2. Концепция «тотального отрицания» и политическая тактика «новых левых»

Опираясь на ложные принципы «негативной диалектики», переоценивая стабильность, устойчивость капиталистической системы, игнорируя силу и глубину ее внутренних противоречий, отрицая в этой связи революционную роль рабочего класса, Г. Маркузе и другие лжепророки «левого» радикализма утверждают, будто истинная оппозиция современному капиталистическому строю сосредоточивается на его «внешней стороне», на «периферии» буржуазного общества.

Первой силой, стоящей в оппозиции к капитализму, по мнению Г. Маркузе, являются беднейшие слои населения, безработные, угнетенные национальные и расо- 1

«Материалы XXIV съезда КПСС». М., 1971, стр. 17. 2

И. Marcuse. Ideen zu einer kritischen Theorie der Gesellschaft, Frankfurt a.M., 1968, S. 187. вые меньшинства и т. п. Они существуют вне «демократического» порядка, для них ликвидация бесчеловечных, невыносимых буржуазных отношений и институтов является насущной, жизненной необходимостью390. Вторую — «глобальную» силу — подлинную революционную оппозицию капитализму он видит в национально-освободительном движении в «отсталых» странах, в борьбе колониальных и полуколониальных народов. Именно здесь, в обширных районах «третьего мира», по мнению Маркузе, совпадают два исторических фактора революции: объективный — в лице преимущественно сельскохозяйственного и зарождающегося промышленного пролетариата— и субъективный, представленный фронтами национального освобождения и партизанами. Вследствие этого борьба народов «третьего мира» представляет наибольшую опасность для мировой системы капитализма; их оппозиция потрясает систему извне и поэтому неотвратима391.

Третьей силой оппозиции, по Маркузе, являются отторгнутые буржуазной цивилизацией интеллектуалы: интеллигенция, студенчество. Они обладают высоким политическим сознанием и воплощают в себе субъективный фактор революции в развитых капиталистических странах. К этим факторам, снисходительно замечает Маркузе, можно добавить еще один: существование коммунистических стран, которые рано или поздно могут «столкнуться» с капиталистическим миром. Главным же «симптомом революции», еще и еще раз подчеркивает Г. Маркузе, является национально-освободительное движение. В сравнении с ним, например, радикализация интеллигенции, особенно студенчества, — «весьма незначительное событие»392.

321

Ц-5547

Г. Маркузе, Ю. Хабермас впадают в логически неразрешимое противоречие. Действительно, если растет противоречие между развитием производительных сил и общественных отношений (что Г. Маркузе и Ю. Хабермас по сути дела признают), то какой класс, какой социальный слой больше страдает от этого противоречия, кто более всего заинтересован и способен изменить существующий порядок, как не тот, который находится в центре производственного механизма капиталистического общества, т. е. рабочий класс в союзе со всеми слоями трудящихся? Маркузе и Хабермас игнорируют этот -логически неизбежный вывод, когда делают ставку на студенчество, молодежь, на угнетенные нации и национальности, т. е. на те социальные слои, которые в большинстве своем находятся в сущности вне материального производства, во всяком случае не занимают в нем ключевых позиций и поэтому оказываются неспособными понять реальные тенденции социально-экономического развития, революционную роль рабочего класса и значение союза с ним и найти верные пути и средства борьбы с «репрессивным капитализмом» 393.

Вслед за своими идейными вдохновителями из Франкфуртской школы Р. Дучке, Д. Кон-Бендит и другие экстремисты, также отрицая революционную роль пролетариата, в качестве главной силы революции провозглашают студенчество, молодежь. «Круг господства, неосознанной зависимости и бессилия может быть разрушен только извне, через революцию, на которую способны лишь леворадикальные круги молодежи». Лишь студенчество, учащаяся молодежь могут критически осмыслить революционные возможности общества и на этой основе вести последовательную революционную борьбу394, заявляет Р. Дучке. По мнению Д. Кон-Бенди- та, также лишь студенческая молодежь, может быть, и является в современном обществе «революционным авангардом» в силу высокого уровня своего образования и культуры395. Роль интеллигенции, студенчества в современном обществе действительно значительно выросла; мы уже показали социальные причины их протеста против современного буржуазного общества. Однако их «революционность» ни в какой мере не противостоит «пассивности» рабочего класса, как об этом твердят леворадикальные теоретики. Напротив, движение интеллигенции,, студенчества может приобрести оформленное и верное политическое направление лишь в том случае, когда оно объединится с рабочим движением, когда интеллигенция и молодежь поймут, что борьба за справедливые, гуманные социальные преобразования — это не конфликт интеллектуалов с .«аморальным» обществом, а борьба трудящихся, рабочего класса под руководством коммунистической партии против капиталистического строя.

