3. Подходы к рациональному познанию в протестантизме

Принципы претестантизма оказываются, как видим, гораздо более широкими, чтобы ограничиться только религиозным сдвигом, хотя поначалу они были сформулированы лишь по отношению к религиозным предметам и проявились по преимуществу именно в них. Начатое протестантизмом разложение религии на ее простые элементы, но остановившееся на Библии необходимо должно было продолжаться, как говорит Фейербах, до последних, первоначальных элементов — «до разума, сознающего себя началом всякой философии и всякой религии, должно было из протестантизма создать его истинный плод, философию, которая, конечно, сильно отличается от своего семени и на общий взгляд, который судит о внутреннем родстве лишь по внешним признакам и осязательным сходствам, не имеет с ним внутренней существенной связи» 63.

Путь протестантизма к такому итогу при более детальном рассмотрении оказывается весьма тернистым и противоречивым. Протестантизм явил единство в негативном отношении и расщепление в позитивном. Из отрицания авторитета церкви следовало нечто большее, чем то, что Лютер хотел утвердить в качестве единственной альтернативы церковному учению. Провозглашение авторитета личной веры вызвало к жизни разнообразие мнений и верований. Плюрализм был естественным следствием протестантства. Оттого, что в основу личной веры полагалось Священное писание, остававшееся, в общем, вне критики для всех протестантов, религиозная дифференциация отнюдь не сдерживалась, ибо Библия подвергалась очень различным толкованиям, из которых неизбежно вытекали расходящиеся и разноречивые выводы. Лютер высказывал опасение, что этак от религии не останется «ни единой статьи», и стремился пресечь дальнейшее развертывание проложенного им самим начинания. Когда лозунг і мміиїдм религиозного убеждения сыграл свою роль в утверждении нютеровского учения, само оно оформилось в систему догм, ніш нгм'льмых для всех примкнувших к новой церкви. Во имя і иньпды религии Лютер стал отрицать саму эту свободу и пре- I ндпнать за нее.

Нетерпимость процветала практически во всех (не только пниеждающих и достигающих господства, но и в новообразую- iniitiTi) сектах. Считалось, что обладатель истины может принуж- /III п. к ней других. Если он отстаивает только свое мнение, как ;||1\ I ио — другое, то оно не лучше прочих и недостойно осуще- I тления и утверждения всеми силами и средствами. Но если ни исполнен верой в открывшуюся ему «божественную правду», то тут уж, наоборот, бездействие даже предосудительно, и он видит свою задачу в том, чтобы сделать свою веру обязательной д ій всех. Его вера — «истинная», всякая иная — «ложная»; ложь должна уступить истине, истина не должна делать уступок и нопустительств лжи и заблуждениям. Терпимость в этом случае могла бы означать только слабость и сомнительность веры, т. е. НСИСТИННОСТЬ собственной позиции.

Для такого сознания было бы непоследовательностью обуздывать в себе пламенный порыв к претворению в действительность того, во что веришь как в безусловную истину. Истина не должна оставаться только субъективной, «моею», она должна обрести объективность и общезначимость. Не будь крепкой веры в правоту и истинность личного убеждения, не было бы и той силы духа, которая в эпоху Реформации побуждала протестантов к решительным действиям.

Учителя и руководители большинства сект видели свое главное искусство и главную задачу в том, чтобы пресекать отклонения от догм и подавлять ересь в секте. По мере разложения сект протестантизм подходил, наконец, к той черте, где столкновение между догматизмом наставника и еретичеством в его секте, между нетерпимостью и свободой религиозного убеждения очевиднейшим образом выступало уже как раздор в душе самого мирянина. Он должен доказывать правоту своего убеждения на себе же, обращая свою нетерпимость против себя самого. Ему предстоит бороться с внутренним своим врагом, и этот противник в нем выступает то еретиком, то догматиком, и поэтому приходится быть для самого себя одновременно и субъектом и объектом как собственной нетерпимости, так и преодоления косности.

Скажем иначе. В последней инстанции дробления некоторых сект, в индивидах, нетерпимость обращается уже не вовне, а внутрь; она тем самым «идеализуется», делается требовательностью к самому себе, становится средством самокорректирования и орудием самосовершенствования. С другой стороны, перемещенный от распавшейся секты к индивидам и сосредоточившийся в рих активизм протестантского движения встречается, наконец, с косностью в них же самих. Мирянин обнаруживает препятствии непосредственно в собственном сознании, где и завязываете» упорнейшая «внутренняя война», сущность которой заключает! в самопреодолении и самопревосхождении, в перестройке своей натуры к новому образу действий.

В данном отношении английское пуританство, например, дат образцы массовой целеустремленности, методичности, преврати лось в суровую школу самодисциплины, перевоспитания и преоб разования духовного облика своих приверженцев, которые сами систематично, упорно и настойчиво «работали над собой», неустанно и придирчиво контролировали и корректировали себн на пути к духовному «просветлению» и обновлению.

Практика формирования личности Собственными ее усилиями и внутренними средствами по необходимости приняла сначала не интеллектуальную, а религиозную форму и стимулировалась в протестантизме, особенно в условиях народной реформации, насущнейшей потребностью в духовном оружии для избавления темных, неграмотных НИЗШИХ слоев общества от обманов притязательной учености книжников. В Германии вождь плебейско-кре- стьянской оппозиции взывал встать на путь самообучения, т. е. к тому, что само собой делалось необходимостью, ибо опоры для духовного противоборства искать было просто негде, простому человеку приходилось самому создавать ее в себе. «Поэтому ты, о мирянин,— раздавался призыв Мюпцера,— должеп сам себя обучить, чтобы тебя больше не совращали» б4.

Этапы развития и побед протестантизма часто завершались так или иначе модифицированной теологией, идейно закрепляющей достигнутые результаты и вместе с тем восстанавливавшей схоластические стандарты мышления. Так было в «Аугсбургском вероисповедании» (1530), подводившем определенный итог развитию лютеровской реформы; составители позволяли уже себе благосклонно высказываться об Аристотеле. Отчасти это знаменовало удовлетворенность лютеранства в своих притязаниях и нежелание идти дальше, отчасти же означало некоторый либерализм этого вероисповедания, достигшего своих целей и уверенного в своем могуществе. Новая вера настолько прочна, полагал Лютер, что разум в качестве ее противника слишком ничтожен, чтобы поколебать ее; и потому его даже желательно допускать, дабы время от времени испытывать на нем и демонстрировать превосходство веры, которая в случае надобности способна «свернуть шею разуму».

Более радикальное отвержение всей богословско-схоластиче- ской рациональности происходило совсем на другом полюсе ре- формационного движения. Первые ростки совершенно новой рациональности появились не столько от послаблений и попусти- тельств новой веры уже наличному разуму, сколько вследствие предельной интенсификации и накала религиозного чувства. Искореняемый напрочь религиозным рвением, разум, подобно Фениксу, возрождался обновленным в пламени веры.