4. «Раскрытие разума в человеке». Томас Мюнцер

Пыход от протестантизма к новому разуму намечается на ну ги не смягчения, а сгущения и сосредоточения веры вплоть до полного подавления и искоренения в ней прежней рассудочности, разрыва со всей той разумностью, которая продолжала раболепно служить старому устройству жизни, оправдывая суще- стнующие порядки или примиряясь с ними.

В виде схоластического богословия традиционный интеллект простирал свои щупальца в сознание протестантов, сковывая устремленность к дальнейшим преобразованиям всюду, где их религиозная реформа была недостаточно радикальной, где соответственно их вера оказывалась недостаточно неистовой и всесокрушающей.

Так, недостатком натиска веры, следствием недостаточного «безумства» ее оказалось в лютеранстве примирение с наличным «человеческим» порядком на земле. Создавался дуализм жизни духовной и светской, подчинение в религии богу дополнялось подчинением в мирской жизни светскому правителю. Лютер предоставлял свободу христианину во всем, что вне Писания. На том самом месте, где феодализм католической церкви был побежден, водворялся феодализм светский. Власть папы заменялась властью князей. Лютер предоставил свободу для светской жизни, не реформировав ее, как он сделал это с церковным устройством. Он утверждал два мира — небесный и земной, два порядка — божественный и естественный, сознавая, что цели того и другого несовместимы (в одном случае требовалось подчиняться только богу, в другом — произволу земных правителей). «Вот как прекрасно,— иронизировал Мюнцер в полемике против Лютера,— ты защитник безбожников, допускаешь, что можно служить двум господам, стремления которых прямо противоположны» 65.

Понятно, что крестьянская и городская беднота не удовлетворялась «двумя порядками» и выступала за один, «божественный» (и на небе, и на земле). И революционные низы, вставшие ва путь углубления и расширения преобразований, начатых лю- теровской реформой, шли на подчинение своего мирского сущ» ствования более жестокому ригоризму веры. В параграфах кро стьянского собрания во Франконии говорилось: «Общее собрании хочет, во-первых, восстановить святое слово Господне и евангель ское учение и желает, чтобы отныне оно громко проповедовалось во всей своей чистоте, без примеси человеческих учений и при бавок. Чтобы все, что признается в Евангелии, признавалось н и жизни, и, наоборот, все, отвергаемое Евангелием, отвергалось и н действительности» 66.

Если, согласно Лютеру, бог милосерд и прощает прегрешении, то глава плебейско-крестьянской оппозиции выступает в этом отношении куда строже, полагая, что вся человеческая жизнь должна определяться только открывающейся христианину волен божьей, т. е. высшей справедливостью. Он призывает: «Принимайте свои решения, получая их из уст бога, не давайте совратит], себя лицемерным нонам и не позволяйте сдерживать себя лживыми речами о терпении и доброте божьей» 67. Того же рода упреки, которые Лютер выставлял против Эразма, Мюнцер бросает Лютеру, называя его человеком изнеженным, любящим тешить плоть на пуховиках, и упрекает его в том, что тот своей проповедью «медоточивого Христа» попустительствует косности, оставляет народ в его прежних грехах.

Мюнцер проповедует не милость божью, а страх божий. Это значит, что господь через своих избраппых беспощадно сокрушит ложь, обман, лицемерие попов, светских господ и правителей, сразит это нынешнее «царство дьявола», запачканное грязью. Так, чем жестче и суровее религиозное учение, тем настойчивее и непреклоннее оно в требованиях коренных преобразований.

Наиболее радикальные течения в протестантизме, представленные плебейско-крестья'нской оппозицией, в качестве идеологического вооружения берут учения, согласно которым бог и его веления, высшие истины и т. п. воспринимаются и познаются не разумом, а сердцем. Вера крепче, прочнее и действеннее, когда дух прямо, независимо от чтения Библии, открывается в душах людей, непосредственно в их сердцах. Поэтому Мюнцер энергично выступает за освобождение от «ига буквы» не только церковных догматов, но и самой Библии, требуя, чтобы ее понимали и толковали с духовной стороны.

Мюнцер пошел дальше Лютера в деле разложения христианской религии, он свел ее к более изначальному элементу, чем сама Библия, он исторг из нее «живой дух», отделив его от «мертвой буквы» и вселив его в бьющееся сердце христианина. Сведя документ христианства к евангелию духа, он сделал веру доступнее, понятнее, ближе каждому простолюдину, не искушенному в теологических мудрствованиях. «Если даже человек никогда в жизни не видел и не слышал Библию, он может обладать истинной христианской верой через истинное учение [Святого] Духа, точно так же, как обладали верой все те [лица], которые создавали Священное писание, не имея перед собой каких-либо книг» ю.

