(PRO ET CONTRA) I В умственной жизни человеческих обществ время от времени наступают такие эпохи, когда устои, доселе признанные и боготворимые, начинают сильно колебаться, а ум человеческий, как бы завидев какие-то неведомые дали, вдруг порывает узы привычных норм и, подобно бушующему весеннему потоку, вырывается на простор жизни.
Это — эпохи переходные и вместе с тем подготовительные. Они лежат посредине между старым и новым, одинаково будучи причастны и тому и другому. Прагматизм означает собою наступление именно такой эпохи; и так как для умственной истории человечества такая эпоха не впервой, то Джемс правильно охарактеризовал его как «новое имя для некоторых старых путей мышления». В прагматизме налицо все черты, рисующие собою эпохи умственных потрясений. В нем чувствуется глубокая разочарованность в прежнем, и вместе с тем слышится трубный глас молодой ликующей мысли. В нем явственно виден безнадежный скептический жест и в то же время громко звучат молодые надежды. Глубокое презрение к поруганным пенатам престарелой матери-философии неожиданно сочетается со скрытым, но несомненным служением на ее алтаре. Скептицизм и догматизм, пессимизм и оптимизм, реализм и идеализм, субъективизм и объективизм, старое и новое, классическое и обыденное, вечное и преходящее выступают здесь в самых противоречивых, причудливых, калейдоскопических соединениях и тем не менее сохраняют какое-то внутреннее единство, как-то живут единым дыханием, единым помыслом философской мысли. Прагматизм — это узел противоречий, это — среда брожения философских идей, где встречаются, борются и все же братски уживаются прошлое — отходящее и нарождающееся — грядущее. В этом и его умственная привлекательность, и ду- МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 629 ховная недостаточность, более того, нестерпимость его позиции. Прагматизмом нельзя не увлечься, но его нельзя и не отвергнуть, когда увлечение уляжется. При виде его настежь распахнутых дверей в него нельзя не войти, но, пробыв длинный трудовой день в атмосфере его вихреобразной, безалаберной умственной жизни, трудно не потянуться всеми фибрами души к более устойчивому и дисциплинированному философскому существованию. В каждом серьезном мыслителе прагматизм должен возбудить совершенно противоположные чувства: сначала благодарность за свежую и смелую мысль, а потом недовольство легковесностью и топтаньем на одном месте. Прагматизм есть буря на море философии. Собственно говоря, эту бурю лично переживает всякий философ. Но такая личная буря обычно и бушует и утихает в сокровенных глубинах души, редко проявляясь вовне продуктом, становящимся достоянием общества и эпохи. Другое дело, когда буря эта принимает общественный характер. Тогда прагматизм превращается в целое духовное течение; тогда из переходного момента личной умственной жизни философа он становится переходным моментом в жизни философских идей; тогда он предвещает собою эпоху нового философского строительства. В этой роли мы много раз встречаем прагматизм на страницах истории философии. Вспомним греческих софистов, подготовивших своей разрушительной деятельностью Платона и Аристотеля; вспомним мистический скептицизм на заре нашей эры, подготовивший и Платона и христианскую философию; вспомним номинализм схоластика, повлекший за собою Возрождение; вспомним английский эмпиризм и популярную немецкую философию XVIII века, вызвавшие к жизни систему Канта и расцвет немецкого идеализма. И взглянем беспристрастно на наше время: разве с нас уже не достаточно тонких анализов познания, подаренных нам неокантианцами? Разве мы не сыты по горло робкой и гипотетической метафизикой, свое характернейшее выражение нашедшей в системе Вундта? И разве возродившийся и снова бурный прагматизм не означает собою того, что мы жаждем нового, что нам хочется новых зданий? Прагматизм есть разбег к будущему строительству. В этом все его и критическое и положительное значение. Дать что- либо законченное, целое, он не в силах. Он никогда не означал собою и никогда не означит самостоятельной философской системы; он никогда не стоял и никогда не встанет в ряду великих созданий человеческого духа; никогда не был и никогда не будет частью великой философской традиции. Даже в самых своих властных и обширных общественных проявлениях он лишен строительного, т. е. в прямом смысле слова положительного значения. Объективная философская ценность 630 Б. В. ЯКОВЕНКО не по его плечу. Но тем больше его субъективно-общественная ценность, ценность громкого клича, тревожного призыва, прямолинейного вызова. Пусть он недостоин войти в священную обитель философии; пусть он только вечный искатель путей, вечный прозелит