Серьезным препятствием на пути превращения леворадикального движения в действительно революционное является предрассудок многих его участников относительно любых форм государственной власти. Справедливо возмущаясь тем, что буржуазное государство, его учреждения и организации превращают огромные массы людей в объект манипулирования, некоторые группы «новых левых» не видят в этом следствие классового господства буржуазии и свою неприязнь, недоверие к буржуазному государству, учреждениям и партиям абстрактно переносят на любой вид организации, считая и социалистическое государство, и революционные партии явлением отрицательным. Власть есть власть, насилие есть насилие. Мелкобуржуазные теоретики возрождают старые анархистские идеи о том, что любое государство— синоним абсолютного зла. Подобная позиция также приводит «новых левых» к игнорированию социально-экономических основ общества, к преувеличенному вниманию к политико-административной стороне проблемы, к абсолютизации борьбы против политической надстройки безотносительно к ее конкретному, классовому содержанию.

Одновременно они отрицают любые организованные формы борьбы против капиталистического общественного строя; по их мнению, отказ от организации и программы является принципом подлинно революционной деятельности. «Мы не рассматриваем действия в рамках профсоюзов и других организаций как основу своей деятельности... Для нас нет вопроса о создании организации с большой буквы... Весь мир, и Помпиду в пер- вую очередь, был бы доволен, если бы мы основали партию под девизом «Все эти люди теперь с нами. Вот наша цель и вот каким образом мы рассчитываем ее достигнуть» \ — заявляет Д. Кон-Бендит.

Отвергая роль пролетарских организаций в качестве политического авангарда революционных сил, идеологи «новых левых» само понятие политического авангарда подменяют расплывчатым представлением об «активном меньшинстве», выполняющем будто бы роль «детонатора», «закваски» в стихийном движении масс. По их мнению, борьба возбуждается небольшими группами активных элементов, отличающихся высокой степенью автономии. «Сила нашего движения состоит именно в том, что оно опирается fca неконтролируемую стихийность,, что оно дает толчок, не пытаясь направить развитие событий в определенное русло... Нужно избегать немедленного создания организации, определения программы, ибо это неизбежно изолировало бы движение. Единственный его шанс — это беспорядок, позволяющий людям свободно высказываться и могущий вылиться в какую-либо форму самоорганизации»396, — подчеркивает Кон-Бендит.

Подобной позиции придерживается и Р. Дучке. Воспевая стихийные, самопроизвольные действия неорганизованных масс397, он обрушивается на революционные, коммунистические партии, которые-де «постоянно уничтожают стихийность протеста угнетенных», якобы сводят любое живое движение к политически бессодержательному техницизму и к «прагматическому оппортунизму на улице».

Ориентация на стихийность помимо всего другого вытекает из абстрактного подхода многих «новых левых» к социальным институтам. Так, один из руководителей левоэкстремистских организаций в ФРГ, Франк Вольф, исходя из реального факта возрастания роли надстройки, социальных институтов и учреждений, утверждает, будто в современном обществе «основные классовые противоречия превратились в административные». Но в той мере, в какой «противоречия общества стали делом управления со стороны государственных институтов», сами институты, по его мнению, «утратили либеральный характер и приобрели авторитарные тенденции»

Подобная точка зрения побуждает «новых левых» в качестве главного конфликта современной эпохи выдвинуть противоречие между личностью и социальной структурой, между индивидом и организацией398. Исходя из этого, Р. Дучке утверждает, будто «радикальная диалектика чувств и эмоций» объединяет всех людей в борьбе против авторитарного общества гораздо прочнее, чем какие-либо программы и «монопольные притязания партий». «Чувственно-эмоциональный протест», «практичес- ки-критическая деятельность антиавторитаристов» — вот что прежде всего способствует «становлению потребностей и интересов индивидов», а не деятельность всякого рода партий и организаций, которые этому, скорее, «препятствуют»399.

