Наука и логика как рассудочное знание.

В ней, как мы видели, элементы логики — проблемы обобщения, аналитического и синтетического, осознание закона непротиворечия — были непосредственно связаны с рассудком (дианойя), а то, что Платон именовал наукой, эпистемой, как порождением чистого мышления, чистого нуса, сливалось с диалектикой, верховным, завершающим знанием, определяющим для всего платонизма. Вместе с тем то, что Платон называл диалектикой, включало в себя триадную методологию. Но у великого идеалиста она была мало раскрыта, осталась в основном формальной, внешней констатацией не столько элементов знания, сколько элементов бытия. Но все же Платон зафиксировал промежуточное положение 150 рассудка между сферой чувственного мнения и достоверностью науки,

совпадавшей у него с диалектикой. Кроме того, подобно Гераклиту, он допускал и непосредственный переход противоположностей друг в друга, относя его, правда, к сфере мнения. Срединность рассудка, связанного главным образом с математическим, геометрическим знанием, не получила у Платона сколько-нибудь значительной специальной разработки. Доказательность весьма слабо выражена в его диалектике, в которой идеи только опосредствуют друг друга.

В методологии же Аристотеля «рассудочное познание» (Мет., II), проблема «среднего» (to meson) играют первостепенную роль, при этом в различных аспектах его философии, в частности, в этике, в теории государственности.

Здесь нелишне вспомнить и зафиксированное выше этическое положение «семи мудрецов» о мере, соблюдение которой — определяющая особенность подлинного — мы бы сказали, цивилизованного — человека. С проблемой мерности мы встречались и у Гераклита в его истолковании космоса как огня, мерами вспыхивающего и так же угасающего.

Рассудочный компонент в методологии Аристотеля, получив здесь первостепенную значимость, привел его к концентрации внимания к среднему региону понятий, находящихся между образностью восприятия единичных вещей и максимально общими понятиями (раз) ума, нуса, онтологически ориентированными на все бытие, на весь макрокосм, как и на все богатство микрокосма как в их специфике, так и во взаимодействии.

Конечно, полная изоляция рассудочного компонента от крайних полюсов человеческого знания и сознания невозможна, однако выдвижение его на первый план позволило Стагириту усилить аналитизм своей философии до максимальной степени по сравнению со всеми предшествующими древнегреческими философемами. Об этом свидетельствует уже само название «Аналитики» (первая и вторая), где изложена суть созданной Аристотелем логики, как и его концепция науки, сформулированной и здесь, и в других произведениях. Определение философии как максимально рационализированного мировоззрения делает Аристотеля его главным представителем не только в Античности, но и во многих последующих веках.

Сведение общего, платоновских идей в мир вещей сразу поставило перед великим философом нелегкую проблему — а что же такое единичная, отдельная вещь (вот это нечто — tode ti) ? Ее единичная самостоятельность, фиксируемая чувствами, именуется Аристотелем «первичной сущностью» (в сочинении «Категории», 5, 2 а; 11 — 19, 2 Ь). Здесь перед нами эпохальный термин «сущность» (oysia), который выражает прежде всего самостоятельность каждой единичной вещи, ее отделен- ность от любой другой. Однако ее чувственная констатация — лишь самая начальная ее фиксация, за которой с необходимостью следует ее осмысление рассудком, который углубляет свое представление до «вторичной сущности», усматривая в ней определенный вид, а затем и род. (Человек, живое существо. Разумеется, род в данном случае может быть зафиксирован еще до вида.) Понятием «сущность», выражающим 151

как самостоятельную единичность вещи, так и углубленную связь ее со множеством других вещей того же вида и тем более рода, Аристотель конкретизирует максимально широкое и неопределенное понятие бытия. Существительное «сущность» (переводимое на европейские языки латинским термином «субстанция») — производное от глагола «быть» (еіпаі), субстанцизированного Парменидом.

Следовательно, глобальный термин «сущность» выражает как индивидуальную самостоятельность, так и родовидовую обобщенность каждой вещи, любого предмета. Но в тотальной системе бытия он требует и других квалификаций. Они исследованы Аристотелем в «Категориях», как и в «Метафизике», во многих аспектах. Стагирит впервые ввел первостепенный термин «категории», без которого невозможно философское повествование и даже обычная речь, часто смыкающаяся с философской.