философии! Это не отнимет у него другой роли, роли двигательного рычага в потоке философствования, в порождении миросозерцаний. Не обладая строительной одаренностью, способностью острого, гениального прозрения, оригинальным размахом мысли, прагматизм тем не менее делает существенный шаг в этом направлении, пробуждая философскую мысль от самодовольной спячки, сосредоточивая ее снова на старых проблемах и волнуя какими-то новыми еще неизведанными горизонтами. Много в прагматизме несправедливого, скороспелого, поверхностного; много в нем плевел. Но за плевелами нельзя забывать пшеницы. И долг всякого философа, не поддаваясь первому и внешнему впечатлению, взвесить беспристрастно все «за» и «против» и спокойно признать за ним как недостатки, так и достоинства. II Философские заслуги прагматизма сходятся, как в фокусе, в его энергичной критике интеллектуализма, которая метко поражает этот последний в его надежнейших укреплениях: в его теоретико-познавательном учении о трансцендентной истине и в его общеметафизическом учении о сущем. Интеллектуалистическое учение об истине опирается всем своим телом на схематически и абстрактно ему предпосылаемый дуализм формы и содержания, идеи и ощущения, категории и материала, субъекта и объекта в познавательном процессе. При такой предпосылке истина определяется, конечно, как форма, идея, категория, субъект, т. е. как нечто устойчивое, вечное и абстрактное. Но этим, на деле, понятие истины совершенно обезличивается и опустошается. Ибо формальная интеллектуалистическая истина совершенно неспособна служить конкретному процессу познания, на практике указывать истинное и предостерегать от ложного, одним словом, быть живой истиной. Она остается в своей заоблачной дали, пустая и одинокая, никому не нужная и никем не постижимая. Вместе с тем возникает неразрешимая трудность: в виду того что истинным или ложным всегда является живой психический процесс познания, формальная и недвижимая истина должна как-то сочетаться с ним, как-то реализироваться в конкретном и бесконечно изменчивом; по существу же своему она не может этого, — вечное остается вечным и никогда не становится преходящим. Интеллектуализм объявляет просто-на МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 631 просто это сочетание чудесным, загадочным. Но этим он только расписывается в своей несостоятельности. Аналогичную трудность создает себе интеллектуализм и в учении о сущем. Опираясь на теоретико-познавательный дуализм и свое формалистическое истолкование истины, он вполне последовательно приходит к убеждению, что подлинно сущее есть подлинно истинное, т. е. некоторый абсолют, целостный, законченный, неподвижный и незыблемый. Этим все разнообразие жизни, вся изменчивость, неустойчивость и эволюционность конкретных содержаний превращается в мнимость, в иллюзию, в нечто отрицательное и ложное. Вместе с тем неизбежно возникающий вопрос о том, как и почему абсолютное приходит к относительному, вечное к преходящему, истинное к иллюзорному, остается без ответа. Некоторые интеллектуалисты (например, Гегель) стараются ответить на него, дедуцируя все конкретное содержание жизни из единого центра вечного абсолюта при помощи схематических операций с отвлеченными формальными образованиями мысли. Но это — только самообман, только нежелание взглянуть в сущность вопроса. На деле же интеллектуализм заходит здесь в тупик и обнаруживает свое полное бессилие, свою искусственную придуманность. Проводимый до конца интеллектуализм должен прийти к бесплодной монистической формуле: абсолютное есть сущее, а сущее есть абсолютное. Трудно усомниться в том, что такая формула ничего не объясняет и лишена всякого осмысленного содержания. В противовес этому прагматизм стремится восстановить в правах конкретную и многообразную действительность. Он видит ее сущность в ее многообразии, в ее постоянной изменчивости и неустойчивости. В самом потоке жизни думает он найти и истину, и подлинно сущее. Он отвергает схематический монизм, подведение всего под одну только бессодержательную форму, и на его место ставит плюрализм, сочетанный с постоянной апелляцией к эмпирическому миру. Но философскими заслугами не исчерпывается значение прагматизма. Не менее важной является его деятельность в области психологии. Отвергая формалистический схематизм повсюду, он и здесь борется как против ассоцианизма,* превратившего ощущение в какой-то мозаичный камешек, а мыслительный процесс — в безжизненную машину, так и против гносеологических предвзятостей, которыми насилует интеллектуализм живую природу психических явлений. Прагматизм берет психический процесс во всем его целом, как он непосредственно переживается человеком, в его непрерывной и конкретной активности.
