ОСНОВЫ ХУДОЖЕСТВА

В историю отечественной художественно-философской мысли Ильин вошел не только как выдающийся мыслитель, но и как незаурядный литературный критик и теоретик искусства. Своеобразие его критической манеры в том, что эстетический анализ художественного произведения или творчества писателя в целом сочетается у него с анализом духовно-религиозным.

В своей книге «Основы художества.

Духовный предмет — это то, чем становится земной предмет, то есть любой объект творчества, когда он насыщается духовным содержанием и становится символом «большого, священного и главного».

Корни искусства, по глубокому убеждению Ильина, духовно-религиозные, они находятся там, где кончаются пустые разговоры, формальные схемы, а начинается Тайна. Критики, удовлетворяющиеся подсчетом букв, слогов и слов в поэзии и геометрической иллюстрацией ритма в музыке; арифметической группировкой тактов в сонате; словесным описанием линий и красок в живописи и т.п. — всем тем, что они называют анализом произведения, не видят Главного Тайны. Настоящее произведение искусства рождается из таинственной глубины души художника через вынашивание, созревание и проявление этой тайны. Искусство есть прежде всего и глубже всего — культ тайны, искренний, целомудренный, непритязательный . Таким образом, именно духовный предмет выступает у Ильина как тайна и как подлинная основа настоящего искусства. Там, где в искусстве исчезает тайна, там или совсем нет Главного, или же оно подменяется рассудочными выдумками и произвольными комбинациями. Другими словами, искусство рождается не по прихоти художника, чаще всего истинный смысл происходящего скрыт от творца, который выступает как орудие проявляющегося духовного предмета. Это проявление происходит последовательно на трех уровнях искусства (6, кн. 1, 143).

Ильин выделяет три слоя искусства, с которыми имеет дело художник. Первый слой — внешняя материя (в литературе — это звучащее слово и язык). Эта внешняя материя имеет свои законы (законы языка и грамматики). Эти законы должны быть соблюдены, но при соблюдении подчинены двум более глубоким слоям. Ибо внешняя материя искусства есть лишь средство и орудие; она не самостоятельна и не смеет быть самодовлеющей. Она призвана соответствовать художественному образу и духовному предмету.

Второй слой, с которым имеет дело художник, — это образный состав искусства. В литературе это те внешние и внутренние образы, которые писатель развертывает перед своими читателями. Все эти образы имеют свои законы (например, законы гармоничности, законы человеческой психологии и др.). Эти за- коны настоящий художник соблюдает интуитивно и бессознательно, но, соблюдая, подчиняет высшему слою искусства — «прорекающейся художественной тайне». Так как и образ не есть нечто самодовлеющее, он есть лишь средство и орудие.

И наконец, третьим, самым глубоким слоем искусства является «прорекающаяся через художника тайна» или духовный предмет. Этот слой самодостаточен, он определяет самое главное в искусстве, его духовную суть, его главный смысл. Именно духовному предмету должны соответствовать и образный состав искусства, и его внешняя материя. Фактически и сам художник должен подходить к духовному предмету с позиции служения. Творец не властен над вдохновением, однако оно приходит и требует творить то, что видит художник; «видит очами духа, которые открылись во вдохновении. Он творит из некой внутренней, духовной очевидности; она владеет им, но он сам не властен над нею». Что же открывается духовному взору художника, что несет он людям? «То, что художник дает людям, есть прежде всего и больше всего некий глубокий, таинственный помысел о мире, о человеке и Боге, — о путях Божьих и о судьбах человека и мира» (6, кн. 1, 145-146).

Таким образом, ключевой момент художественно-эстетической концепции Ильина — это наличие в искусстве трех измерений. Высшее измерение (духовный предмет) доступно силе духовно-созерцающей. Два других измерения (образный состав и художественная материя) доступны изображающей силе. То есть художник сначала созерцает, и «это созерцание есть истинный и глубочайший источник художественного искусства», а затем выражает увиденное через образы и художественную материю. «Художественное искусство возникает только из сочетания этих двух сил...».

