«Муж твердый в бедствиях и скромный победитель!»: Александр I
Заключив 18 (30) марта 1814 г. мир с Францией, Александр I в тот же день подписал в Париже пространный манифест, в котором было много хороших и красивых слов: «Тысяча восемьсот двенадцатый год, тяжкими ранами, принятыми на грудь отечества нашего, для низложения коварных замыслов властолюбивого врага, вознес Россию наверх славы, явил перед лицом вселенной в величие ее, положил основания свободы народов...
Чувство рабства незнаемо сердцу россиянина. Никогда не преклонит он главы перед властию чуждою»74. По случаю праздника Москва была иллюминирована и украшена эмблематическими картинами. У Калужских ворот дворянство устроило праздник. Был водружен бюст Александра I, на пьедестале которого красовались строки стихов князя П. А. Вяземского: Муж твердый в бедствиях и скромный победитель! Какой венец ему? Какой алтарь? Вселенная! пади пред ним: он твой спаситель; Россия, им гордись: он сын твой, он твой царь!75 По словам Ф. Ф. Вигеля, «до 1812 года дворянство было недовольно Александром и роптало на него, после же взятия Парижа никто без восторга не произносил его имени»76. В новом амплуа победителя «исчадия ада» Александр I мог не оглядываться на консервативных сподвижников и вести себя в соответствии с принципами, которые оставались в своей основе либеральными и космополитическими77. Вернувшись в Россию, император вел себя подчеркнуто скромно. Он официально отказался от титула Благословенного, постановки ему при жизни памятника и медали в его честь. По пути в Санкт-Петербург он запрещал и парадные встречи. Позднее такое предписание было направлено и губернаторам внутренних губерний. В одиннадцать часов вечера 12 (24) июля 1814 г. Александр прибыл в Павловск, где встретился с матерью — вдовствующей императрицей Марией Федоровной. После свидания он несколько часов отдыхал в Царском Селе, а в 7 часа утра 13 (25) июля случайные прохожие увидели на Невском проспекте коляску императора в четыре лошади, остановившуюся у Казанской церкви. Отслушав молебен, он отправился к себе, то есть в Каменностровский дворец, и только тогда собравшийся народ последовал за коляской с криками «ура!». Прошло всего два года после молчаливого «царского дня» 1812 года, когда в тяжкие дни отступления русской армии народ молча встретил императора у ступеней храма. В течение непродолжительного времени последовали многие распоряжения. Новые полномочия получил Комитет министров, а Государственный совет, как и накануне 1812 г., вновь оставался в небрежении. В манифесте в день тезоименитства 30 августа в ознаменование заслуг сословий были пожалованы: духовенству — особо учрежденный крест для ношения на груди с надписью «1812 год»; воинству — особая медаль с обозначением на ней года и числа вступления в Париж (впрочем, выбитая тогда медаль была выдана только при Николае I в 1826 г.). Были награждены медалями также главы дворянских семей, а разоренному дворянству рекомендовалось «воздержанность от роскоши — матери пороков, и хозяйственное домостроительство, источник изобилия, спокойствия и чистоты».
Купечеству объявлялись благоволение и благодарность, обещано было наградить отличившихся купцов (пожаловавших не менее десятой части своего капитала, принявших в свой дом на излечение раненых) особой бронзовой медалью, на ленте ордена Св. Анны. Медали эти носились в петлице на левой стороне груди. В конце манифеста объявлялись льготы в прощении недоимок и казенных взысканий жителям разоренных губерний. Крестьяне, таким образом, почти ничего не получили. В манифесте провозглашалось: «Крестьяне, верный наш народ, да получит мзду свою от Бога». Волнения бывших ратников-ополченцев заставили правительство объявить их свободными людьми в зачет будущих рекрутов от помещиков. В тот же день, 30 августа, особым рескриптом графу А. А. Аракчееву был пожалован портрет царя; граф Ростопчин был уволен от звания главнокомандующего в Москве, и его место занял А. П. Тор- масов. Был уволен от звания и государственный секретарь А. С. Шишков, назначенный членом Государственного совета. Под другой манифест, изданный тогда же, «О всепрощении преступников» попадал М. М. Сперанский. 31 августа управляющий Министерством полиции после А. Д. Балашова (с марта 1812 г.) С. К. Вязмитинов направил Сперанскому уведомление, что «государь всемилостивейше изваляет на желание его жить в новгородской его деревне Великополье...»78. 1 сентября 1814 г. император Александр I уехал в Вену, где решалась судьба послевоенной Европы. Затем последовал новый поход в Европу в 1815 г. Из Варшавы, где полякам была пожалована конституция, на следующий год Александр Павлович вернулся еще более разочарованным в людях и охладел к делам. Один из современников писал: «Язвительная улыбка равнодушия явилась на устах его. Скрытность заступила место откровенности, и любовь к уединению сделалась господствующей его чертой»79. В поляках он разочаровался, а Францию, другом которой он считал себя совсем недавно, после «Ста дней» Наполеона, называл «грязною и про- клятою»80. Все больше он полагается во всем на промысел Божий. 1 января 1816 г. «для пользы и наставления» своих подданных Александр I издает пространный манифест, оставивший неприятный осадок. В нем он подводит итоги наполеоновских войн, но делает это своеобразно. Он предлагает вместе с ним воскликнуть: «“Не нам, не нам, Господи, но имени твоему!” Тако водворяется на земле мир, кровавые реки перестают течь, вражда всего царства превращается в любовь и благодарность, злоба обезоруживается великодушием, и пожар Москвы потухает в стенах Парижа. Кто, человек, или кто люди, могли совершить сие высшее сил человеческих дело? Не явен ли здесь промысел Божий? Ему единому слава!»81