Категории — наиболее общие роды высказываний о сущности, о единичном предмете, уже заключающем в себе видовую или даже родовую определенность. Хотя они отнюдь не обладают полной объ- ектностью, независимостью от вещей, как у Платона, но в них все же заключен и онтологический аспект, фиксирующий их расположенность в системе, вернее, контексте бытия. Поэтому сущность — всегда подлежащее (hypokeimenon обычно переводится латиноязычным термином «субъект», а иногда и «субстрат», выражающим онтологический аспект сущности). Сказуемыми же, категориями (высказываниями) в собственном смысле этого слова выступают десять (в «Категориях» вместе с самой сущностью) определяющих, конкретизирующих данную сущность слов, или восемь, а также шесть в других произведениях. Назовем здесь последние.

Сущность — всегда субъект, главным образом существительное. Количество — числовая определенность. Качество — следующая конкретизация субъекта-сущности, обычно выражаемая прилагательным (малый, старый). Отношение выражает различные степени сравнения (больше, меньше, выше, ниже). Место (положение) обычно выражается наречиями (в городе, у горы). Время тоже обычно выражается наречиями (сегодня, вчера). В конкретных контекстах названные (и неназванные) категории заключают в себе различные аспекты. Например, категория «отношение» предполагает математические соотношения, а также и отношения меры к тому, что измеряется, и отношения в человеческом мире и т. п.

Определение первичной сущности единичной вещи, субстанции, той или иной категорией — всегда случайность (symbebekota; лат. accidentia) по отношению к ней, поскольку категориальная конкретизация вытекает не из нее самой, а из стечения внешних обстоятельств («по совпадению»).

Концепция категорий раскрывает один из путей Аристотеля от грамматики к логике. Уже сущность (собственно «вторичная») есть понятие, требующее родовидового определения, дефиниции. Ее конкретизация категориями выливается в различные суждения. С анализа понятий и 152 суждений и начинается аристотелевская логика.

Она была бы невозможна без выявления высших ее законов, когда суждения складываются в доказательную речь. Выше мы видели, что уже Платон сформулировал и закон запрещения противоречия, и закон тождества, без соблюдения которых нет определенности, доказательности, убедительности речи. Однако в диалектике Платона они были осмыслены не очень четко и не стали фундаментом доказательного рассуждения. Иначе у Аристотеля.

Он четко уяснил принципиальное различие между тем, что называют противоположным — понятиями одного рода, одной категории, максимально противопоставленными друг другу, — и противоречием, вносящим некорректность и тем более ложь в рассуждение. Здесь великий аналитик раскрывал ошибочность гераклитовского отождествления противоположностей, приводившего его к (несознаваемому) нарушению закона непротиворечия. В меньшей мере это допускал и Платон, осознававший недопустимость нарушения закона непротиворечия (как и тождества), но все же иногда, подобно Гераклиту, допускавший непосредственный переход противоположностей друг в друга.

Аристотель и здесь последователен в применении понятия «среднего». Ведь понятия противоположностей — не нечто самостоятельное (как могло оказаться в понимании идей Платоном). Переходить непосредственно друг в друга, опосредствовать друг друга они не могут, ибо между ними должно быть нечто третье, промежуточное (белое, черное, серое). Это «третье» — субъект. В других суждениях, в которых предикатами оказываются противоположности, закон непротиворечия неприменим. Но он обязателен в таких двух суждениях, в которых одно нечто утверждает, а другое — отрицает то же самое («Невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не было присуще одному и тому же в одном и том же смысле»; Мет., IV 3). Закон непротиворечия обязателен в суждениях, предикаты которых исключают что-то третье, промежуточное. Противоречие — «такое противоположение, которое само по себе не имеет ничего среднего» (Мет., X 4). Такое «начало» (у Аристотеля, как до него и у Платона, нет в таком контексте слова «закон») — «самое достоверное из всех начал», «начало для всех других аксиом» (там же). В сущности, оно самоочевидно, отрицающий это начало просто не, осознает его, а говорит (и действует) в соответствии с ним. Для Аристотеля начало непротиворечия — основная закономерность бытия, что нам будет ясно из дальнейшего.

Отсутствие «среднего» является определяющим для основоположного суждения Парменида — бытие есть, а небытия нет, поскольку оно немыслимо, — ив конкретизирующих это положение апориях Зенона. Аристотель тоже считает, что в принципе онтологически существует только бытие.

