочих интерес к постижению сущности и противоречий буржуазного общества и содействовать тем самым «формированию революционного сознания».

Преодолевая антимарксистские и антикоммунистические предрассудки этого «левого» крыла, лучшие, подлинно левые бывшие ученики этой «школы» переходят на позиции марксизма-ленинизма, порывая со своими прежними учителями68.

Представители правого крыла «школы», особенно Хабермас, продолжают в духе идей основоположников «критической теории» утверждать, будто не специфически классовая, а тем более не буржуазная идеология, а общественное сознание вообще, начиная с возникновения разделения труда и обмена товарами, оказывается «социальной базой» господствующего «ложного» сознания.

При этом новое поколение Франкфуртской школы опирается на некоторые идеи опубликованных лишь после 1945 г. работ Хайдеггера, в частности на его двухтомник «Ницше» 69, продолжая традиционную связь этой «школы» с экзистенциализмом. Согласно Хайдеггеру, уже где-то в древнегреческой философии было совершено «великое грехопадение», великий «поворот» в сознании человечества: «отчужденное» общественное сознание с тех пор противостоит сугубо личной «экзистенции», навязывая ей «общественное существование» в виде различных видов идеологии. Не только наука и техника, но и сам «современный марксизм» (в извращенной ха- бермасовской терминологии — «сталинизм») изображается Хабермасом в виде продукта «ложного сознания», а любая вера в объективные законы развития общества оказывается лишь «идеологией», противостоящей первично свободному самосознанию личности.

Правда, полемизируя с ультралевым Маркузе, Ха- бермас все же допускает возможность в будущем иного отношения «я» и к природе, и к другим людям: «господство» заменится тогда «коммуникацией», природа из «предмета» станет «партнером», «рациональное целенаправленное действие» превратится в «символически опосредованное взаимодействие» людей. Под подобным «коммуникативным действием» людей Хабермас понимает поведение, которое «направляется обязательно признанными нормами», которые имеют силу на базе «интерсубъективного взаимосоглашения о намерениях» не принудительных, а «признаваемых каждым». Не объективные законы производственных отношений, а субъективные, опосредованные языком, сознательные взаимоотношения индивидов являются для Хабермаса спасительной альтернативой «господству» технической рациональности. Но сейчас это, по его мнению, может быть делом лишь «критически мыслящих» студентов, интеллигенции, части технократов К

Такие «критически мыслящие» технократы должвы, по Хабермасу, отказаться от диктата «технологической целесообразности» в качестве определяющего момента своих решений и исходить из неких новых «норм», нового «смысла жизни» ради «увеличения свободы», «развития личности», «расцвета субъективности». Лишь путем «рефлексии», критического «самосознания» такие технократы могут прийти к подобному изменению своих целе- установок. И так как наука становится главной производительной силой, а «критически мыслящий интеллигент» является ее носителем и ее продуктом, то именно он, а не рабочий класс, погрязший в «счастливом сознании» удовлетворяемых техникой «ложных потребностей», становится субъектом социальных реформ (но не революции!).

При этом и трудовая теория стоимости Маркса подвергается Хабермасом (впрочем, не только им; он тут идет вслед за теоретиками неокейнсианства) «пересмотру»: не труд рабочего, а труд ученого, не физический, а умственный труд становится якобы главным источником стоимости, включая и прибавочную стоимость в условиях капитализма.

Здесь снова обнаруживается сходство и различие между «левым» (Маркузе) и правым (Хабермас) крылом этой «школы». Каким образом «критически мыслящий» ученый — даже если абстрагироваться от господства капитала — может определить те новые цели, ценности, нормы, по которым следует действовать наперекор «техническому рационализму»? Для Маркузе никто, в том числе и «критик», не может научно на это ответить. Только неясная идея невозможного, утопии, полностью отрицающая все, что есть, «трансцендирующая» данное общество и данный способ мышления, может привести к «новому» К Для Хабермаса сама наука может в своем «критическом» варианте с помощью саморефлексии находить новый ответ и новые решения. Ультралевые утопии и правый реформизм имеют, таким образом, общие цели: они отрицают научный социализм.