I >ui можот, по Мюпцеру, открываться в простых людях, своих И |1||М111МЫ\, и действовать через них, но они должны быть откры- н,| ему, должны деятельно воспринимать его, добиваться быть ни ІИІІІІММН бога и своей избранности. Это дается лишь непре- , і ини м м и усилиями над собой, беспощадной чисткой души: надо »| оросить с себя ветхого человека», преобразоваться и стать но- іііім человеком.

Голі.ко испытав глубокие сомнения и борения совести, пре- п тлен разлад в собственном сердце, победив в себе естественно- природные склонности и отстранившись от «земных», т. е. коры- I ІІІІ.ІЧ, частных, интересов, можно подготовиться к вселению в і еби божественного духа и почувствовать себя избранным. Избранный приходит к богу от неверия через внутреннюю борьбу с соблазнами, пока неверие не исчезнет, пока сомнения не раз- псипсн. Каждый избранный должен не единожды, а «семь раз приобщаться к Святому Духу», чтобы достигнуть истинной веры и почувствовать в себе дух Христа. «Ибо тот, кто не чувствует и себе духа Христа и не уверен, что имеет его, тот не есть часть Христа, он — часть дьявола» 69.

Истинна верующим христианином Мюнцер считает того, кто достигает уверенности в единстве своей воли с волей бога; того, кто абсолютно убежден, что в его суждениях, выборе, отражается царящая над всеми частностями высшая справедливость, а в его действиях реализуется правое дело — божественная правда, единственная, которую должен признать и принять мир как всеобщую, наряду с которой не должно быть ничего, ибо все примешивающееся к ней или дополняющее ее есть зло, ложь, безбожие. Преисполненный такой верой, подлинность которой, по Мюнце- ру, «испытывается как золото в огне» 70, христианин приходит к твердому убеждению, что в нем, ревнителе дела божьего, действует начало истинное и универсальное и что представлявшееся в его поступках «безумием» с точки зрения того прежнего робкого и неуверенного ума, от которого он теперь отрешился, есть, как раз напротив, проявление подлинного божественно-возвышенного разума.

В условиях Реформации именно упрочение веры в душах в предельной ее чистоте и ясности вело (в чем Мюнцер отдавал себе отчет и чего он страстно добивался) к такому многозначительному следствию, как пробуждение разума в человеке. Истин- пое откровение, которое несет в себе вера, есть разум. Речь идет у Мюнцера об обновленном разуме. Вера — лоно его возникновения и первоначального бытия. Следует иметь в виду, что и сама вера у Мюнцера уже особого рода: она заключает в себе деятельное начало и понимается как активность в реализации разумного.

То, во что веришь, должно непременно реализоваться в действиях. Слаба вера, коль скоро она останавливается перед трудностями осуществления божественного порядка на земле и идет на компромисс с тем, что перечит ей. Такова вера попов и книжников, столь же ложная, сколь и презренная. Ей под стать и при- •соседивающаяся к ней интеллектуальная способность, ограниченная апологетической функцией. Их вера, говорит Мюнцер, «обла дает рассудком только для того, чтобы защищать безбожников»71, т. е. оправдывать ненавистных папистов, обманывающих и угнетающих народ.

Что сказать о верующем, который не проникся божественноіі волей, не прочувствовал и не уверен, что его воля едина с божественной? Божественная мудрость остается тогда потусторонней ему. Вера должна превратиться в полную уверенность, в знание и действие, настаивает Мюнцер. «Мы обязаны знать, что дано нам богом, дьяволом или природой, а не только верить впустую» 72.

Для кого бог потусторонен знанию, тот сам находится по ту сторону божественного порядка, не слит с ним всей душой как часть с целым, а есть осколок, отпавший от целого. Непостижимость божественного замысла и недостижимость его в земной жизни — это два сопутствующие воззрения, друг друга поддерживающие своим бессилием. Интеллектуальному отказу познавать высшие истины под стать и нежелание или неспособность претворять их на практике. С точки зрения теологических противников Мюнцера, человеческий рассудок вынужден признать свою ущербность и обратиться к вере в превышающую его мудрость. Но вера, которая соответствует этому рассудку, будучи неизбежным его продолжением и дополнением, сама есть, согласно Мюнцеру, лишь фантастическая, недействительная, бездейственная вера, она не такова, чтобы реализовать истину, сделать ее посюсторонней, предоставить рассудку удостовериться в ней, дать ему критерий отличения истины от лжи и заблуждения. Такая вера и такой рассудок ковыляют рядышком, поддерживая друг друга в познавательной немощи и увековечивая ее.