Закон непротиворечия и вытекающий из него закон исключения третьего, как и ясные для Аристотеля законы тождества и достаточного 153

основания — тот фундамент, на котором он построил систему строго доказательного знания, своей логики — быть может, главный его вклад в философию. Логика — то определяющее звено, которое соединяет философию с науками, следовательно, и основной фактор рационализации мировоззрения.

В своем созидании логической науки Аристотель опирался на различные стороны духовной жизни и практики наук предшествующего и своего времени. В большом трактате «Топика» и в небольших работах «О софистических опровержениях» и «Об истолковании» основным предметом логического исследования стали те споры, диспуты и дискуссии, которыми была переполнена общественная жизнь древнегреческих полисов. Они составляли главный предмет деятельности софистов, а также и их оппонента Сократа. В названных произведениях логика проясняет речевую стихию, использует и углубляет, обобщает ее словесное содержание и грамматическую структуру. Следует здесь указать, что в произведениях Аристотеля нет слова «логика» как существительного (logike), оно появляется позже, в эллинистическо-римские времена, но многократно встречается «логикус» — относящееся к речи, к слову.

Однако логика как наука о доказательном мышлении сформулирована главным образом в «Аналитиках» (первой и второй). Здесь особенно очевидна связь такого мышления с математикой (в особенности с геометрией), в которой доказательное начало составляет суть этой науки.

Главное открытие, сделанное Аристотелем и создавшее то, что именуется логикой, — силлогизм, умозаключение, безупречная правильность которого предопределяет доказательство. Путь мысли всегда здесь, в дедуктивном умозаключении, ведет от общих начал (archai) к менее общим положениям. Как известно, силлогизм состоит из двух суждений, посылок, объединенных общим, промежуточным, средним термином (коим могут быть как субъекты, так и предикаты суждений), средний термин и является, по Аристотелю, той причиной, которая, делая необходимым вывод, соединяет субъект с объектом.

В открытии Стагиритом силлогизма главная роль принадлежит среднему термину, и здесь опять мы встречаемся с той огромной ролью срединности, которая содержится в триадной методологии. Будучи в известном смысле стержнем духовной культуры, определяемой поведением цивилизованного человека, этот принцип привел к точности логического рассуждения.

Здесь нет необходимости описывать все три фигуры силлогизма и их разновидности, модусы. Наиболее показательна и ценна для научного знания первая фигура, у которой обе посылки общеутвердительные, таков же и вывод. Общность одной из посылок обязательна, ибо именно она определяет дедуктивность вывода.

Принципиально важно также отношение мыслей в умозаключении к бытию. «Бытие, если подходить со стороны вещей, стоит в зависимости от соединения или разделения так, что прав тот, кто считает разделенное — разделенным и соединенное — соединенным, а в за- 154 блуждении тот, мнение которого противоположно действительным

обстоятельствам» (Мет.г IX 10). Истина в мыслях, таким образом, выражает действительную связь вещей, она поэтому онтологична. Закон непротиворечия (вместе с другими логическими законами) потому и является высшим законом бытия, что суждения и умозаключения, опирающиеся на него, ведут к объективной истине. Ложь же, проистекает ли она из непроизвольного нарушения этих законов или из неправильного построения умозаключения, всегда коренится в психологических особенностях субъекта.

Логика как дедуктивное умозаключение не открывает новых истин, но выявляет объективную истинность, когда она не самоочевидна, и раскрывает ложь в тех же случаях. Отсюда истолкование логики как орудия всякого правильного мышления, без которого немыслима никакая наука. Поэтому в перипатетической школе в эллинистическо-римские времена весь корпус логических произведений Аристотеля был назван «Органоном», орудием («инструментом») правильного мышления.

Разновидности знания определяются и характером составляющих его умозаключений, вернее его посылок. Совершенно достоверные посылки, определяемые четкими дефинициями, каковы, например, аксиомы геометрии, приводят к вполне достоверным выводам. Такие умозаключения Аристотель назвал аподиктическими (аподейктически- ми), им свойственно совершенно необходимое знание в их выводах, в заключениях. Они и определяют подлинную науку, раскрывающую глубинные причины явлений. Если образы чувств всегда зависят от изменчивых условий пространства и времени, то научное знание совсем от них не зависит. «Мышление скорее похоже на покой и остановку, нежели на движение. И точно так же умозаключение» (О душе, I 3).