Следующий важнейший момент художественно-эстетической концепции Ильина связан с процессом восприятия искусства. Согласно Ильину, художник творит по велению духа и ответственен за своё творение только перед Богом и своей совестью. Однако художник заинтересован в зрителе (читателе и т.д.) и в понимании. «Мечтая о художественной встрече, ху- дожник прав. Ибо искусство подобно молитвенному зову, который должен быть услышан; и любви, которая требует взаимности и беседе, которая не осуществима без внимания и ответа». При этом духовно-созерцательный по сути процесс создания произведения искусства предполагает и аналогичный процесс его восприятия. «Художник несет людям некую сосредоточенную медитацию... Он предлагает людям принять эту медитацию, этот таинственный помысел, ввести его в своё душевно-духовное чувствилище и зажить им... » (6, кн. 1, 58-59). Другими словами, единственный правильный путь восприятия искусства заключается в том, чтобы попытаться увидеть и почувствовать духовный замысел произведения, посмотреть на него глазами автора. Термин «медитация» означает сосредоточенное и концентрированное восприятие, ведь только таким способом можно целиком погрузиться в произведение.

Противостоит такой «художественной медитации» подход к произведению искусства с жестких личных позиций, когда зритель не хочет погрузиться в произведение, так как он держится за свои субъективные вкусы и пристрастия. Всё это делает, согласно Ильину, невозможной встречу зрителя (читателя и т.д.) и произведения искусства, а эта встреча есть важнейший момент в жизни творца, его произведения и воспринимающего зрителя и в конечном итоге в жизни мира в целом.

Исследование Ильиным вопросов искусства приводит мыслителя к необходимости выделения ещё одного эстетического элемента — художественного акта. Каждый художник творит по-своему; по-своему созерцает (или не созерцает), по-своему находит образы, по-своему выбирает слова, звуки, линии и жесты. Этот самобытный способ творить искусство и есть его «художественный акт», — гибко изменчивый у гения и однообразный у творцов меньшего размера. В художественном акте художника участвуют все силы его души: чувство, воображение, мысль, воля и т.д., но участвуют по-разному, в соответствии с личным своеобразием творца. Так, по мнению Ильина, есть художественный акт «обнаженного и кровоточащего сердца» (Диккенс, Гофман, Достоевский, Шмелев); есть мастерство «знойной и горькой, чувственной страсти» (Мопассан, Бунин). Художественный акт Шекспира насыщен волею; а Чехов «писал не трагедии и не драмы, а лирико-эпические бытовые комедии, где все герои его безвольно предаются своим "состояниям" и "настроениям", не совершая поступков» (6, кн. 2, 354-355). Правильное восприятие произведения искусства, согласно Ильину, возможно только тогда, когда зритель (читатель и т.д.) настроится на художественный акт художника и воспроизведет его в своей душе.

Итак, мы рассмотрели основные моменты и особенности художественно-эстетической концепции Ильина, касающиеся искусства вообще. Однако все элементы этой концепции применимы и к литературе. В частности, всякий читатель при чтении литературного произведения должен полностью перестроить и настроить себя так, чтобы отдаться во власть писателя или поэта. Только тогда читатель сможет правильно усвоить художественный акт автора (то, какими душевно-духовными очами он воспринимает и изображает мир), его художественную материю (какими словесными средствами он для этого пользуется), его художественный образ (какие внешние и внутренние образы он развёртывает перед своими читателями) и его художественный предмет (к каким главным и глубоким жизненно-духовным постижениям и откровениям он ведёт читателей). Только такое чтение, согласно Ильину, позволяет почувствовать подлинную духовную глубину произведения и степень его художественного совершенства. Только такое чтение приводит к встрече писателя, читателя и произведения. «И если эта встреча состоится, то искусствоо справляет свой праздник» (6, кн. 1, 191).