Ставка на стихийность, на «революционный активизм», по мнению Р. Дучке, является также тем радикальным средством, которое преодолеет «ограниченность» марксистской концепции революции, «покоящейся» якобы на «бессознательности» действующих лиц. Р. Дучке утверждает, будто в современных условиях «сознательная деятельность» сама по себе становится фактором объективного порядка. «Мы имеем исторически открытую возможность, с самого начала зависящую от нашей воли. От воли зависит, каким образом нынешний период истории будет окончен. Лучше, если мы сейчас изменим курс...»400—пишет он. При этом его апелляция к «сознательной деятельности» фактически оборачи- вается ставкой именно на стихийность революционных выступлений, поскольку он игнорирует научный анализ объективной социальной действительности.

Согласно этой позиции, революция по сути дела возможна в любой момент, поэтому она служит обоснованием путчистской тактики. Достаточно якобы пробудить сознание, начать практические действия — и все проблемы революции сразу будут решены К

Примечательно, что «левые» радикалы, обосновывая свою линию на стихийность, нередко ссылаются даже на К. Маркса, который-де также пытался отменить философию путем ее осуществления на деле, оружие критики заменить критикой оружием, теорию сделать материальной силой и якобы утверждал, что совпадение изменения обстоятельств и самоизменения человека может быть рационально понято только как революционная практика401.

Конечно, возможность может быть превращена в действительность в результате практической, революционно-преобразующей деятельности. Но «дело политической практики», .«критика оружием» может быть успешной только в том случае, если она основана на научном анализе объективной действительности, реального соотношения классовых сил.

Надежда на стихийность революционных действий приводит Р. Дучке фактически к ревизии марксистского понимания классов. Он считает недостаточным объективный критерий определения класса, исходя из его отношения к средствам производства и места, занимаемого им в общественном производстве. Дучке постоянно подчеркивает, что марксистскому пониманию классов недостает субъективной политической и практическо- критической характеристики. «Исторически устойчивая действительность класса может быть достигнута лишь тогда, когда люди придут к сознанию своего класса, к классовому самосознанию», — заявляет он. «Понятие класса должно определяться единственно как действительность, исторически формируемая в борьбе». Лишь это, заключает Р. Дучке, разрешает проблему формирования классового сознания К

Марксизм никогда не отрицал роль классового сознания для формирования и конституирования классов. Бесспорно, историческое самосознание рабочего класса возникает и развивается в сознательной классовой борьбе. Но классовая борьба является выражением объективных противоречий, коренящихся в способе производства, в системе производственных отношений капиталистического общества. Дучке по сути дела разрывает проблемы формирования классового сознания и реальной классовой борьбы, когда утверждает, что «практи- ческо-критическое сознание» устраняет «слепой, принудительный характер экономических закономерностей», которым марксизм «придает» характер «надысториче- ских», «природных» законов.

Марксизм не придает экономическим закономерностям подобного значения. Развитие общества действительно подчиняется объективным, независимым от воли и сознания людей законам, однако это нисколько не отрицает влияния людей на ход истории. Основоположники марксизма всегда подчеркивали, что среди всех элементов производительных сил люди, трудящиеся являются важнейшим, что они сами делают свою историю. По выражению Энгельса, «история не делает ничего, она «не обладает никаким необъятным богатством», она «не сражается ни в каких битвах»! Не «история», а именно человек, действительный, живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется»402.