Один из моментов ревизии исторического материализма философами Франкфуртской школы связан с характерным для этой «школы» толкованием понятия «тотальность». Это понятие служит для отказа от материалистического понимания первичности базиса, общественного бытия по отношению к надстройке и к общественному сознанию. Абсолютизируя момент относительной самостоятельности надстроечных явлений и их обратного воздействия на базис, выводя «одномерность» человека не из сущности государственно-монополистического капитализма, а из «одномерного сознания» этого общества, представители этой «школы» прикрывают свой субъективный идеализм в трактовке общества «критикой» понятия тотальности. «Общественная тотальность, — пишет Адорно, — не ведет никакой самостоятельной жизни поверх и над тем, что она объединяет, из чего она сама состоит. Она производит и воспроизводит себя сквозь свои отдельные моменты» К Хотя эта идея развивается и защищается в «споре с позитивизмом» в социологии, но на деле она ведет к смыканию с неопозитивистским отрицанием определяющей и объективной капиталистической основы, общих закономерностей того самого общества, на «радикальное отрицание» которого претендует «критическая теория».

Но эта идея «тотальности» имеет еще и другой аспект, в котором Франкфуртская школа противопоставляет себя позитивистской социологии, а на деле смыкается с последней в борьбе против исторического материализма. «Включенность» социального философа, социолога, «критика» в «общественную тотальность» и его неизбежную, навязанную его сознанию идеологическую односторонность, субъективность теоретики этой «школы» противопоставляют якобы «объективному», лишенному ценностного подхода «научному» анализу социальных фактов у позитивистов. Но на деле речь идет при этом о таком «тотальном» субъективизме всякого исследователя, который делает невозможным объективную истину в общественной теории, который отрывает партийность от научности и абсолютизирует идеологические и всякие субъективные моменты общественного сознания.

Эта идея Франкфуртской школы имеет общефилософское значение, выходя за проблематику только общественной науки. Отношение человека не только к обществу, но и к природе получает при этом такое толкование, которое абсолютизирует те отрицательные, но исторически преходящие моменты этого отношения, которые характеризуют современное капиталистическое общество, но начали возникать уже ранее, вместе с возникновением классового антагонизма, с появлением «отчуждения». Стремление человека покорить, подчинить природу своим целям якобы на деле всегда подчиняет человека «логике господства», своему собственному «инструментальному разуму». Технократическое отношение человека к природе и к самому себе находит в атомной бомбе, в манипулировании сознанием людей, в господстве отчужденного сознания и в определяемом этим сознанием отчужденном общественном бытии свои крайние и непреодолимые проявления. Понятие односторонности утилитарного, инструментального рационализма, отказывающегося постигать и даже признавать диалектику противоречий и отрицающего наличие различных возможностей в данной действительности, — эти идеи Хоркхаймера теоретически подготовили понятие одномерности Маркузе.

Вместе с тем они подготовили и отказ «школы» от попытки научного предвидения, от познания объективных закономерностей и «будущих возможностей» общественного развития. Эти же идеи у Хабермаса варьируются в его понимании «науки и техники как идеологии»: вера в прогресс науки и техники, в прогрессивное развитие производительных сил толкуется им как вид «ложного сознания», отрицающего и не желающего видеть противоречия этого прогресса. В плане истории идей можно проследить, как от понятия «рациональности» у Макса Вебера вплоть до «постиндустриального общества» в американской социологии поівторяются самые различные вариации этой темы. Но особенность теоретиков Франкфуртской школы состоит в более «критическом», отрицательном отношении к феноменам буржуазного рационализма и в попытке по-своему использовать марксистское учение об идеологии для своей «критики», извратив, конечно, его подлинный смысл.