Таким образом, художественно-эстетическая концепция Ильина выявляет: структуру произведения искусства (в частности, литературного произведения), его главный элемент художественный предмет), основную задачу писателя (точно отобразить посредством языка и художественных образов духовное содержание художественного предмета), основную задачу читателя (настроиться в соответствии с художественным актом писателя и отдаться всей душой во власть произведения). Какое же место и какую роль в приведенной картине занимает художественный критик, в частности, критик литературный?

Рассмотрению этого вопроса Ильин уделяет особое внимание, так как, будучи сам литературным критиком, обладая при этом страстью философа докапываться до глубин, мыслитель чувствовал необходимость выяснить те критерии, которые позволяют оценивать художественное совершенство произведения. А то, что такие критерии есть, Ильин был убежден.

Прежде всего Ильин отвергает в качестве критерия оценки литературного произведения субъективный вкус критика. Вопрос художественного совершенства произведения определяется объективными характеристиками самого произведения и решается его восприятием и исследованием, а не на уровне «нравится» — не «нравится». Однако нельзя измерять литературное произведение и нехудожественными мерилами, чуждыми искусству, например, партийными, революционными, социальными или какими бы то ни было другими. Правильная оценка литературного произведения, согласно Ильину, требует правильного подхода к искусству. «Искусство имеет своё измерение: измерение духовной глубины и художественного строя. Именно это измерение обязательно для всякого художественного критика» (6, кн. 1, 193).

Таким образом, Ильин видит задачу литературного (и в целом художественного) критика в оценке духовного начала произведения и его художественного строя. Это означает оценку художественного предмета (духовное начало), а также эстетического акта, материи и образов произведения (художественный строй). Такую задачу критик должен решать в два этапа.

Во-первых, критик должен быть на высоте, прежде всего, как читатель. То есть критик должен забыть свои вкусы и пристрастия, настроиться в соответствии с эстетическим актом писателя и всем своим существом погрузиться в произведение; дать возможность произведению «вылепить в непредвзято-чистом пространстве внутреннего мира» то, что было художественным замыслом писателя.

Однако критик не может ограничиваться только первым этапом. Он больше, чем просто читатель: он художественно-аналитический читатель. Критик, пройдя сначала от материи произведения через образы к художественному предмету, должен затем пройти обратно от предмета через образ к слову. Критик должен выявить, насколько художественный строй произведения (материя и образы) соответствует выявлению духовного начала, насколько это начало подчиняет и организует весь строй произведения. Критик, согласно Ильину, должен проследить всё это основательно и убедительно, не только своими чувством, воображением и волей, но и сознательной мыслью, и затем на основании всего этого высказать обоснованное суждение о художественном совершенстве или несовершенстве данного произведения.

Такое критическое исследование — сложный процесс, требующий от критика отказаться на время от субъективных личных оценок. Кроме того, ему необходимо постоянно помнить, что он пишет и судит не о человеке, а о его художественных произведениях. Прежде всего критику нужно постоянно ощущать ту грань, которая отделяет жизнь, биографию автора от его произведения. «Позволительно интересоваться его жизнью лишь постольку, поскольку это необходимо, для уразумения его художества» (6, кн. 1, 195).

Далее, согласно Ильину, необходимо не смешивать живую душу писателя с его художественным актом. «О живой душе писателя художественному критику нечего распространяться; она ему не дана и неизвестна. Обычно она сложнее и богаче, чем её художественный акт, который может и обновиться и переродиться из её собственной глубины» (6, кн. 1, 195). Под художественным актом Ильин понимает определенную частную и часто недолговременную установку автора, согласно которой он творит. Эта установка может меняться на протяжении жизни, но в каждом конкретном произведении эта остановка видна. Задача критика вскрыть и показать строение художествен- ного акта, характерное для данного писателя вообще и именно для этого, конкретно разбираемого произведения, так как Ильин считает, что у большого художника акт гибок и многообразен. Например, «Евгений Онегин» написан совсем из другого художественного акта, чем «Полтава».