Все особенности и свойства этого процесса он стремится рассматривать в конкретной связи друг с другом, не отрывая их от их жизненного единства и не превращая в какие-то отвлеченные сущности. Психология 632 Б. В. ЯКОВЕНКО должна перестать быть статической и безжизненной. Она должна передавать жизнь духа во всем его функциональном единстве. Психология должна стать функциональной. Только тогда она будет в состоянии не уродовать произвольно существо психической жизни. Только стоя на функциональной точке зрения способна она указать конкретные субъективные критерии для переживаний истинного и ложного, о чем напрасно мечтают интеллектуалисты. III Всякий согласится, что заслуги прагматизма не малы, что от него есть чему поучиться. Однако было бы ошибочно судить о прагматизме только по достоинствам. В действительности он обладает недостатками, зачастую совершенно затушевывающими его достоинства. И первым делом его недостатком является то, что, обрушиваясь на интеллектуализм в его целом, он тем не менее основывается на своем разборе только некоторых его представителей. Обобщая свои отрицательные выводы относительно интеллектуалистических заблуждений, он не дает себе труда исследовать хотя бы всех важнейших поборников интеллектуализма. Он воюет главным образом с английскими и американскими интеллектуалистами, представляющими собою, так сказать, «крайнюю левую» интеллектуализма и не боящимися самых абсурдных положений. Из новейших немецких мыслителей он знает только Лотце. Родоначальник современного интеллектуализма, Кант, совсем почти не подвергнут разбору. Гегель разбирается как-то поверхностно, робко, зачастую двусмысленно. А о Когене — полное молчание. Между тем именно его-то систему было бы особенно важно видеть подвергнутой прагматистической критике; ибо она, не уступая ни одной пяди интеллектуалистической позиции, сохраняет тем не менее и динамизм, и плюрализм, и функционализм, и насыщенность конкретным материалом, и непрерывность отношений между формой и содержанием. Прагматизм слишком скороспел в своих выводах и своем огульном отрицании. У него есть противники, которых он не знает или игнорирует, но с которыми он вряд ли справится. Его в общих чертах меткая и острая критика в деталях становится часто поверхностна и слабосильна. Из его представителей один лишь Дьюи обнаруживает серьезное и чисто научное отношение к философским деталям; тогда как Джемс, Шиллер, Папини и др. любят легко скользить по поверхности, не останавливаясь около специальных трудностей. И это трудно отнести на счет популярной формы изложения. Это у них в природе; это существенно самому прагматистическому способу мышления. МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 633 Однако у прагматизма есть еще более существенные недостатки: это — его собственная теория истины и его собственная теория сущего. Отвергнув интеллектуалистический взгляд на истину как на нечто безжизненное и ультраабстрактное, прагматизм ударяется как раз в обратную крайность; он рассматривает истину как простое свойство некоторых конкретных проявлений самого потока жизни; она становится для него простым качеством некоторых психических процессов; она им «психонатурализируется». Отсюда следует, во-первых, то, что сущность истины передается извращенно; вернее, даже совсем не передается. Ибо истинность есть логическое свойство умственных положений, а не природное свойство психических актов. Истинно то, что 2 х 2 = 4, а не акт, производящий это счисление; акт становится истинным только в переносном смысле. Истинность того, что 2x2 = 4, зависит не от практического применения этого положения, не от полезности его для того или другого человека или общества и не от возможной верификации * его на конкретных примерах, так как все эти операции — последующие, уже предполагающие наличность самого этого положения. Скорее, наоборот, и практическое применение, и полезность, и верификация зависят от изначальной истинности. Отсюда следует, во-вторых, что все праг- матистические определения и описания истины относятся совсем не к ней и всегда так или иначе предпочитают уже ее. Верификация данного положения делает его истинным только потому, что мы, производя эту верификацию, уже заранее знаем, чтб такое истина и как она должна проявляться. Прагматизм здесь борется против факта, против фактической особенности истины, и в своем ее отрицании поступает гораздо догматичнее любого интеллектуализма. Таким же недостатком страдает и прагматистическая теория сущего. Плюралистическое истолкование его сущности оказывается на деле повторением данных внутреннего опыта, пересказом до-научных, наивных и неясных