Глава 1 «СТАРУЮ РУСЬ НАДО УГАДАТЬ»

(Провозвестники русской идеи)

Первыми, кто сформулировал главные аспекты русской идеи были славянофилы: сначала И.В. и П.В. Киреевские, А.С.Хомяков, А.И.Кошелев, затем более молодые их современники Ю.Ф.Самарин, К.С.Аксаков, И.С.Аксаков.

Именно они, и прежде всего И.Киреевский и А.Хомяков, первыми поставили вопрос о национальном самосознании, о том, что такое Россия, в чём её самобытность, её неповторимая сущность и её место в мировом историческом процессе. Здесь уместно заметить, что они вовсе не были антизападниками и антиевропейцами, как это долгое время утверждалось. «Славянофилы, — отмечал в связи с этим Н.Бердяев, — были первыми русскими европейцами, европейцами в более глубо- ком смысле, чем русские люди 18 века, принявшие лишь костюм, лишь внешность европейского просвещения» .

Славянофилы первыми осознали, что Россия — это не Запад, что Россия — это не Восток, что Россия — это Россия, т.е. особый тип цивилизации и культуры, усвоивший достижения как европейской, так и мировой культуры. Как утверждает тот же Бердяев, «лучше западников впитали в себя славянофилы европейскую философию, прошли через Шеллинга и Гегеля — эти вершины европейской мысли... Они впервые отнеслись к западным идеям творчески и самостоятельно, т.е. дерзнули войти в круговорот мировой культурной жизни» .

Однако И.Киреевский и А.Хомяков ясно понимали, что немецкая идеалистическая философия представляет собой закономерный продукт протестантизма, что Кант — один из этапов его развития, а Гегель — завершитель протестантского рационализма. Поэтому не случайно И.Киреевский первым заговорил о необходимости создания оригинальной отечественной философии, которая отразила бы специфику национального самосознания, уникальность тысячелетнего уклада русской жизни, русской души и русской истории. Но для этого, подчёркивал И.Киреевский, надо освоить интеллектуальные богатства той страны, которая в философском плане определила все другие народы. При этом, продолжал он, не следует забывать, что чужие мысли необходимы и полезны лишь в той степени, в какой они способствуют развитию собственных .

Первыми славянофилы провозгласили, что отечественное национальное самосознание религиозно по сути своей, что оно вырастает и созревает из корней Православия, воплотившего полноту и чистоту христианского вероучения. И.Киреевский и А.Хомяков сумели создать основы отечественной философской традиции, основанной на представлении о це- лостности жизни духа, традиции, которую продолжила целая плеяда мыслителей: Н.В.Гоголь, Ф.И.Тютчев, Ф.М.Достоевский, К.Н.Леонтьев, Н.Я.Данилевский, В.В.Розанов, о. П.Флоренский, И.А.Ильин и многие другие.

«В славянофилах мы видим не пророков, а живых носителей православной культуры, — писал В.Зеньковский, — их жизнь, их личность отмечены тем же, что в просветлённом и законченном виде они раскрывали в Православии. Сила влияния Православия славянофилов заключалась именно в этом, — как явление русской жизни, как живое раскрытие её творческих сил они, может быть, более ценны, чем их идеологические построения» .

Славянофилы были первыми идеологами национального самосознания, людьми глубокой культурности, освобождавшей их от всякой узости, людьми, стремившимися осмыслить судьбы России и Европы с религиозной точки зрения. Любовь к своему Отечеству освещались у них глубоким проникновением в дух Православия: «Это были люди русской жизни, в которых вера в правду Церкви и в великие силы России соединялась с действительной защитой свободы, философия свободы у Хомякова, защита политической свободы у Аксаковых — изнутри были связаны с духом их учения. Дух свободы изнутри проникает все учения славянофилов» .

Пафос славянофильского учения Зеньковский видел в сочетании национального сознания и правды Православия: в развитии этой религиозной национальной идеи и заключается творческий путь славянофилов. Так же, как и Бердяев, Зеньков- ский протестует против отождествления славянофильства с антизападничеством, хотя и признает остроту и напряженность славянофильской критики Запада, которая, однако, смягчалась их «христианским универсализмом» .