Вскрывая особенности художественного акта писателя или поэта, литературный критик помогает читателю внутренне приспособиться и раскрыться для данного писателя и данного произведения. Таким образом, критик должен быть способен внять каждому писателю или поэту; для каждого из них перестроить свой художественный акт по его художественному акту; и о каждом заговорить на его языке; и облегчить читателю доступ к каждому из них. Будучи убеждён, что духовный предмет — главное в настоящем произведении искусства, Ильин утверждает: «Истинный художник должен быть духовно значительным и духовно созерцающим человеком» (6, кн. 1, 100).

Художественность Ильин определяет как «символически- органическое единство в произведении искусства, идущее от его самого глубокого слоя, от его главно-сказуемого, которое может быть названо художественным предметом. В истинно художественном произведении всё символично, т.е. всё есть верный знак высшего, главного содержания — художественного предмета: и всё органично, т.е. связано друг с другом законом единого совместного бытия и взаимоподдержания; и потому всё слагается в некое единство, связанное внутренней символически-органической необходимостью, всё образует законченное, индивидуально-закономерное целое» (6, кн. 1, 124).

Эстетическая и литературная критика должна быть, по Ильину, духовно и религиозно углублённой. В этом отношении русская критика, начиная с 80-х годов XIX века, не была на должной высоте, ибо она «утратила доступ к главным священным содержаниям жизни и погасила в себе художественную совесть» (69). В русской литературной критике конца XIX — начала ХХ в. всё оставалось, по словам Ильина, или на уровне точной историко-литературной справки (Венгеров), или формаль- но-педантического, чуть ли не геометрически-арифметического анализа (А.Белый), или же дилетантского импрессионизма, может быть, в литературном отношении и талантливого, но художественно-субъективистского, эстетически бесформенного и духовно слепого (Ю.Айхенвальд ) (6, кн. 2, 168).

Утрата доступа к «главным и священным содержаниям жизни» предопределила, по мнению Ильина, и кризис современного «искусства»: «О главном, о мудром, о священном искусству модернизма нечего сказать, ибо те, кто его творят, не испытывают, не воспринимают, не видят этого главного. Они одержимы личною прихотью и в лучшем случае личною химерою, полагая, что яркое и эффектное выявление её создает настоящее искусство. Но именно поэтому их "искусство" — или просто удовлетворяется ничтожным и пошлым (модернис- тическая живопись, французские романы наших дней, предреволюционная поэзия Игоря Северянина, беллетристика Андрея Белого, новейшая архитектура европейских городов, подавляющее большинство кинематографических пьес, музыка Стравинского), или же пытается выдать свои создания за какие-то высшие "пророческие" прозрения и достижения, похлыстов- ски смешивая блуд и религию... » (6, кн. 1, 69-70).

Корни совершенства и художественности Ильин видит в тех глубинах человеческой психики, где проносятся веяния божьего присутствия. И потому истинное искусство всегда несёт на себе печать высшей благодати даже тогда, когда оно касается светской тематики и не имеет явной внешней связи: религиозностью и церковностью. Вот почему настоящий читатель подобен человеку, ищущему духовный клад, чтобы сделать его своим достоянием. Таким кладом для Ильина была русская классическая литература, созданная людьми, окормлёнными духом Православия» и которая представляет гениальное цветение русского духа из корней Православия».

Подлинное искусство, представляющее служение Богу и радость людям, призвано очищать человека, раскрывая перед ним глубокий и таинственный помысел о мире, о человеке, о Боге, о путях Божиих и о судьбах человека и мира. Вот почему оно проникает в самую глубину души, вызывая, по слову Пушкина, «восторг и умиление», иначе говоря, то «дивное, незабываемое по радостности своей чувство, будто всю жизнь ждал и жаждал именно этой мелодии, именно этой элегии, этой картины, будто я сам "всё хотел" создать их и только не умел» (6, кн. 1, 337).

