Схоластика и капитализм

Рост капиталистического предприятия создавал, однако, не только новые экономические структуры и проблемы, но также и новое отношение ко всем проблемам. Возвышение коммерческой, финансовой и промышленной буржуазии, конечно, изменило структуру европейского общества, а следовательно, и его дух или, если угодно, его цивилизацию. Наиболее очевидным моментом является то, что буржуазия получила власть для утверждения своих интересов. Этот класс видел деловую жизнь в другом свете и под другим углом; короче говоря, этот класс находился внутри деловой жизни и поэтому не мог смотреть на ее проблемы с отстраненностью школьного учителя. Но этот момент — лишь второй по важности по сравнению со следующим. Как мы отмечали в первой части этой книги, еще более важно осознать, что совершенно независимо от утверждения своих интересов деловой человек по мере увеличения своего веса в социальной структуре наделял общество все возрастающими дозами своих взглядов, точно так же, как это делал рыцарь до него. Особые приемы мышления, которые вырабатываются в деловой конторе, схема ценностей, которая из них проистекает, и отношение к общественной и частной жизни, которое ее характеризует, постепенно распространяются на все классы и на все сферы человеческой мысли и деятельности. Результаты вырвались наружу в эпоху преобразования культуры, которую так удивительно неправильно назвали Возрождением329

Одним из наиболее важных из этих результатов было появление светского интеллектуала и соответственно светской науки. Мы можем различить события трех различных типов. Во-первых, всегда существовали мирские врачи и юристы, но в эпоху Возрождения они начали вытеснять духовный элемент. Во-вторых, отталкиваясь от своих профессиональных потребностей и проблем, мирские художники и ремесленники — а между ними не было существенных социологических различий - начали накапливать фонд инструментальных знаний (например, в анатомии, перспективе, механике), который явился важным источником современной науки, но который возник за пределами схоластической университетской науки. Это положение может проиллюстрировать такая фигура, как Леонардо да Винчи; а фигура Галилея проиллюстрирует другое положение, а именно то, как события этого типа создали мирского физика. Своя аналогия имеется и в экономической Ьауке: деловой человек и государственный служащий, так же как и художник-ремесленник, отталкиваясь от своих практических нужд и проблем, начали накапливать фонд экономических знаний, который будет рассмотрен в следующей главе.

В-третьих, существовали гуманитарии. Профессионально они были классическими учеными. Их научная работа состояла в критическом редактировании, переводе и интерпретации греческих и латинских текстов, которые стали доступными в XV и XVI вв. Но им нравилось верить в то, что владение греческим языком и латынью делает человека компетентным во всех областях; а это вкупе с их социальным положением — также вне схоластических университетов — превратило этих критиков текстов в критиков людей, вероучений и институтов, а также в вездесущих litterateurs. Они, однако, не внесли никакого вклада в экономический анализ. Для нас они важны лишь в той мере, в какой они оказывали влияние на общую интеллектуальную атмосферу своего времени.

У католической церкви не было причин не одобрять мирского врача или юриста как такового, и она этого не делала; она являлась одним из наиболее либеральных покровителей художника-ремесленника, искусство которого оставалось религиозным еще в течение длительного времени; она нанимала гуманитариев в папскую канцелярию и в другие места. Папы и*кардиналы эпохи Возрождения, многие из которых сами были выдающимися гуманитариями, непременно поощряли гуманитарные исследования. Конфликт, который тем не менее возникал, представляет собой проблему. И для того чтобы выявить его природу, нельзя рисовать картину исключительно в черных и белых тонах. Нет ничего более далекого от истины, чем сказка о том, как новый свет вспыхнул над миром и как яростно сражались с ним силы тьмы, или о появлении нового духа свободного исследования, который безуспешно пытались задушить приспешники бесплодного авторитаризма. Наше понимание этого противоречия не продвинется, если мы будем путать его со связанным с ним, но совершенно иным феноменом Реформации — интеллектуальная революция и религиозная революция усиливали друг друга^ но их источники были неодинаковы; они не находятся друг с другом в простом соотношении причины и следствия.

Не существовало нового духа капитализма в том смысле, что людям пришлось обзавестись новым образом мышления для того, чтобы преобразовать феодальный экономический мир в совершенно иной капиталистический мир.