Славянофилам ни в коей мере не был присущ шовинизм, в чём их часто упрекали и упрекают по сей день. Когда в их ру- ки перешёл журнал «Москвитянин» (1845 г.), выходивший ранее под редакцией Шевырева и Погодина, то славянофилы прежде всего отмежевались от старой редакции с её резкой нетерпимостью к Западу. А.И.Киреевский неоднократно повторял, что все споры о превосходстве Запада или России принадлежат к числу самых бесполезных и пустых, что отвергать всё западное есть направление «одностороннее». «Они знали и любили Запад, — приходит к выводу Зеньковский, — и отдавали должное ему» .

Главным для славянофилов было уяснение своеобразия путей развития России, самобытности её культуры и цивилизации. И их критическое отношение к Западу имело целью избежать его ошибок. «Одно только было чуждо и отвратительно славянофилам — это рабское преклонение перед Западом, отречение от здоровых начал своей страны, что не раз встречалось в истории русской интеллигенции» .

В своей критике Запада славянофилы обращали внимание на утрату там духовного начала и утверждали, что душа там убывает, заменяясь усовершенствованием государственных форм и полицейским благоустройством. Совесть на Западе, по словам К.Аксакова, заменяется законом, внутренние побуждения — регламентом и даже благотворительная деятельность превращается в механическое дело. Запад потому и развил законы, что чувствовал в себе недостаток правды. Отсюда и крайний индивидуализм, раздробленность духа, отсутствие внутренней цельности или, говоря словами И.Киреевского, внутренняя тревога духа при рассудочной уверенности в себе.

Западный индивидуализм и рационализм представлялись славянофилам столь тесно взаимосвязанными, что невозможно отделить одно от другого. В этом смысле идея личности вне самоотречения, подчеркивал Ю.Самарин (а вслед за ним и Достоевский), есть начало западное, отрывающее её от христианства, ибо в христианстве свобода и идея личности определяется её самоотречением. Отсутствие последнего, по мнению славянофилов, свидетельствует об определенной ущербности западного индивидуализма, когда человеческое Я, оторванное от Бога и себе подобных, предоставленное самому себе, оказывается несовместимым с подлинным христианством и противным духу его.

Всё это было следствием религиозного оскудения Запада, иссякания там духа любви, без которого немыслимо истинное христианство. Вот почему славянофилы, начиная с И.Киреевского и А.Хомякова, утверждали, что именно Православию предназначено одухотворить европейскую культуру, осуществить грандиозный синтез, наполненный Высшим смыслом. При этом славянофилы вовсе не отрицали значительной роли христианства в развитии европейской культуры, но подчеркивали, что утрата христианского духа любви обусловила духовную болезнь Запада.

«Ложные начала исторической жизни Запада, — писал И.С.Аксаков, должны были неминуемо увенчаться безверием, анархией, пролетариатством, эгоистическим устремлением всех помыслов на одни материальные блага и гордым безумным упованием на одни человеческие силы, на возможность заменить человеческими учреждениями Божии постановления. Вот к чему привели Запад авторитет католицизма, рационализм протестантизма и усиленное преобладание личности, противное духу смирения христианской общины. Не такова Русь. Православие спасло её и внесло в её жизнь совершенно другие начала, свято хранимые народом» .

Как бы вторя Аксакову, другой отечественный мыслитель-поэт Ф.И.Тютчев признавался: «Россия прежде всего христианская империя; русский народ — христианин не только в силу православных своих убеждений, но ещё благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он — христианин в силу той способности к самоутверждению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы» .

Поставив вопрос о необходимости выработки «русского воззрения», славянофилы много размышляли о его соотношении с общечеловеческими началами. В полемике с западниками, утверждавшими, что отечественное воззрение должно быть общечеловеческим, К.Аксаков писал: «Разве воззрение народное исключает воззрение общечеловеческое?.. Если народность не мешает другим народам быть общечеловеческим, то почему должна она мешать русскому народу... Отнимать у русского народа право иметь свое русское воззрение — значит лишать его участия в общем деле человечества» .

Начиная с Хомякова, славянофилы последовательно выступали за возрождение коренных начал отечественного бытия, традиционных элементов старины, которые, однако, должны были сочетаться с новейшими достижениями в сфере благоустройства земной жизни. Отвечая своим оппонентам-западникам, Хомяков иронически замечал: «Если ничего доброго и плодотворного не существовало в прежней жизни России, то нам приходится всё черпать из жизни других народов, из собственных теорий, из примеров и трудов племен просвещеннейших, и из стремлений современных. Мы можем приступить к делу смело, прививать чужие плоды к домашнему дичку, перепахивать землю, не таящую в себе никаких семян, и при неудачах успокаивать свою совесть мыслию, что они ни сделай, хуже прежнего не сделаешь» .