Художественное совершенство, по убеждению Ильина, не терпит «безбрежного водолея», оно выражается в словесной экономии, когда оставляется самое необходимое, когда лаконизм оказывается существенным элементом стиля. В этом смысле школа Пушкина, представляющая эталон художественной экономии и точности, продолжает жить в творениях Чехова, Бунина, Шмелёва.

«В художественном произведении, — пишет Ильин, — всё точно (определение Пушкина), всё необходимо (определение Гегеля, Флобера и Чехова), в нём нет произвольного, нет лишнего, нет случайного. Художественное произведение подобно осуществленному закону. В нём все отобрано Главным... оно есть воплощённая тайна, пропетая в музыке, или преображенная в образы, или облечённая в слова» (6, кн. 1, 323).

В связи с этим задача художника не «поучать», «не проповедовать»: он призван цвести и дарить людям подлинный, чудесный и очистительный аромат своих духовных цветов. Художник должен уйти в глубину сердечного созерцания и вопрошать из своего созерцающего сердца Бога, мир и человека о тайнах Бытия. В свою очередь, задача критика — помочь постичь эту тайну, заключенную в художественном произведении. Вот почему нет смысла, с точки зрения Ильина, заниматься подсчётом слов и слогов, геометрическим изображением ритмов, арифметических группировок тактов и пр., словом, тем, что обычно принято называть «формальным» анализом.

Новое искусство, которое предстоит создать русскому народу, откажется от погони за «небывалыми» новшествами и «потрясающими» открытиями. Возникнув из обновленного духа и глубоко-чувствующего, оно будет обладать новым духовным содержанием: оно создаёт новые формы, а не новые бесформенности, не новые разнуздания, не новые хаосы. Оно разрешит себе «многое», но ничего такого, что выходит за пределы духовной необходимости, ибо здесь лежат критерии дозволенного, мира допустимого: в искусстве верно и художественно только необходимое.

Это новое искусство возникнет, по словам Ильина, из перенесённых русским народом испытаний, лишений и страданий; и совершится это потому, что в русских людях обновятся источники жизни, родники творчества, самый способ жизни и сила художественного созерцания. Подобное созерцание — это животворный источник всего великого на земле, в культуре, религии, искусстве. Это духовное созерцание открывает человеку смысл жизни, включает его в Божию ткань мира и приобщает его к творчеству. Если же к этому присоединяется ещё и талантливость, то перед нами гений.

Гений, по Ильину, это прежде всего национальная личность, ибо гениев-интернационалистов не бывает в природе: «безнацио- нальность есть духовная беспочвенность и бесплодность; а интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов... Создать нечто прекрасное для всех народов может только тот, кто утвердился в творческом акте своего народа» (1, 327).

Свою книгу Ильин заканчивает призывом к творящему художнику, преподавателю искусства и к литературным критикам объединить свои усилия с целью «поднять духовный уровень публики и приучить её искать в искусстве не развлечения, не забавы, не демагогического угождения, а духовного умудре- ния и художественного совершенства» (6, кн. 1, 181).

Высоко оценивая работу Ильина «Основы художества», Иван Шмелёв в статье «Книга о вечном» писал: «Книга И.А.Ильина — книга ума свободного, ума глубокого, книга великого вдохновения и великой искренности, огромного позна- ния, высокого духовного упора и высокой правды. Её необходимо читать и изучать каждому художнику, каждому артисту, писателю, поэту, всем к искусству прикосновенным, и особенно начинающим познавать и творить в искусстве. Она необходима и критикам, и даже "снобам", "всё понимающим". Она явится откровением и для великого множества, воспринимая их искусство — для публики. Многих обогатит она ибо она ведёт, показывает, отвергает, учит. И — главное — возносит на высоты, к горним далям, влачащееся в земном прахе современное искусство, забывшее о духовном своём родстве — с небесным» (6, кн. 1, 413).