Но ведь именно диалектический материализм в противоположность позитивистскому рационализму улавливает скрытую за ложной видимостью сущность, не отрицает, а вскрывает и познает противоречия. Но, считают новейшие его «критики», там, где ни сущность, ни противоречия сразу не постигаются, сила критической саморефлексии позволяет самосознанию осознать эту неполноту своих знаний и даже прорвать сеть манипулиро- ванных, извне навязанных представлений, отрицающих общественные объективные противоречия. Все это надо учитывать как при оценке указанного «спора о позитивизме», так и при оценке связи «критической теории» с теориями «индустриального общества» 50—60-х годов. От подобных открыто апологетических позитивистских теорий идеи Франкфуртской школы с самого начала отличались тем, что их приверженцы не признавали рациональность «высокоразвитого индустриального общества» ликвидацией, «снятием» его противо- речий, а считали эту рациональность лишь способом прикрытия, мнимого отрицания действительно иррациональной, противоречивой сущности этого общества. Не «новые горизонты», открываемые «великому обществу» США технократическими реформами, а «великий отказ» от участия в этих реформах, от подчинения механизму этого «общества всеобщего благосостояния» характеризует работы Маркузе в 60-х годах. Критика «инструментальной рациональности» была начата Хоркхаймером еще в 40-х годах на основе имевшегося тогда у «его представления о монополистическом капитализме США К

Хоркхаймер провозглашал неопозитивизм итогом развития всей буржуазной идеологии. Эти идеи сформулированы им совместно с Адорно и в упомянутой «Диалектике просвещения». Но у работ тех лет есть один общий недостаток по сравнению с «Одномерным человеком» Маркузе: они не столь резко критикуют социальные последствия научно-технической революции в условиях государственно-монополистического капитализма, как это сделал в 60-х годах Маркузе. Оставаясь в отличие от Маркузе больше в сфере критики чисто неопозитивистской буржуазной теории, ограничиваясь критикой буржуазного «инструментального разума», Хоркхаймер и Адорно хотя и подготовили в идейно-тео- ретическом плане работы Маркузе, но не перешли к столь явной «критике» самого (основанного якобы на этом «рационализме») иррационального общества. Это, как говорилось, сделал Маркузе в середине 60-х годов и именно поэтому стал признанным и наиболее популярным идеологом «новых левых» сначала в США, а потом и в Западной Европе.

Новый тезис, выдвинутый Маркузе в книге «Одномерный человек», состоит также в абсолютизации средств массовой информации в качестве орудия манипуляции сознанием и поведением людей «развитого индустриального общества» при удовлетворении их элементарных и при создании искусственных потребностей.

Даже когда Адорно в 60-х годах начал «спор о позитивизме» в западногерманской социологии, то он был еще академичным, направленным не столько на критику общества, сколько на критику апологетических позитивистских теорий этого общества. Потому и слабее непосредственное идейное влияние этой критики на «новых левых».

Еще в годы войны первоначальные идеи «критической теории» омрачаются глубоким разочарованием в «американском обществе». За фасадом идеалов демократии и либерализма скрывалось то же самое лицо «ложного» созна ния, господство «инструментального разума». Именно монополистический и затем государственно-монополистический капитализм явился реальной основой того крайнего подавления личности и свободы, которое вызвало протест Хоркхаймера, Адорно, Маркузе, разумеется, не с позиции пролетариата, а с позиции, близкой к мелкобуржуазному индивидуализму.

Позже, к середине 60-х годов, когда в странах Западной Европы стали ощутимыми первые социальные последствия начавшейся научно-технической революции и высокая конъюнктура сменилась кризисными явлениями, когда некоторый рост материального благосостояния сопровождался острым кризисом буржуазной культуры, когда со всей очевидностью раскрылась агрессивная сущность империализма США, развязавшего агрессивна войну против народов Индокитая, тогда критика «одномерного сознания» и манипуляции умами людей с помощью средств информации вывели «критическую теорию» на широкую арену в качестве идеологии «новых левых» (и нового ревизионизма). Появление маоизма внесло еще один новый момент в специфическую антимарксистскую направленность «критической теории»: теперь во имя плюрализма «истинного» марксизма она открыто встала на антисоветские, антиленинские позиции. «Негативная диалектика» Адорно как бы стала дополнительной философской основой западноевропейского варианта маоизма и идей «культурной революции».

Характерным выражением отрицательного отношения правого крыла молодого послевоенного поколения Франкфуртской школы к марксизму-ленинизму являлась уже лекция Хабермаса «Между философией и наукой. Марксизм как критика» (1960). В этой лекции была намечена целая программа характерной для Хабермаса критики марксистской теории государственно-монополистического капитализма.