В противовес подобной западнической программе Хомяков выдвигает свою: «Наша древность представляет нам пример и начала всего доброго.

При этом главным социально-нравственным принципом общественных отношений должно стать «самоотречение каждого в пользу всех». Решительно выступая против революционно- го насилия как средства обновления общества, Хомяков утверждал, что никакие реформы не могут пробудить дух любви к ближнему без внутреннего перерождения человека: «Положительные же изменения в душе человека возможны только на путях усвоения православных истин и главная надежда мыслителя на лучшее будущее заключается в одном слове: христианство» .

Размышляя о том, какая ветвь христианства — православие, католицизм или протестантизм наиболее адекватно выражает сущность евангельской религии, Хомяков приходил к выводу, что именно православие сохранило в целостности дух христианства. Православный Восток, по его словам, исповедует Никее-Константинопольский символ веры, из которого ничего прибавить не позволяет» .

Именно православие, по мнению Хомякова, гармонизирует индивидуальные и церковные верования благодаря соборности православного мироощущения, иными словами, благодаря чувству слиянности каждого отдельного верующего с церковной общиной, со всём церковным народом.

Католицизм же сводит гармонизацию «единства папы, власть которого стала «последним основанием веры», а рядовые верующие превратились в «простых исполнителей папских повелений» .

В свою очередь протестантизм придерживается такой свободы, при которой совершенно исчезает единство церкви. Вместо авторитета папы у протестантов появляется авторитет разума, богословский и философский рационализм. Отсюда и протестантская направленность к «земным целям» и стремление «судить о вещах небесных как о вещах земных» .

Принуждение и насилие, по Хомякову, не могут быть эффективным средством достижения соборного единства. Таким средством может быть только любовь во Христе, которая является истинным основанием соборности и которая выступает как дар благодати, даруемой свыше. В этом смысле соборность для Хомякова содержала «целое исповедание веры», и не случайно впоследствии С.Булгаков заметит, что соборность — это душа Православия.

Лишь православное богослужение, утверждал Хомяков, может обеспечить на практике реализацию соборного принципа «единство во множестве». Приобщаясь к религиозным обрядам в церкви верующий ощущает, что только вместе со всеми другими верующими он может сам спастись и спасти других. Отсюда и стремление православного человека к живому общению с другими членами православной общины, жажда единства с ними. В то же время каждый верующий может по-своему переживать и чувствовать религиозное действо и именно в силу этого возникает соборное «единство во множестве» .

Подлинная свобода для Хомякова воплощалась в добровольном общении в любви, возникающем в процессе религиозно-церковной жизни. И, напротив, западное индивидуалистическое сознание неспособно постигнуть этот благодатный дух соборности. Индивидуалистическое самоутверждение есть следствие распада целостной жизни духа, который неразрывно связан с православной соборностью. Соборное единение в любви — это не выдумка, не абстракция, не идея, но факт, почерпнутый Хомяковым из живого опыта отечественной действительности и православной церкви .

Объяснение «русской веры» было зерном для Хомякова и в объяснениях русского быта, русской истории, писал В.Розанов: «В первом он указал на общинный строй крестьянства и земледелия, во втором он указал, что государственная власть у нас призвана изчужи, от варягов. Община есть религиозное и нравственное братство; есть до известной степени "церковь", приложенная к труду человеческому и создавшая соответственную своему закону любви форму этого труда».

Хомяков, по словам В.Розанова, нашел и назвал тот идеал, которому поклонились и Достоевский, и Толстой, — дальше которого (столько лет спустя) и они не пошли: «Да дальше и, действительно, некуда идти. Достоевский называл его "мировою гармониею", "всечеловеческою гармониею"; Толстой не переменил имени и называет, как Хомяков же, "христианскою любовью"» .

Говоря о том, что любовь есть главный принцип Евангелия, Розанов подчеркивал, что ни римский папа, ни Лютер не остановились на этом как на главной стороне христианства: «Да недостаточно сказать формулу, произносить слова, видеть слова — нужно совсем другое. Нужно внутреннее врожденное сродство натуры с формулою. Хомяков и выразил, что в натуре русских лежит что-то, что делает русских первым настоящим христианским народом. Русские — христиане. Вот, в сущности, его открытие, усиленно повторенное Достоевским...