Если уклонения рассудка от высшей цели не выправляются и не преодолеваются, а лишь прощаются, значит, вера недостаточно Могущественна, чтобы сдержать их. Иначе обстоит дело со сплоченной в себе, непреклонной и бескомпромиссной верой, подчиняющей себе рассудок, как и все силы человека, не отчасти только, а всецело «пленяющей всякое помышление в послушание Христу» (2 Кор.

Нужно, таким образом, не относительное, а безусловное торжество веры, полное банкротство суемудрия перед ней, тогда рассудок будет переведен из суетного, «человеческого» в «божественный» план. Разум должен пасть ниже низкого, чтобы воз- родни.сн, обновиться, обрести могущество. И человек достигает мі. и того разума, когда действует, руководствуясь исключительно принципами общих целей. Тогда его вера, согласно Мюнцеру, оказывается не чем иным, как высшим разумом, тождественной миму разуму, который остается потусторонним для тех, кто при- ссржсн своекорыстию, частным интересам.

Для возвышения познавательной способности требуется, по Мншцеру, предварительная деструктивная работа: человек дол- ІІ.ІЧІ осознать, «что он не может головой бежать по небу без того,

бы раньше не сделаться внутренним глупцом» 74, т. е. прийти

і начала к тому интеллектуальному состоянию, которое сформу- 1Ировано Сократом: «знаю, что ничего не знаю». «Более высокий і мысл познания» не достигается простым приращением рассудочных познаний, напротив, рассудок должен быть низведен к некоторому изначальному своему состоянию, чтобы оттуда вся по- .питательная деятельность была начата сызнова, в ином направлен пи; ибо прежнее направление не развивает способности овладения «божественными» предметами, но губит ее, развивая и упрочивая именно неспособность в этом отношении, и вместо преодоления ограниченности происходит лишь расширение ее.

Итак, становится понятным, как может человек встать на путь «божественного» познания (т. е. ориентированного только ни истину, без потворства выгоде и частному интересу): ему надлежит вернуться к «началу». Человеческое познание в корие совпадает с «божественным», только в осуществлении оно раздваи- нается; одна ветвь продолжает тянуться нз этого корня, другая — отпадает от него.

Отсюда понятно также, что в концепции Мюнцера разум разуму рознь. Один — разум «безбожников», партикуляристский, порочный, низменный, служащий «нашей разбойничьей природе» — человеческому своекорыстию и эгоизму; другой — всеобщий, божественный, он не служит никакому частному интересу, а направлен только к всеобщей цели.

Разум первого рода есть, в сущности, конечный, эгоистически- человеческий рассудок, чуждающийся всеобщей божественной истины; необходимое дополнение к нему — вера во внешний авторитет — плод его собственной ограниченности. Его точка зрения: всеобъемлющая божественная истина неисповедима и недается рассудку. Но это потому, что он сам противится ей, отгораживая от человека и подменяя буквой пергаментов непосредственное откровение. Этот рассудок сам себя и других обманывает, его интерес, как прямо указывает Мюпцер,— противоположный и враждебный общему, частный интерес, он заключается в сокрытии истины; этот рассудок существует без (и вне и до) внутреннего откровения и упорнейше противоборствует появлению последнего; будучи сам по себе дан человеку как естественный, он не требует усилий для его обретения.

Совсем иначе обстоит дело с разумом, появляющимся после, только в результате внутреннего откровения, которое само собой яе дается, а требует отчаянных усилий: «Если человек жела< достичь божественного откровения, он должен удалиться от ВС( утех [земных] и иметь мужество познать истину» 75. Высший pi зум, совершенно особым образом открывающийся в людях, ні скольку они стремятся к истине, требует, согласно Мюнцер; величайшей напряженности и активности как для обретения еп так и для поддержания и сохранения. Чем основательнее иск( реняется верой тот старый разум, тем ближе момент внутреннег прозрения, появления обновленного разума. Этот последний ш тимнейше привязан к совершенному разуму, является осущесі влением и выражением божественной мудрости и уже тем самьп освящен в своих правах и достоинствах; он как бы получил пр: самом своем появлении высшую санкцию и потому неколебим і уверен в себе. В отличие от эгоистического рассудка, отрешенного от бога и противостоящего высшему разуму как частное общему он (этот разум) представляет собой проявление общего в осо бенном, или определенность универсального разума в отдельно? человеке.

Грань между обоими полагается у Мюнцера актом откровения а строгое разделение (взаимное отрицание их друг другом) вы текает из рассмотрения характера естественного человеческогс рассудка: он постоянно уклоняется от высших целей, от «справедливости божьей» в угоду плотскому эгоизму творений. «Ведь он не может делать никаких выводов из суждений, он не может умозаключать с достаточным основанием и чистой совестью без божьего откровения» 76.