Во-первых, Хабермас отвергает положение исторического материализма о соотношении базиса и надстройки применительно к «организованному капитализму» наших дней: государство, политическое управление приобретают, согласно его теории, определяющее значение, а в политическом управлении решающими оказываются «осуществляемые политическим самосознанием конфликты» 70. Таким образом, не общественное бытие и его объективные законы, а субъективное самосознание политиков определяет ход общественного развития.

Во-вторых, согласно Хабермасу, высокий уровень жизни привел к тому, что «интерес к эмансипации общества не может больше выражаться непосредственно в экономических понятиях». «Отчуждение потеряло свое наглядное проявление в нищете»71. Марксизм якобы недооценил значение «социально-технической манипуляции» людьми, их потребностями, их свободным временем, не смог дать теоретического объяснения «интеграции» рабочего класса в высокоразвитое индустриальное общество.

В-третьих, Хабермас по-своему повторяет типичное для современного антисоветизма противопоставление исторических условий развития России и Западной Европы, теоретического развития ленинизма и «потребностей теоретического анализа современного капитализма».

Но ведь именно ленинская теория империализма послужила реальной основой для анализа всех тех новых моментов в роли государства (в том числе в области программирования и прогнозирования экономики монополистического капитализма), которые Хабермас попытался использовать для критики ленинизма. Не только теория марксизма-ленинизма, но и сама практика 60-х — начала 70-х годов показала, что кризисы и стихийные процессы капиталистической экономики вновь подтверждают положение об определяющем характере господствующих производственных отношений, а ход классовой борьбы еще раз подтвердил, что рабочий класс отнюдь не «интегрирован» в современное «индустриальное общество», как об этом пишут Хабермас и другие представители Франкфуртской школы.

Характерно, что, когда в 1969 г. СДПГ стала правящей партией в ФРГ, Хабермас и правые представители рассматриваемой «школы» стали по существу покидать идейные позиции «критической теории» и переходить на позицию прямой защиты и «теоретического обоснования» новой правительственной политики. Теперь Хабермас разрабатывает теоретические основы для социальной политики правительства ФРГ. Та «решающая» роль государственной политики и той «духовной элиты», которая своим «самосознанием» якобы определяет эту политику, становится не объектом критики, а предметом той «универсальной прагматики», философскую основу которой Хабермас разрабатывает теперь в виде своей новой «теории коммуникативной компетенции»

Так идейная эволюция привела Франкфуртскую школу от «критической теории» Хоркхаймера через «негативную диалектику» Адорно к элитарной «теории коммуникативной компетенции» Хабермаса, от отрицания диктатуры пролетариата к абсолютизации роли государственной политики, от либерального антифашизма и мелкобуржуазного радикализма к правому оппортунизму и антисоветизму. Ныне рассмотрение всей практики нового, социалистического мира, исторического опыта СССР сквозь очки антикоммунистической идеологии характерно и для этой «школы». От обычного, открыто буржуазно-апологетического антикоммунизма ее 'отличает разве лишь на словах «критическое» отношение к капитализму. Такова эволюция ее правого «молодого» крыла в начале 70-х годов.

Выявив основные моменты и черты генезиса и исторической эволюции идей Франкфуртской школы, мы можем дать краткий критический анализ тех «левых» идей Г. Маркузе, изложенных им в его «Одномерном человеке», которые оказались наиболее влиятельными в конце 60-х годов в ультралевом движении.

Как указывает Роберт Штейгервальд, известный западногерманский философ-марксист, центральный тезис Маркузе сводится к утверждению, что самым «выдающимся достижением развитого индустриального общества», т. е. современного государственно-монополистического капитализма, якобы является «предотвращение социальных изменений» полная «интеграция» рабочего класса, «интеграция антагонизмов». Создаваемая при помощи манипуляции сознанием рабочих «всепобеждающая заинтересованность в сохранении и улучшении индустриального статус-кво объединяет прежних антагонистов...» — утверждает Г. Маркузе. Вместо критического, революционного социалистического классового сознания у рабочих создается то самое «одномерное сознание», которое господствует во всем «индустриальном» обществе и делает «одномерного человека» рабом этого общества, которое якобы сводит на нет положение марксизма-ленинизма о том, что общественное бытие определяет общественное сознание, что классовая борьба порождает и формирует революционное сознание пролетариата.

