82. ОБ ИСТИНЕ И ЗАБЛУЖДЕНИИ

Вскоре перемены, происшедшие в деревне, стали заметны каждому. Даже в самых плохих хозяйствах установились лучшие порядки; у колодца и по дороге в церковь, где собирались женщины, в цирюльне, куда сходились мужчины после того, как был закрыт трактир,— всюду шла речь об этих изменениях, и только о них.

Долгое время большинство считало эти перемены к лучшему чем-то вроде молитвенного или праздничного благочестия: оно длится, пока не наступит карнавал накануне поста или храмовый праздник, стирающие следы молитвенного настроения с лиц людей. Многие говорили: «Хорошо, если бы можно было перевернуть человека, словно кожаную перчатку; но будь это возможно, помещик вряд ли был бы первым, кому эта мысль пришла в голову; это ему не удастся, как не удавалось и другим».
Вначале они только посмеивались над всем происходящим и сравнивали все нововведения с попыткой старого помещика засеять поля мареной, с опытом, который он предпринял с иноземными овцами и прочим вздо
ром. Однако от всего этого помещик ведь на старости лет вынужден был отказаться. Один сказал даже, что это не что иное, как «собачий порядок», затем он пояснил свою мысль: если бы собака брадобрея не вылакала под столом желтую воду Гуммеля, то вряд ли новый порядок и весь этот поднятый вокруг него шум кому-либо снились. Спустя несколько недель, однако, издевательства прекратились, люди стали собирать разные доказательства и искать обоснования своей правоты и несостоятельности нововведений.
Таков человек. Пока то, что не пришлось ему по душе, кажется ему неправильным, он издевается над этим; но когда он начинает подозревать, что здесь кроется правда, он старается собрать все доказательства, чтобы опровергнуть ее.
В отношении же того, что он считает истинным, для него не требуется оснований, и он их не ищет. Лишь тогда, когда он почувствует, что может ошибиться, он пускается в опасную погоню за основаниями и попадает в лабиринт заблуждений, из которого нет ему выхода.
Но почему же он глуп и поступает именно так? Зачем человеку эта погоня за многими основаниями? Правда покоится на своей скале как на единственно прочном основании; неправда же прячется всегда за множество оснований, как за кучу булыжника. Из этого своего убежища она подносит несчастным охотникам за основаниями камни разной породы и разного цвета, соответствующие представлению каждого о скале правды, ее породе и цвете. Змея держит блестящие камни на языке меж зубами и освещает их блеском своих глаз.
Но возлюбленное дитя истины, невозмутимая простота, слышит шелест змеи и избегает места, на котором она расположилась. Оно знает, как эта хитрая тварь одурачивает мудрствующих людей и погребает несчастных искателей многих оснований под костями заколдованной дичи, за которой они гонятся.
И еще раз: зачем человеку много оснований? Истина, незнание которой приносит вред, не требует разъяснения. Но человек охотно верит глупостям и сам охотно совершает их. Однако он хочет, чтобы то, что он делает и во что верит, казалось настолько разумным, чтобы ни черт, ни ангел не могли возразить ему. Поэтому-то ему так часто приходится отправляться на эту несчастную
охоту за основаниями, охоту, на которую вышли теперь и боннальцы. В погоне за подтверждением своего взгляда, что новые порядки не могут быть устойчивыми, они обрели основания, подобные камням.
Особенно убедительными показались им два основания.
Первое — это мнение, способное все парализовать: «людей не исправишь; сделать их счастливыми, направить их и упорядочить их жизнь — иллюзия, которая так же стара, как мир, и таковой останется до окончания мира».
Вот слова, благодаря которым глупые и хитрые люди во все времена пресекали добрые начинания, направленные на благо человечества, если они не приходились им по вкусу.
Другое основание было такого же порядка, но иначе выражено. Оно дано было человеком, страдавшим водянкой, долгие годы своей болезни сидевшим за печкой и много думавшим. Он сравнил все происходящее теперь с небесным явлением времен прадедов, когда на небе появились три солнца, продержались с четверть часа, а затем слились опять воедино.
Объяснение понравилось как нельзя больше. Оно давало прежде всего мудрое обоснование их взглядам. Семь пасторов, вместе взятых,— думали и говорили они,— не могли бы предложить им лучшего толкования.
Находясь под впечатлением подобных объяснений, они не видели и не понимали того, что происходило на их глазах.
Нет ничего более опасного для человека, как неправильное толкование, которому он поверил. И боннальцы, которые самодовольно вбили себе в голову, словно какой- то катехизис, это сравнение с солнцем, напрасно смотрели своими собственными глазами на то, как новый порядок все более укрепляется и становится все более устойчивым.