В рамках религиозного сознания совершается, таким образом, процесс искоренения старой формы мышления и рождения новой. Момент полного исчезновения одной есть вместе с тем отправной пункт развития другой. Мистическая форма, в которой эта трансформация выражается в учении Мюнцера, не должна отваживать от научного анализа совершающегося переворота. Мистицизм выступает здесь кульминационным моментом религиозного развития в том смысле, что после «слияния с богом», после непосредственного «общения» с ним и определения всех своих поступков божьей волей, дальше этой абсолютной веры, уверенности, «знания», что через тебя действует (и в помыслах, и в поступках) сам бог, идти в рамках религии просто уже некуда. Глубочайше захватывающая человека вера, доведенная до высшего совершенства, означающая «слияние» с божеством, непосредственное познание бога, т. е. познание мистическое,— это предел веры, на котором и в самом деле большинство форм мистицизма «застревают» как на последней цели всех стремлений, как па вершине блаженства.

Но мистицизм Мюнцера было бы опрометчиво характеризовать в обычных определениях, применяемых к учению мистиков,— как пассивное и отрешенное созерцание тождества противоположностей, индифферентность к их различиям и т. п., т. е. как оцепенение сознания. Его мистика не стагнационная, она содержит и себе ярко выраженные моменты динамиза, а не застоя. Она приводит к последующему «переворачиванию» отношений, когда не разум оказывается в зависимости от веры, а вера (и сама судьба ее: быть оправданной или отвергнутой) определяется разумом.

Процесс преобразования в этом направлении дается нелегко, и состояние сознания мистика по справедливости считают болезненным, оно и в самом деле не обычное, а кризисное: происходит крутой переворот, старый разум искореняется, «снимается», на расчищенном месте появляется новый, уже не «греховный», каковым считался прежний. По сравнению со всей предшествующей традицией христианской мистики, вплоть до Таулера и «Немецкой теологии», у Мюнцера дело заключалось в конечном счете не в том, чтобы освободиться от человеческого разума, а в том, чтобы его преобразить, превратить из противоположности божественному в положительную форму проявления этого последнего, в осуществление, «раскрытие» в человеке высшего, совершенного разума.

Рожденный в «истинной вере», обновленный разум уже не слуга, а дитя ее. Здесь закладывается представление о священном статусе человеческого разума, воодушевлявшее многих мыслителей нового времени. Сакральный в своем появлении, он не нуждается больше ни в оправдании, ни в прощениях, ни в каком- либо внешнем авторитете. Поэтому Мюнцер отваживался прямо противопоставлять библейскому авторитету разумное начало — Святой Дух, действующий в человеческой душе, или просто разум человеческий, которий он считал «чистейшим и непосредствен- нейшим источником истины для человечества»77. Мюнцер был Полон доверия к такому разуму и считал его единственным посредником между человеком и богом. Суждения своего ума Мюнцер не очень отличал от откровения свыше и не всегда мог дать себе отчет, действует ли он по личному побуждению или его влечет вперед высший дух, вселившийся в него78.

Мистицизм Мюнцера подытоживает собой тернистый путь предшествующего религиозного развития в протестантизме, а именно путь разложения религии через укрепление личной веры, расщепления догм и проникновения в сокровенные недра религиозного сознания, откуда начинаются извлечения следствий, выводов уже иррелигиозного порядка. Мистика приводит веру к непосредственному знанию. Само по себе оно скудно, все предшествующее философское знание из него выветрено. Нового еще нет, ему предстоит возникнуть на этом расчищенном для него основании.

Добытая форма непосредственного знания делается первым принципом новой философии. Все истинное, говорит Гегель, начинается с формы непосредственности79. Трудность заключается в том, чтобы не топтаться на этой непосредственности, а оттолкнуться от нее и тем самым сделать ее началом. Но такое продвижение есть, собственно, раскрытие и развертывание того, что содержится в самом «начале», проникновение в его основани и выявление, эксплицирование того, что таится там как боле изначальное и истинное: «движение вперед есть возвращени назад, в основание, к первоначальному и истинному, от которог зависит то,- с чего начинают» 80. «Испытывать» собственную вер и доискиваться оснований ее, чем и характеризуется мюнцеров ский путь «опытной веры»,— это путь разумности.

Итог, к которому приходит Мюнцер, делает принимавшийся им ранее религиозный отправной пункт самого протестантизм; сомнительным в качестве «начала»; действительным началом, про ясиенным, во многом противоположным прежнему, оказываете/ достигнутый результат. Именно в свете добытого результата оценивает Энгельс воззрение Мюнцера в целом: «Его теолого- философские доктрины были направлены против всех основных догматов не только католицизма, но и христианства вообще. В христианской форме он проповедовал пантеизм... местами соприкасающийся даже с атеизмом. Он отказывался рассматривать библию как единственный и безупречный источник откровения. Настоящее и живое откровение, по его мнению, есть разум...» 81.