Р. Штейгервальд справедливо подчеркивает, что уже во время событий в мае—июне 1968 г. во Франции, когда претендовавшие на роль революционной силы студенты провозгласили Маркузе своим идолом, мощное выступление многомиллионного рабочего класса Франции опровергло тезис об «интеграции» рабочих в буржуазное общество. Затем в ФРГ стачечная борьба конца 60-х — начала 70-х годов также показала, что решающей силой современной революционной борьбы по- прежнему является рабочий класс. В философском плане следует отметить одну особенность аргументации автора «Одномерного человека». Для Маркузе диалектическая логика есть логика исторической практики, включающая в определение вещей и то, чем они уже не являются (но являлись в прошлой практике людей), и то, чем они еще не являются (т. е. возможности их преобразования в будущей практике людей). Мир диалектической логики — это «определенное историческое целое, в котором наличная действительность выступает как результат исторической практики людей. Эта интеллектуальная материальная практи- ка, являясь действительностью в данных опыта, вместе с тем является той действительностью, которую охватывает диалектическая логика» К

Но на деле «критическая теория» под видом диалектической логики проповедует изощренную форму субъективного идеализма, продолжая в этом отношении основную линию развития буржуазной философии новейшего времени. Правда, в этой новой форме уже не ощущения (махизм), не формальная логика (Венского кружка и логического позитивизма), не язык (как у- семантического позитивизма), а «практика» призвана подменить объективный мир, материю, заменить их субъективистско-идеалистической «диалектической теорией практики». Сама категория практики при этом сводится к «критике», к «критической мысли» и рефлексии. Лишь «двумерное» критическое мышление, вносящее «отрицание» в наличное «позитивное» бытие* вырывается за пределы «одномерного» сознания, за рамки «онтологического» материалистического или «позитивистского» образа мыслей, вносит «историческую диалектику» в мир и таким образом «творит» его. При этом Маркузе и его единомышленники решительно отвергают всякое научно обоснованное определенное отрицание как момент той объективной диалектики отрицания отрицания, из которой исходит марксизм-ленинизм, ибо,, по мнению «критических теоретиков», это означало бы* что внутри самой сущности выступают отрицающие ее силы, носители перехода к новому качеству. Силы старого качества, уверяет Маркузе, стали теперь столь велики, что способны интегрировать силы определенного* реального отрицания. Поэтому ликвидировать старое качество и создавать новое могут якобы лишь внешние* ничего общего со старым качеством не имеющие силы. Иначе и на новом качестве будет лежать проклятие старого.

С данных позиций, характерных, между прочим, и для многих ревизионистов загребской группы «Прак- сис», диалектика марксизма-ленинизма будет, по мнению Маркузе, «позитивистской» до тех пор, пока она «не разрушит такое понимание прогресса, согласно которому будущее коренится уже внутри данного», т. е~ до тех пор, пока «не будет обладать более радикальным понятием перехода к новой исторической ступени», пока она не включит в себя идею «тотального отрицания» К

Эта общефилософская ревизия материалистической диалектики связана с совершенно определенной идейно- политической осноівой — с отрицанием революционной роли пролетариата. Силы отрицания капиталистического общества больше не связаны, по мнению Маркузе, с каким-либо классом внутри этого общества. «В смысле политическом и нравственном, рациональном и инстинктивном она (т. е. сила отрицания. — #. Ф.) пока проявляется лишь как хаотическая, анархистская оппозиция, как отказ участвовать в этой игре, как отвращение ко всякому благополучию, как необходимый протест. Это пока еще слабая и неорганизованная оппозиция, но я уверен, что она основана на таких движущих силах и целеустановках, которые непримиримо противоречат существующему целому»72.