Хомяков и получал "заушения" всю жизнь и после смерти, главным образом, за эту формулу: "русские — христиане", т.е. это единственные на земле христиане, впервые эту религию понявшие и даже прямо рожденные христианами» .

Заслугу Хомякова Розанов видел в том, что он сумел выразить своё чувство Православия, отнюдь не официального (оттого и не допустили печататься его богословские сочинения в России), а народного, деревенского и сельского, исторического и поэтического, наконец, бытового. «Вот так русский человек чувствует Бога», «вот как он молится», «вот чего ищет от веры», «вот на что он уповает и надеется».

У Хомякова же видна безмерная любовь, безмерный восторг к русскому чувству веры, и для него это важнее текста и непререкаемее Аристотеля.

Он подметил в русском православии, — и при том в нем одном в Европе, — «бездну этой "нежности" и чисто жизненной и житейской, пожалуй, бытовой "теплоты", которую, отождествив с христианской любовью, бросил её будущим векам, как зов и требование, как завет, как идеал, как высший критериум, вообще, нормального и лучшего в человеческих отношениях, в человеческом чувстве природы, в человеческом чувстве жизни» .

Размышляя о значении Хомякова в развитии отечественного религиозно-философского сознания, Розанов подчеркивал, что Хомяков и его сподвижники и последователи заложили остов «русского мировоззрения, которое не опрокинуто до сих пор, которое может иметь или не иметь последователей и всё-таки оставаться истинным. Идеи славянофилов подвергались и плутовской эксплуатации, с ними хищничали — больше — с ними грабили, убивали (жёсткие черты политики). Но они же, славянофильские идеи, бросили в пыль идеальнейшей борьбы, идеальной жизни — других» .

По словам Розанова, естественность и органичность учения славянофилов заключается в том, что оно «не изобретено, не придумано, но философски открыто: до такой степени оно соответствует текущей действительности истории.» . Называя славянофильское учение единственной школой оригинальной отечественной мысли, Розанов рассматривал её как форму «протеста психического склада русского народа против всего, что создано психическим складом романо-германских народов».

По убеждению Розанова, именно славянофилы указали на коренные начала отечественной жизни, на «гармонию, согласие частей взамен антогонизма их, какой мы видим на Западе в борьбе сословий, положений, классов, в противоположении церкви и государства; начала доверия как естественное выражение этого согласия, которое при его отсутствии, замени- лось подозрительным подсматриванием друг за другом, системою договоров, гарантий, хартий, — конституционализмом Запада, его парламентаризмом» .

Силу славянофильства Розанов видел в том, что оно, будучи порождением немногих избранных умом, всегда критически относилось к своему содержанию, постоянно пополняя его и очищая. Отсюда и его органический, постоянный и преемственный рост, чего нет в учении «западников, история которых» не написана и не может быть написана».

«Где у них (западников. — Ю.С.) эта страстность и чистота убежденности, какие есть у Константина Аксакова? — задается вопросом Розанов. — Эта прелесть и сила речи, которую, независимо от всякого содержания, мы любуемся невольно в «Национальной политике» и других многочисленных статьях К.Леонтьева? Поистине, силою и разнообразием дарований, богатством и сложностью мыслей, высоким уважением к Европе и страстной любовью к своей родине славянофилы так ярко выделяются на тусклом фоне нашего общества, что, как бы ни было многочисленно последнее, раньше или позже, ему придется преклониться перед этими избранными натурами, которые оно из себя выделило. В этом ряду мыслителей, художников и поэтов, соединенных между собой единством воззрений и симпатий, мы находим такую твердость убеждений и силу преданности, о которую всегда разобьется всякий праздный смех, к какому уже с самого раннего времени стали прибегать их противники» .

Размышляя о поздних славянофилах (Н.Страхове, Н.Данилевском, К.Леонтьеве и др.), Розанов констатировал: «Высказанное впервые И.Киреевским, развитое и углубленное Хомяковым, возведенное в систему Н.А.Данилевским, учение это продолжает развиваться и до сих пор. В замечательных трудах К.Леонтьева мы видим последнюю трансформацию этого учения, и если бы западническая критика не ограничивалась повторением общих мест, если б она действительно имела силы бороться — она давно бы подвергла систематическому обсуж- дению идеи, высказанные последним в книге "Восток, Россия и славянство" или брошюре "Национальная политика как орудие всемирной революции"» .

К этим словам Розанова трудно что-либо добавить.