Линия «новых левых» на стихийность совпадает с позицией теоретиков Франкфуртской школы. «Социальные носители трансформации, — пишет Г. Маркузе,— создаются в ходе самого процесса трансформации, и в начале революции никогда не следует рассчитывать на существование... хорошо подготовленных революционных сил»403. Маркузе пренебрегает научным, теоретическим осмысливанием изменяющейся социальной действи- тельности, ориентируется в сущности на субъективистские, прагматистские оценки и решения. По его мнению, нынешняя ситуация «делает абстрактными, академическими, нереальными все попытки оценить и даже рассмотреть перспективу изменений в царстве корпоративного капитализма... Превращение возможности в действительность есть дело политической практики». Причем свою ставку на субъективистскую, волюнтаристскую политику Маркузе пытается оправдать «теоретически»; по его мнению, в условиях полной зрелости производительных сил «возникает необходимость полного перемещения точки напряжения из теории в практику», «роль субъективной деятельности должна быть определена по-новому», она «может быть узаконена вновь... в форме анархизма» В сущности на подобной же позиции стоит О. Негт, один из тех молодых представителей Франкфуртской школы, которые находятся на ее левом фланге и активно участвуют в леворадикальном движении. Как Адорно, Маркузе, Хабермас и др., Негт выступает за пересмотр марксистско-ленинского учения, поскольку его категории превратил ись-де в «категории легитимации существующих отношений господства»404. Правда, он не отрицает общественно-политической роли рабочего класса и, по его словам, «никогда не рассматривал интеллигенцию в качестве нового субъекта революции... даже в момент наивысшего подъема студенческого движения протеста». Но он подчеркивает, что в современных условиях рабочий класс не единственный, кто «обладает материальной силой, чтобы осуществить революционные изменения». В странах «позднекапиталистического общества», считает О. Негт, растущее значение приобретает революционная интеллигенция. На первый взгляд эта мысль представляется правильной, но далее Негт уточняет свою позицию: «Для меня важно прежде всего объединить сознательную часть рабочих и политизированную интеллигенцию в какую-либо организацию. Будет ли это партия традиционного типа или совершенно другая организация — для меня совершенно вторич- ный вопрос»405. И -наконец, он совершенно четко формулирует свое отношение к партии рабочего класса: «Я считаю устаревшим взгляд, будто отрицание партийности неизбежно должно привести к анархизму и мелкобуржуазному революционаризму»406. Более того, он отдает предпочтение именно анархизму и мелкобуржуазному радикализму организаций «новых левых», противопоставляет их «прежним организациям и партиям рабочего класса», утверждает, что именно «новые левые» благодаря своим «организационно-рыхлым формам» якобы принимают «функцию инициативы» на себя и «бескомпромиссно формулируют» посредством дискуссий, агитации и действий «новые», революционные потребности и интересы людей407. Таким образом, за завесой слов о развитии марксизма применительно к изменяющимся социальным условиям обнаруживается <все та же старая мелкобуржуазная теория «стихийности» революционной борьбы.

329

12-5547

Идеологи «левого» радикализма видят стратегический замысел стихийных выступлений в том, чтобы нарушить «правила игры», существующие сегодня в системе «позднего капитализма» и принятые якобы «прежними» оппозиционными силами. Тактика нарушения «правил игры» сформировалась под воздействием тезиса Г. Маркузе о «репрессивной терпимости»408. Этот тезис служил Г. Маркузе, с одной стороны, подкреплением его ложного вывода об «интеграции» оппозиционных сил в современ- ном буржуазном обществе и, с другой стороны, обоснованием стратегии и тактики «великого отказа», «всеобщего взрыва» системы в результате стихийных революционных выступлений масс.

По мнению Г. Маркузе, в условиях «репрессивной терпимости» любая легальная деятельность оппозиционных партий является принятием «правил игры» и, следовательно, «капитуляцией перед господствующей структурой власти. «Тоталитаристские тенденции одномерного общества делают традиционные пути и средства протеста неэффективными и даже опасными, поскольку сохраняют иллюзию народного суверенитета»409,— пишет он. Бессмысленно, заявляет Маркузе, апеллировать к авторитету «закона и порядка», поскольку они повсюду и всегда являются законом и порядком тех, кто защищает существующую иерархию. Нужен «великий отказ», «прорыв», полный, окончательный и абсолютный разрыв со всем существующим. Только «хаотическая, анархистская оппозиция, политическая и моральная, рациональная и инстинктивная, отказ участвовать в злой игре, отвращение ко всякому просперити, ко всякому принуждению протестовать могут, — считает он, — сокрушить эту систему», ибо эти средства она не в состоянии ни «терпеть», ни «подавить»410.