Здесь необходимо также напомнить, что дедуктивные выводы, идущие от общего ко все более частному, иерархически соединяющие единство более общего с менее общим, начинаются с максимально общих положений, которые сами уже ни из чего не выводятся, являются недоказуемыми, самоочевидными. Таковы законы логики, аксиомы геометрии. В самом начале этого раздела были кратко упомянуты все наиболее общие науки, начиная с философии. Поскольку каждая наука исходит из первых, уже не доказуемых, начал, представляет определенное единство более общего и более частного, науки не сводимы друг к другу. Единая наука невозможна — вроде той иерархии идей, которую Платон декларативно провозглашал, возводя ее к вершинной идее блага. С другой стороны, науки самые общие, особенно теорий- ные, характеризуя единое бытие в различных аспектах, определенной общностью обладают. Отсюда их классификация.

Принципиально отличны от аподиктических умозаключений науки диалектические умозаключения. Здесь (в «Топике») Аристотель сужает широту и значительную неопределенность диалектики в ее платоновской трактовке. Ее исходные посылки — лишь правдоподобное знание, представляющееся истинным многим и в особенности авторитетным людям, в действительности они являются лишь мнениями, принимаемыми на веру. Выводы же из таких посылок, будучи совершенно не 155

противоречивыми, вместе с тем, в отличие от необходимых выводов науки, только вероятны. Платон отнес бы их к сфере мнения. У Аристотеля же они представляют как бы «испытание» истины, являющееся все же надындивидуальным знанием. Будучи опровергнутым, оно как бы очищает ум, подвигая его к усмотрению не правдоподобной, а подлинно необходимой исходной истины как первого условия построения «научного силлогизма».

Третья разновидность умозаключений —эристические. Их посылки совсем недостоверны, а само умозаключение производится нередко с нарушением его правил. Такие умозаключения, производимые в интересах победы в споре, характерны для речевой практики софистов.

Дедуктивная логика силлогизма дополняется у Аристотеля индуктивной логикой опытно-чувственного «наведения», обобщения. Сам термин «индукция» (латинский перевод греч. epagoge — приведение, наведение) впервые введен именно Стагиритом. Правда, сам он считал, что этот методологический принцип впервые — вместе с принципом определения понятий — введен Сократом и оба эти принципа образуют начало знания (Мет., XIII 4). Но Сократ был далек от интереса к единичным предметам и явлениям природы, что стало первостепенным для Аристотеля.

Однако выше было сказано, что единичные восприятия чувственного опыта в своем многочисленном повторении только выявляют общие понятия рассудка, ума, которые организуют сумятицу этих восприятий. Другое воззрение и невозможно при внеисторическом, внеэволюционном понимании ума. Но вместе с тем Аристотелю было совершенно чуждо платоновское мифологическое «объяснение» общего как исконного достояния души, вынесенного ею из ее дотелесного существования. Отсюда категорическое убеждение Аристотеля в том, что «доказательство исходит из общего, наведение — из частного; однако созерцать общее нельзя без посредства наведения, ибо и так называемое отвлеченное познается через наведение» (Вторая аналитика, I 18). Индукция же, наведение, невозможна без чувственного восприятия. Необходимость взаимного контроля опытно-индуктивного и понятийно-умозрительного в научном исследовании и несостоятельность их противопоставлений была четко осознана Стагиритом. «Те, кто лучше знает природные [явления], скорее могут делать предположения о первоначалах, позволяющих связать вместе многое. Напротив, те, кто [чрезмерно] предается пространным рассуждениям и не наблюдает за тем, что присуще [вещам], легко обнаруживают узость своих взглядов. На основании этого можно понять, сколь отличны друг от друга исследующие природу и рассуждающие чисто умозрительно» (О возникновении и уничтожении, I 2).

Главное же положение, которое устанавливает в связи с этим Аристотель, состоит в том, что если с единичного начинается познание, если оно «первое для нас» (proteron pros hemas), то общее, составляющее суть знания, есть «первое по природе» (proteron te 156 fusei; Физика, II). Гносеологический эмпиризм трансформируется в

онтологический панлогизм. Высшее объяснение общего как в бытии, так и в познании великий философ дает в своей «первой философии», в своей метафизике.