3. Как родилась наука в современном смысле слова

«Во все времена на земле существовали практические люди, погруженные в ни к чему не сводимые и упрямые факты; и во все времена на земле, существовали люди философского темперамента, поглощенные плетением сети общих принципов»

В древности и в средние века было очень мало сотрудничества между этими двумя типами людей.

Уильям Джемс описал эти два типа людей в своей книге «Прагматизм». Он назвал их людьми «мягкого типа» и «жесткого типа»; исключительный интерес к грубым фактам, как казалось ему, выдает «жесткость» характера.

Уайтхед считал, что сотрудничество между этими типами не могло иметь места до возникновения нашего «современного общества». В древнегреческом обществе философы, или ученые, интересовавшиеся общими принципами, принадлежали к более высокому общественному классу, чем те, которые интересовались «грубыми фактами» прикладной техники, то есть ремесленники и мастеровые. Последние принадлежали к низшему классу и не имели понятия об общих идеях. Мы знаем, однако, что древние греки и римляне обладали замечательным искусством и способностями к строительству и даже к некоторым областям инженерного дела, но познания этих древних строителей и инженеров были не «философскими», или «научными», а чисто техническими. Их методы не выводились из организмической физики Аристотеля.

Контраст между древним и современным подходом к техническому знанию описывается одним профессором прикладной техники в современном Риме: «То, что современная наука и промышленность осуществляет с помощью лабораторных исследовательских испытаний и теоретических гипотез, получивших выражение в формулах... для науки и промышленности древних времен осуществлялось посредством передачи технических знаний... и с помощью эмпирических формул, ревностно охраняемых и передаваемых в загадочной, символической форме»

Мы могли бы сказать, что «нижние» слои общества собирали факты, тогда как «высшие» выдвигали принципы. Сотрудничество между этими двумя типами знания не находило поддержки в обычаях общества. Если человек высокого общественного положения пытался приложить свою «философию» или «науку» к техническим проблемам, то он подвергался жестокой критике. Экспериментальная проверка общих принципов требует физического труда, который рассматривался древними греками как необходимое занятие рабов, но не свободных людей.

Мы сможем понять это отношение, если прочтем в книге Аристотеля «Политика», как он защищает институт рабства. Он сравнивал господство хозяина над рабом с господством разума человека над его телом. Аристотель говорит:

«Ясно следует, сколь естественно и полезно для тела быть в подчинении у души, а для подверженной аффектам части души быть в подчинении у разума и рассудочного элемента души, и, наоборот, какой получается всегда вред при равном или обратном соотношении» 9.

Исходя из этого, он выводил соответствующее отношение между человеком и животным, между мужчиной и женщиной. Этот же закон субординации, продолжает он, должен оставаться в силе и в отношении людей вообще. «Те люди, которые в такой сильной степени отличаются от других людей, в какой душа отличается от тела, а человек от животного, по своей природе —? рабы. Рабом же по природе бывает тот, кто может принадлежать другому и кто настолько одарен разумом, что лишь воспринимает указания его, сам же рассудком не обладает»

Раб считался существом, которое не в силах понимать общие идеи и способно понимать только приказания в отношении того, как действовать в отдельных случаях. Именно в этом и состоит различие между «философом-ученым» и ремесленником. К данному последнему типу людей, согласно этому взгляду древних греков, относились не только ремесленники, но также и те, кого мы называем «художниками» — живописцы, скульпторы, музыканты.

Насколько глубоко укоренилось презрение к физическому труду в сознании греков, можно видеть из написанной Плутархом' биографии великого афинского государственного деятеля Перикла.

«За удивлением, которое вызывает совершенное дело, не всегда следует желание совершить то же самое. Напротив, очень часто какой-нибудь предмет доставляет нам удовольствие, а виновника его мы презираем; так, например, ведь нравятся нам благовонные мази и пурпуровые одежды, а красильщиков и тех, которые составляют эти мази, мы не уважаем, а презираем их ремесло... занятия предметами ничтожными заставляют человека забывать о более достойных, и труд, который человек посвящает на дело бесполезное, служит доказательством тому, что он стал равнодушен к высокому и прекрасному.

Ни один развитый юноша, видевший в Пизе Зевса... не пожелал быть Фидием... как не пожелал быть Анакреоном или Филетом... хотя и восхищался их произведениями. Ибо, если нам нравится какое- нибудь произведение искусства, то из этого еще не следует, что творец его достоин нашего подражания»10,

Мы видели, что деятели искусств, создавшие непреходящую славу Греции, люди, вроде Фидия и Анакреона, «презирались» их современниками за то, что они не посвятили себя исключительно «более благородным занятиям», то есть политике и философии.

Подобная же оценка имела место и в области науки. В то время как чистая математика в качестве интеллектуального занятия относилась к «благородным», или «свободным», занятиям, иллюстрирование геометрии механическими моделями считалось «презренным». В биографии римского полководца Марцелла Плутарх сообщает, что греческий ученый Архимед своими механическими приспособлениями способствовал защите своего родного города Сиракуз против римских завоевателей, но, пишет Плутарх, Архимед «не считал изобретение машин для военных целей предметом, достойным его серьезных занятий».

Великий философ Платон жестоко критиковал тех ученых, которые доказывали теоремы чистой механики или математики путем единичных экспериментов. Согласно Плутарху, Платон поносил их с большим негодованием, как искажающих и унижающих высокое достоинство геометрии тем, что они заставляли ее спускаться из мира бесплотных и духовных вещей в мир вещей телесных и чувственных. Кто применяет механические инструменты в геометрии, тот должен пользоваться материей, которая требует большого количества ручного труда и является объектом труда рабов.

Из этого утверждения мы ясно видим, что экспериментальное исследование в механике и физике рассматривалось древними греками как занятие, унижающее свободного человека и мешающее ему предаваться «благородным занятиям» — философии и политике. Мы теперь понимаем, что:

«[тесный] союз между поисками общих идей и регистрацией грубых фактов не мог иметь места до тех пор, пока престиж ремесла и технических достижений не возрос существенным образом. Это случилось после 1600 года, когда повсюду в Европе, как в Италии, так и во Франции и Германии, ремесленники и мастеровые в больших городах стали общественным классом, считавшим себя равным классу земельных собственников и всему штату их адвокатов и церковников»

«Новая наука», или «новая философия», состояла в соединении общих идей, логических выводов и экспериментальных исследований. «Это равновесие разума,— говорит Уайтхед, — стало теперь частью традиции, которая проникает в культивированную мысль». Он указывает, что этот новый способ мышления стал основой западного просвещения и культуры:

«Это то, что услаждает жизнь. Основным делом университетов является передача этой традиции от поколения к поколению как широко распространенного наследства... С того времени, когда младенец родился в яслях11, без сомнения, не свершалось столь великого дела с таким малым шумом» 12,