Рассуждения Г. Маркузе о «репрессивной терпимости», о «нарушении правил игры», по -признанию самих лидеров организаций «новых левых», оказали наибольшее влияние на леворадикальное движение. В частности, Р. Дучке писал, что эссе Г. Маркузе о «репрессивной терпимости» воздействовало на студентов ФРГ «подобно озарению». «Эта статья помогла осознать нам нашу неудовлетворенность перманентностью дискуссии, которая не имела никаких практических последствий. Мы поняли, что буржуазия, господствующий класс в любой стране «свободного мира» могут себе позволить терпимое отношение к обсуждению критически настроенным меньшинством общественных проблем... что они готовы разрешить любую дискуссию, которая оставалась бы только теоретической»411. Р. Дучке, П. Бендит412 и многие другие руководители и участники движения «новых левых» считают, что лишь насилие, провокации позволяют «понять» характер современного общества. Провокация, с одной стороны, вынуждает правящие круги отказаться от тактики «репрессивной терпимости» и прибегнуть к насилию и тем самым снимает покров с существующего общественного строя, который предстает как строй репрессивный, «фашистский», а с другой стороны, обнажает в протестующем «нового» человека, «новое» общество. Леворадикальные теоретики правы, когда утверждают, что правящие круги государственно-монополистического капитализма даже легальность, «терпимость» используют как средство угнетения, факт существования оппозиционных партий и выступлений пытаются представить как доказательство «свободы и демократии», будто бы являющихся неотъемлемой чертой современного буржуазного общества.

Однако вопреки утверждениям Маркузе и его последователей использование легальных форм и методов борьбы ничуть не нейтрализует оппозицию, не делает людей «невосприимчивыми к новым и лучшим формам жизни». Рабочий класс, трудящиеся никогда не были безразличными к тем формам, которые принимает господство буржуазии. Они постоянно стремились и стремятся использовать те возможности, которые буржуазная демократия, оставаясь формальной и урезанной, все же предоставляет рабочему движению. Кроме того, борясь за демократию, пролетариат сплачивает вокруг себя самые широкие слои населения, в первую очередь всех трудящихся, которые проходят в этой борьбе большую школу классового воспитания. Вот почему «коммунистические и рабочие партии... не противопоставляют борьбу за глубокие экономические и социальные требования, за передовую демократию борьбе за социализм, а считают ее частью этой борьбы. Радикальные демократические преобразования, которые будут достигнуты в борьбе против монополий, против их экономического господства и политической власти, будут способствовать осознанию все более широкими массами необходимости социализма»413.

Вопреки всем обвинениям идеологов «новых левых» политика коммунистических партий в любых условиях — подполья и легальной деятельности — направлена на подрыв, свержение капиталистического строя. В отличие от реформистских социал-демократических партий, которые ограничиваются парламентскими формами борьбы и по сути дела не затрагивают власти капитала, коммунистические партии, участвуя в выборах и парламентской борьбе, не ограничиваются ими, но стремятся соединить парламентские формы борьбы с внепарламентскими, массовыми движениями и классовой борьбой. Коммунисты придерживаются той точки зрения, что революционная борьба, включая борьбу за реформы, в конечном счете должна привести к ликвидации власти монополистической буржуазии и установлению власти рабочего класса. Именно поэтому современный рабочий класс отвергает «тотальное отрицание» всяких «правил игры» как псевдореволюционную анархистскую фразу, которая в сущности свидетельствует об отчаянии и пессимизме.,

Вместе с тем коммунисты отвергают попытки, в том числе и попытки лидеров Франкфуртской школы, в первую очередь Ю. Хабермаса, в принципе отказаться от острых, «насильственных» форм классовой борьбы. Справедливо отрицая псевдореволюционный авангардизм леворадикальных групп студенчества, сделавших ставку на насилие, Хабермас вообще отбрасывает насилие, не считает его «представительным средством политической борьбы». В результате «мнимореволюционным», по словам Ю. Хабермаса, активистским акциям он противопоставляет столь же мнимореволюционную «стратегию массового просвещения».