Схоластическая наука средних веков содержала в себе все ростки мирской науки эпохи Возрождения. И эти ростки медленно, но верно развивались внутри системы схоластической мысли, так что миряне XVI и XVII

вв. скорее продолжали, чем уничтожали труды схоластов. Это справедливо даже в тех случаях, где это наиболее настойчиво отрицается. Даже в XIII в. Альберт Великий наблюдал, Роджер Бэкон экспериментировал и наблюдал (он также настаивал на необходимости более мощных математических методов), в то время как Иордан Немурский (Jordanus the Nemore) теоретизировал в совершенно ’’современном” духе330 Даже гелиоцентрическая система астрономии не являлась бомбой, брошенной снаружи в схоластическую крепость. Она была создана в самой крепости. Николай Кузанский (1401 — 1464) был кардиналом. А сам Коперник был каноником (хотя он так и не стал духовным лицом), доктором канонического права, жил всю свою жизнь в церковных кругах, и Клемент VII одобрил его работу и желал увидеть ее опубликованной331

Но это и не является удивительным, потому что, как мы видели, авторитет церкви не был таким абсолютным препятствием свободному исследованию, каким его представляют. Преобладание обратного впечатления объясняется тем, что до недавнего времени все довольствовались свидетельствами врагов церкви, которые вдохновлялись нерассуждающей ненавистью и чрезмерно драматизировали отдельные события. В течение последних двадцати лет получает распространение более непредвзятая точка зрения. Для нас это очень удачно, так как облегчает оценку научных результатов схолаістов в нашей области.

Тогда, если мы снимем слой красок пристрастия, истинная картина конфликта возникает без труда. Он был преимущественно политическим по своей природе. Мирские интеллектуалы, причем католики не меньше, чем протестанты, часто не соглашались с церковью как с политической силой, а политическая оппозиция церкви легко превращается в ересь. Этот дух политической оппозиции и присущий ей характер ереси, который чувствовала церковь — иногда ошибочно, а чаще всего верно,— нередко содержался в трудах мирских интеллектуалов и заставлял ее реагировать на сочинения, в которых не было ничего относящегося к церковному правительству или религии и которые прошли бы незамеченными, если бы их опубликовало духовное лицо, в политической и религиозной лояльности которого церковь была уверена. Существовал еще один небольшой момент, но для нас немалой важности. Ученые, по-видимому, не всегда воспринимают новшества с энтузиазмом. Более того, профессора — это люди, которые органически не могут себе представить, что кто- то другой может быть прав. Так бьщо во все времена и повсюду. Однако во времена Галилея университеты находились в руках монашеских орденов, за исключением стран, которые стали или становились протестантскими. Эти ордена приветствовали новичков и открывали для них возможность научной карьеры. Но они не приветствовали научные тру

нил. Галилей опасался этих насмешек, а не инквизиции, когда к концу XVI в. он стал убежденным приверженцем теории Коперника. Казнь инквизицией другого сторонника этой теории, Джордано Бруно, не является доказательством обратного, так как он придерживался чисто теологических взглядов еретического характера и, более того, свободно выражал презрение к христианской вере. Но когда в конце концов Галилей решил открыто поддержать эту теорию (в 1613 и 1632 гг.), она действительно была объявлена еретической группой теологических советников инквизиции - но, однако, не кардиналом Беллармино - и ему запретили ее придерживаться и ее преподавать; когда он не выполнил своего обещания подчиниться, его заставили от нее отречься и заключили в тюрьму на две недели. Главное тут не только то, что чисто физическая теория была признана теологически неприемлемой и ее научный последователь за нее пострадал, но и то, что подобное развитие событий было возможным в эпоху, когда текст писания интерпретировался более или менее буквально. В этом и состоит элемент истины в традиционной версии. Но ясно, что этот случай был совершенно исключителшым; для основной части научных исследований такой возможности практически не существовало. Более того, в случае с Галилеем дело осложнялось его импульсивностью и его несчастливой способностью лично настраивать против себя людей, которые занимали положение, позволявшее дать почувствовать свою неприязнь. Но судьба самого Коперника, да и судьба его теории до 1613 г. указывают на то, что при более тактичном обращении с этим вопросом преследования можно было избежать.

ды тех, кто не хотел в них вступать: таким образом возникало столкновение интересов двух групп интеллектуалов, которые стояли на пути друг у друга. А профессиональная неприязнь к научному оппоненту, забавные примеры которой можно найти во все века, иногда приобретала оттенок, который не был забавным в ситуации, когда к мнению университетов если и не всегда прислушивался папа, то всегда прислушивалась инквизиция. Это, конечно, не означает, что сами эти профессора только и делали, что декламировали сочинения Аристотеля. 4.