Более глубокое теоретическое оформление эта «негативная диалектика» получила в упоминавшемся уже основном труде Адорно «Негативная диалектика». Но нельзя забывать, что еще за год до этого Маркузе выступил в журнале «Праксис» со статьей, которая прямо и резко формулирует не столько общефилософскую идею «негативной диалектики», сколько именно указанные идейно-политические основы ее — решительное отрицание революционных возможностей пролетариата. В статье «Перспективы социализма в развитом индустриальном обществе» Маркузе писал: «Если что-то верно в том, что я сказал, а именно, что существует и будет расти тенденция интеграции рабочего класса в наиболее развитых индустриальных странах, имеем ли мы тогда еще право обращаться непосредственно к рабочему классу высокоразвитых стран как к историческому субъекту революции?.. У Маркса рабочий класс становится единственным историческим субъектом революции именно потому, что он представляет собой абсолютное отрицание существующего; если он этим уже больше не является, тогда качественного различия между этим классом и другими, а тем самым его способности к со- зданию качественно отличного общества больше ужене существует» К

Таким образом, условно можно указанную статью считать моментом появления в Западной Европе новой, маркузианской «критической теории общества» и одновременно началом быстрого и бурного распространений этой теории среди «новых левых» в Европе.

Что касается важнейшего для современной классовой борьбы отношения движения «новых левых» к единству международного коммунистического и рабочего движения, к союзу трех основных сил революционного процесса — мировой социалистической системы, рабочего класса капиталистических стран и национально-освободительного движения, то и тут эволюция Франкфуртской школы имеет ту же историю и ту же периодизацию. Как уже отмечалось, в 20—30-х годах в некоторых работах Хоркхаймера, Маркузе, Поллока имеются еще позитивные высказывания о Советском Союзе. Но затем ни в «Диалектике просвещения», ни в других работах авторов «критической теории» после 1941 г. мы уже не находим подобных высказываний, а наблюдаем все более явный поворот к антисоветизму; завершением этого поворота надо считать упомянутую книгу Г. Маркузе о «советском марксизме».

Для «молодых» представителей Франкфуртской школы, начиная с Хабермаса, эта эволюция уже не характерна: они с самого начала воспринимали «критическую теорию» как одновременно направленную и против капитализма, и против реального социализма, и против теории марксизма-ленинизма, и против буржуазной позитивистской идеологии. Для них скорее характерен раскол, начавшийся в конце 60-х годов именно по поводу их отношения к марксизму и рабочему движению, а затем и к реальному социализму. Сближение же с позициями марксизма ряда самых молодых выходцев из Франкфуртской школы связано с размахом рабочего движения, с явным провалом тезиса об «окончательной интеграции» рабочего класса и вместе с тем с ростом авторитета и влияния Советского Союза, мирной политики КПСС, успехов строительства социализма в социалистических странах.

Раскол внутри самой Франкфуртской школы и ее кризис отражаются и на ее сторонниках. Наиболее наглядно это проявилось в развале вплоть до самороспуска в 1969 г. западногерманского Социалистического немецкого студенческого союза (СНСС). В нем сперва образовалась и сформировалась «левая» часть Франкфуртской школы, размежевавшаяся с Хоркхаймером, Адорно и правым ее крылом. Руди Дучке73 и Оскар Негт — типичные тогдашние идеологи этого левого крыла. Затем началось размежевание внутри этого крыла и лучшие представители студенческого движения начали переходить на позиции марксизма. Условно можно сказать, что в первом случае речь шла о возврате к идеям социализма и о некотором росте влияния теории марксизма. Во втором случае водоразделом было отношение к реальному социализму в СССР, ГДР и других странах социалистической системы и к подлинной марксистско-ленинской теории. Результатом второго раскола был полный развал старого СНСС и возникновение из его лучшей части марксистского студенческого союза «Спартак», примыкающего к сформированной в 1968—1969 гг. легальной ГКП.

Оставшиеся на позициях «неприятия» реального социализма и марксизма-ленинизма «левые» нашли, однако, в 1969 г. новую, потенциально более значительную опору в организации «молодых социалистов» («Юзо») внутри СДПГ, а частично и в Социал-демократическом вузовском союзе студентов ФРГ. Марксистское же крыло СНСС возглавили такие теоретики, как Деппе, Хай- зелер, Хольцер; вступив в ГКП или в марксистский студенческий союз «Спартак», они окончательно порывают с идеями Франкфуртской школы и становятся самыми активными ее критиками74.