Суть «стратегии массового просвещения» заключается в борьбе «против деполитизации общественности». Эта «стратегия», считает Хабермас, должна быть обращена прежде всего «против аппарата манипуляции, который уводит сознание населения либо в приватную сферу, либо направляет все его аффекты в русло политических суждений правящих кругов». Цель, казалось бы, благородная, но фактически неосуществимая, поскольку Хабермас считает необходимым предостеречь, что борьба против деполитизации общественности должна вестись на основе «дискуссионного выяснения противоречий» в рамках «существующих демократических институтов», что «борьба против конституции была бы в одинаковой степени как необоснованной, так и самоубийственной» Задача состоит в том, подчеркивает Хабермас, чтобы «продолжить историческую трансформацию либерального правового государства в социально-государственную демократию на основе действующих конституционных норм» 414.

Таким образом, «стратегия массового просвещения» Хабермаса, несмотря на прикрытие словами «радикальный реформизм», в сущности не выходит за рамки обычного буржуазного либерального реформизма. Деятельность «групп с привилегированными шансами влияния», в первую очередь либералов, действующих в сфере массовой информации или других институтах системы, меньше всего может изменить «политическое равновесие», поскольку именно для этих групп в значительной степени характерны то принятие «правил игры», та «интегри- рованность» в буржуазное общество, о которых неоднократно говорил сам же Ю. Хабермас.

Все надежды на «политизацию общественности» остаются пустой фразой, утопией, если они не связаны с революционной борьбой за преобразование существую щих социальных отношений, за ликвидацию капитали, тических отношений собственности и господства. Вот почему коммунисты, рабочие, решительно борясь против односторонней ставки левоэкстремистских группировок на насилие, одновременно выступают против абсолютизации борьбы за реформы, тем более в духе либерального реформизма Ю. Хабермаса. Для коммунистов вести классовую борьбу означает использовать все ее формы: от борьбы за реформы в рамках буржуазной демократии до вооруженного восстания, применяя их в соответствии с конкретным анализом объективной действительности, соотношения классовых сил.

Марксизм-ленинизм не отрицает определенного значения стихийных выступлений народных масс. Коммунистам в равной степени чужды как переоценка, неумеренное воспевание стихийности и подмена объективного анализа соотношения классовых сил бессодержательным фразерством, так и обычная для буржуазных идеологов оценка стихийных выступлений лишь как проявление «анархии», «смуты», «беспорядка» и т. д.

В. И. Ленин отмечал, что значение морального протеста, моральной силы чрезвычайно велико. Без нее «ни о каком перевороте не может быть и речи». Она условие необходимое, но, подчеркивал В. И. Ленин, еще недостаточное. Одним из решающих условий превращения духовной силы протеста в материальную является организация, и прежде всего политическая. В. И. Ленин настойчиво предупреждал, что за стихийностью всегда должна стоять кропотливая организационная работа революционной партии рабочего класса. Отрицание роли партии, строгой партийной дисциплины «равносильно полному разоружению пролетариата в пользу буржуазии». «Это равносильно именно той мелкобуржуазной распыленности, неустойчивости, неспособности к выдержке, к объединению, к стройному действию, которая неминуемо всякое пролетарское революционное движение погубит, если дать ей потачку» 415.

Для победы революционных сил необходима также революционная теория, разрабатывающая тактику и стратегию их борьбы. Классовое сознание вопреки утверждениям леворадикальных теоретиков несводимо к социальной психологии. Только революционная идеология открывает трудящимся истинное содержание социальных отношений в капиталистическом обществе, помогает понять место и роль, отводимые в них каждому классу, указывает средства и пути борьбы. В. И. Ленин не уставал повторять, что без революционной теории не может быть и революционной практики. «...Отсутствие теории отнимает право существования у революционного направления и неизбежно осуждает его, рано или поздно, на политический крах»416.

Опыт истории, международный опыт революционной борьбы убедительно доказал, что победу в борьбе с капитализмом может обеспечить только организованная борьба всех трудящихся во главе с рабочим классом и его партией, овладевшими всеми формами борьбы, вооруженными передовой научной теорией.