восприятий, актов, переживаний. Заманчивый призыв к конкретной, живой действительности сущего обманывает: прагматизм подсовывает вместо него небольшую частицу действительности и, выдавая эту частицу за само сущее, тем укладывает его в прокрустово ложе схемы. Субъективизм, психологизм, импрессионизм и волюнтаризм догматически здесь поддерживают и дополняют друг друга, делая метафизическую позицию прагматизма насильственной и произвольной. Обвиняя справедливо интеллектуализм в неспособности объяснить преходящее и временное из абсолютного, прагматизм обнаруживает ту же самую неспособность, будучи не в силах объяснить абсолютное из преходящего. Он довольствуется бледным гипотетическим истолкованием абсолютного, боясь отказаться от него совершенно, чтобы не обнаружить слишком явно своего субъективизма. 634 Б. В. ЯКОВЕНКО Считая Бога хоть и абсолютной, но конечной вещью, прагматизм грозит запутаться в самые нелепые противоречия. А проповедуя всевластность волевого акта над деятельностью рассудка и первенство непосредственного чувственного переживания перед идеей, он поддается соблазну того же самого схематизма, в котором повинен интеллектуализм, сплющивающий сущее лишь в другом направлении. Наконец, и психологические взгляды прагматизма страдают одним серьезным недостатком. Порицая другие психологические направления за схематическое изуродование непосредственного потока психических переживаний, он тем не менее охотно основывает свою психологию на биологических предпосылках, определяет ее категорией развития и тем нарушает своеобразную физиономию психологического образования понятий. Равным образом, чересчур боясь схем и отатеченностей, он превращает психологическую науку в какое-то робкое описание психических явлений, руководимое грубым, неясным и наивным до-научным опытом. Схематизма он этим в действительности не избегает, но вместо просторных научно- установленных схем пускает в ход схемы слепые и непродуманные. IV Итак, прагматизм как-то соответствует его внутренней сущности, сочетает в себе и большие недостатки, и большие достоинства. Между тем большинство современных философов (за немногими исключениями) относятся к нему совершенно отрицательно и видят в нем только недостатки. Такое отношение отчасти вызвано, по-видимому, той вульгарной формой, какая придана учениям прагматизма в популярной и неудачной книжке Джемса «Прагматизм». Отчасти же оно коренится в рутинной привязанности к привычным формам философствования. После всего вышесказанного нечего и говорить, насколько это несправедливо. Тем более что по своим метафизическим склонностям прагматизм тесно примыкает к таким мыслителям, как Вундт, Паульсен, Дильтей, Ойкен, Липпс, Мюнстерберг, Ройс, Уорд, даже Кроче и Риккерт! Не использовать молодых и энергичных мыслей прагматизма было бы прямо-таки вредно для данного момента. Разумеется, философия должна быть осторожна в своем поступательном движении; она всегда должна крепко держаться основ своей вековой традиции и не бросать их руководящей нити даже при самых трудных положениях. Но не менее она должна опасаться и рутины, стремясь всегда все дальше и дальше и не останавливаясь при серьезной надобности даже перед ломкой боготворимых начал. Ее образующаяся и развивающаяся научность неизбежно должна проявляться сразу и в постоянной МОЩЬ ФИЛОСОФИИ 635 апелляции к признанным устоям, и в постоянном преобразовании старых и уже недостаточных учений. Потому она должна со вниманием относиться ко всякому новому толчку, ко всякому молодому размаху мысли. И именно поэтому-то она не может пройти мимо прагматизма. Бояться ей его смешно: ее вековые устои слишком крепки. Другое дело у нас в России! Мы лишены философской традиции, философских устоев; у нас нет крепких философских норм, хорошо вспаханной философской почвы. Нам нужно поэтому быть особенно, до несправедливости, осторожными по отношению к прагматизму. Являясь хорошим побудительным толчком в среде устойчивой и укрепленной, он может оказать у нас вредное влияние, увлекая своими легкими и поверхностными суждениями. Мы не нуждаемся сейчас в преобразовании уже устаревших учений,, ибо их у нас нет. Мы далеки еще от поверхностных переходных движений вроде прагматизма. Нам нужно закладывать философские фундаменты, собирать материалы, учиться строить здания. Кое-что есть уже у нас: ряд ценных и выдающихся трудов. Но нет в нас ни подлинной философской дисциплины, ни метода, ни того систематического цемента, который бы сковал разрозненные материалы в одно целое. Все это еще надлежит приобрести. А для этого следует обратиться к классическим философам древности и нового времени, прагматизм же пока что с опаской оставить в стороне.