Но Линденбергер заглушил жар, с каким горели эти три солнца в их головах. Он был еще новичком в спорах с боннальцами, которые с тем же жаром любили мечтать о плутнях. В руки лейтенанта он попал лишь много недель спустя.. Но он уже тогда находил это сравнение малосостоятельным и заметил, что сходство между школой, трактиром и бумагопрядильным делом и небеснымч

явлениями такое же, как между жареной телятиной и супом из овощей.
Но все присутствовавшие в комнате цирюльника возражали ему и находили, что сравнение вполне возможно, ибо и то и другое — неслыханная вещь. На это он ответил: неприемлемое в одном месте и для одной головы вполне приемлемо в другом меоте и для другой головы. Когда плуг впервые был пущен в поле или дерево впервые привито, разве это не казалось более невероятным, нежели все то, что помещик сделал до сих пор? Но оставим сравнения и поговорки. Как же быть власти? Она может отказаться от всякого вмешательства и предоставить людей самим себе, но если она намерена ввести порядок й бороться с беспутством, то ее нельзя остановить возражениями вроде: «Заставить людей работать и жить, соблюдая порядок,— неслыханная вещь», то же относится к возражению: «Исправить людей — безрассудная мечта».
Все это было довольно ясно, и тем не менее многие еще оставались при своем прежнем взгляде. Те, которые поневоле должны были признать, что новые, порядки действительно упрочиваются, недоумевали, как это случилось и почему помещику удается то, что он хочет. И никого не было, кто мог бы сказать им, что совсем неважно, понимают ли они это или нет. Некий Кингольц заявил, что он прекрасно видит, в чем здесь дело; помещик играет на двух дудках, а при помощи их со времени сотворения мира всего можно было достигнуть: одна дает хлеб, другая — ласку.
Все присутствовавшие стали восхвалять эти две дудки и говорили, что помещик действительно мастерски пользуется ими. По этому поводу некий Рабзер сказал, что, как бы ни хвалили эти дудки, он все же никак^ не может понять, чем1 помещик мог заставить полдюжины рабочих с утра до вечера работать на его торфяниках. Два месяца тому назад,— говорил он,— они не выдержали бы и более легкой работы, даже если бы палач с мечом в руках стоял над ними.
На это Гюги возразил: Не говори мне о палаче. Что он по сравнению с этими двумя дудками, когда речь идет о том, чтобы научить людей плясать по твоему желанию?

Однажды (это было в субботу) крестьяне все допытывались, что, собственно, нужно помещику. И пришли к заключению, что им руководит одно высокомерие. Он хочет в своей деревне добиться чего-то необычайного; ведь и среди крестьян бывают люди, которые даже при постройке сарая хотят создать нечто из ряда вон выходящее. Но многие находили, что подобное высокомерие слишком дорого обходится и что жаль было бы своих кровных денежек. Некий Руфли полагал, что помещик вряд ли на этом деле теряет. Он или осел,— говорили крестьяне,— или же не умеет считать. Это теперь так кажется,— ответил Руфли,— но если вы высчитаете, какую прибыль от одного лишь десятинного сбора зерна дадут ему двадцать юхартов поднятой целины, и примете во внимание, чего может добиться этот человек через десять лет, приучая крестьян к ревностному труду и бережливости, то вы поймете также, что деньги, вкладываемые им теперь в это дело, дадут ему хороший процент.
Затем он прибавил: Нищий ребенок и тот уже сейчас спит и видит крестьянский двор.
Богатые крестьяне были задеты точно бранным словом, они закусили губы и умолкли. Но бедняки, заметив это, нарочно продолжали разговор, а хромой Гумбель, у которого не было даже порядочного сапога на ноге, обратился к толстопузым и сказал громко, несколько р нос: Да, если дети мои будут прясть, как сейчас, и каждую неделю приносить мне столько денег, как в прошлую субботу, то не пройдет и десяти лет, как я у любого крестьянина, пострадавшего от града или нуждающегося в деньгах, смогу откупить луг за наличные.
Эти дерзкие речи Гумбеля вызвали не ответное слово, а действие, неожиданное для него. К его несчастью, среди присутствующих нашелся один, который вытолкал его вон из комнаты и сбросил с лестницы. Кровь полилась у него из носа и изо рта. Но он поплатился за «град», и никто, даже бедняки, не мог заступиться за него: «Пусть бы он говорил, что угодно, но не надо было упоминать о граде».

Различная награда дуракам
Пьяные крестьяне, возвращаясь ночью с ярмарки, встречают экипаже Арнера, который они принимают за привидение.
Клаус, сидящий на козлах, узнает участников попойки.

<< | >>

↑

Источник: И. Г. Песталоцци. Избранные педагогические произведения в трех томах.Том 1. 1961

Еще по теме 82. ОБ ИСТИНЕ И ЗАБЛУЖДЕНИИ:

- Воспитание ребенка - Дидактика - Дошкольное образование - Избранные педагогические труды - Инновационная педагогика - История педагогики - Книги по педагогике - Коррекционна педагогика - Логопедия - Педагогика и воспитание - Педагогическая методика преподавания - Социальная педагогика - Физическая культура и спорт -